КОРОЛЕВСКИЕ СЛУГИ И ЯКОВИТСКИЙ ДВОР В АНГЛИИ 1603-1625

КОРОЛЕВСКИЕ СЛУГИ И ЯКОВИТСКИЙ ДВОР В АНГЛИИ 1603-1625

английской аристократией, он распорядился включить в состав Совета графов

Нортумберленда, Камберленда, Маунтджой, лорда Томаса Говарда. Лорд

Саутгемптон был освобожден из заключения. Некоторые англичане присягнули в

Королевскую Спальню (Эдуард Сесил, Кромвель, Холз).

Щедрой раздачей рыцарских титулов Яков I стремился заручиться поддержкой

провинциального джентри и горожан, а провозгласив сохранение всех постов за

прежними владельцами, надеялся на содействие елизаветинской бюрократии.

На всем пути следования из Шотландии Якова I встречали слуги

елизаветинского двора, от трубачей до руководителей отдельных

субдепартаментов, которые присягали в качестве его новых слуг. Большая

часть слуг двора встретила короля в Теобальдсе (3 мая), где все "были

учтиво приняты к собственному удовлетворению".[191]

Вряд ли можно согласиться с утверждением Н. Кадди о том, что "возрождение

Спальни" началось еще в Шотландии, когда Кэри был включен в ее штат и даже,

возможно, провозглашен ее Обер-камергером[192]. Только встретив

сопротивление елизаветинское элиты своим планам продвижения шотландцев в

Совет и на государственные посты, Яков I обратился к двору и к Спальне как

к средствам утвердить свой авторитет и инкорпорировать своих

соотечественников в английскую административную и социальную структуры.

Отделение Cпальни от остального двора произошло во время прибытия Якова I

в Тауэр (11-13 мая) накануне коронации. Более 20 шотландцев и все англичане

были переведены в Ближнюю палату. Хотя король пообещал Р. Кэри, что скоро

снова допустит его в Спальню, но как заметил один из недоброжелателей

англичанина, "если король почувствовал (в Кэри) неудовлетворенный разум

(discontented mind), то (он) уже никогда не получит снова ни его любви, ни

его расположения"[193]. Возможно, что Яков I припомнил отказ Кэри

отправиться в Бервик, чтобы ограничить приток посетителей в Шотландию или

его напряженные отношения с шотландцами. Но, скорее всего, случай с Р. Кэри

– лишь частное проявление общего изменения политики нового короля

относительно своего ближайшего окружения.

С этого момента Яков I решил оставить в штате Спальни только преданных и

испытанных слуг, исполнителей его воли. Что касается Кэри, то он еще раз

попытался проникнуть в Спальню в августе 1603 г. при посредничестве

королевы Анны, которая также ходатайствовала за Джеймса Хея и Филиппа

Герберта. Но если последние присягнули королевскими камергерами, то Кэри

было отказано, чтобы он "больше никогда не надеялся на это".[194] На

примере Роберта Кэри Яков Стюарт продемонстрировал, что с этого момента

только он определяет персональный состав своих ближайших слуг, причем

сообразно социально-политической конъюнктуре.

Члены Спальни стали своего рода закрытой элитой стюартовского двора,

которую монарх рассматривал как собственную семью. Они получали львиную

долю королевской щедрости. Из 29 придворных, получивших 75% всех

пожалований за вторую половину XVI – начало XVII вв., 10 являлись членами

яковитской Спальни, а из 9 получивших 45% пожалований – 6 были королевскими

камергерами.[195]

Исключительное положение слуг Королевской Спальни было закреплено

церемониально. Во время придворных процессий королевские спальники

следовали либо непосредственно перед королем, либо сразу после него, в

отличие от слуг Ближней палаты, которые располагались в первых рядах

шествия.[196]

Яков I использовал включение в штат Спальни как проявление одной из

высших форм королевского расположения[197]. Он относился к этому вопросу

очень избирательно, продвигая в ее штат либо с целью приблизить тех, кому

он полностью доверял, либо для того, чтобы более тесно привязать к себе

тех, кто стоял за предлагаемыми кандидатурами. Например, Дж. Виллерс,

будущий герцог Бэкингем, был включен в Спальню по настоянию королевы Анны и

первоначально проходил как человек графа Пемброка и епископа Эббота,

лидеров "протестантской" партии при дворе.

Вхождение в состав Спальни давало возможность приглянувшимся Якову I

персонам закрепиться в придворном сообществе. Они переходили под личное

покровительство короля, их статус резко повышался. Наиболее характерными

примерами в этом отношении являются Карр и Виллерс.

К концу правления численность слуг Спальни увеличилась до 30, но тем не

менее, в непосредственном контакте с королем находилось по-прежнему около

10 из ее членов. К тому времени после возвышения Бэкингема консерватизм

первого Стюарта был отчасти преодолен и в субдепартаменте появляются

англичане, но даже самый влиятельный из всех королевских фаворитов не смог

полностью сломить влияние шотландцев, т.к. последнее слово оставалось за

королем, чей личный и социальный базис был ограничен прежде всего его

соотечественниками. Именно они на протяжении всего правления получали

львиную долю пожалований[198], а Бэкингем, несмотря на все свое огромное

влияние, так никогда и не стал официально главой Спальни, как и не

возглавил социальную иерархию (Леннокс получил титул герцог Ричмонд, чтобы

сохранить первенство на социальной лестнице перед герцогом Бэкингемом.). В

1620 г. шотландец маркиз Гамильтон стал камергером Спальни "без соучастия

(privity)... лорда Бэкингема".[199] Лоудз несколько преувеличивает влияние

последнего, когда считает, что с приходом Бэкингема произошла изоляция

двора от провинции и аристократии посредством выталкивания соперников

фаворита на периферию патрон-клиентных отношений, а политический разрыв

наслаивался на разрыв в морали, манерах, культурных и религиозных

ценностях.[200] Во-первых, собственная клиентелла Бэкингема была

чрезвычайно широка и разнообразна, а во-вторых по-прежнему сохраняли

определенное влияние и патронажные связи лидеры придворных группировок

(Пемброк, Леннокс, Бристол, шотландцы и др.)

Как уже отмечалось, в первые годы яковитского правления Королевская

спальня фактически узурпировала доступ к монарху, ограничивая даже

королевских советников и высших должностных лиц государства.

При Стюартах постепенно выделяются три категории лиц, присутствовавших

при дворе: те, кто автоматически имел доступ в Королевскую Спальню (слуги

субдепартамента и высшие чины королевства); вторую категорию составляли те,

кто мог от себя лично искать аудиенции короля через слуг Спальни (к ним

относились советники, епископы, различные должностные лица); и третью - те,

кого вызывал сам король (разного рода присутствующие при дворе), а также

те, кто, пусть и состоял в штате Королевской Палаты, тем не менее не имел

доступа в ряд комнат, составлявших королевские апартаменты (например, слуги

Ближней комнаты).[201]

Постепенно через слуг Спальни стало проходить значительное количество

документов на королевскую подпись. Так, например, о Хэмфри Мэе, одном из

немногих англичан, которым удалось в середине правления Якова I проникнуть

в Спальню, говорили, что он может сделать любую просьбу и любого просителя,

каким бы уважением он не пользовался, неугодными королю.[202] Спальня стала

своего рода барьером между королем и его министрами и подданными.

Яков I часто использовал слуг Спальни как первых советников, прежде чем

обращаться за советом к лордам.[203]

Пристрастие Якова I к охоте и конным прогулкам, в которых его

сопровождали только слуги Спальни, усиливало особое положение

субдепартамента.

Придворная терминология и иерархия придворных структур постепенно

становятся знаковой, символичной для всего социума, отражая всеобщую связь

короля и его подданных.

Во время торжественного въезда Якова I в Лондон в 1604 г. на одной из

арок под словом "Londinium" было начертано "Camera Regis", устанавливая тем

самым единство городского и придворного пространства и нерасчлененность

последнего. Спустя три года Генрих Монтагю Рекордер Лондона

противопоставлял слуг Спальни и Ближней палаты двора и слуг "Большой"

Приемной палаты королевства, т. е. лондонцев. Он надеялся, что, хотя первые

"в виду необходимости их присутствия чаще находятся перед королевскими

глазами, ... то лондонцы постоянно находятся в королевском разуме".[204]

Благодаря особой близости к монарху и доверию с его стороны, слуги

Спальни часто выступали в качестве специальных королевских посланников.

Иногда даже самые влиятельные из королевских советников не были

информированы об их действиях. Так произошло в случае с одним из камергеров

Спальни Джоном Гиббом, который был послан Яковом I с распоряжением об

отсрочке приведения в исполнение приговора над У. Рэли.[205]

Поскольку Яков I большое количество времени проводил вне Лондона, то

государственное управление в значительной мере осуществлялось через

корреспонденцию. Формально королевская переписка должна была осуществляться

только через секретаря Томаса Лейка, на деле же секретарские функции

нередко выполняли слуги Королевской Спальни: Эстон, Данбар, Фентон, позже

Карр, который самостоятельно отбирал сообщения и отсеивал просьбы,

направляемые к королю.

Шотландские слуги королевских покоев играли активную роль в системе

придворного патронажа. К ним обращалось большое количество охотников до

королевских должностей и пожалований.[206] Один из руководителей

специальной Службы королевских прошений (Request) Роджер Уилбрахем отмечал,

что наиболее серьезные и большие прошения проходят через Спальню.[207] По

подсчетам Н. Кадди, через Спальню проходило около 20 % документов на

королевскую подпись. При Бэкингеме это число возросло до 50 %[208].

В 1613 г. Испанский посол, оценивая ситуацию при английском дворе,

сообщал, что главными фаворитами короля стали шотландцы во главе с Робертом

Карром, к тому времени - виконтом Рочестером. С ним единственным, по мнению

испанца, король решает все свои дела, а "совет состоит из плохо

осведомленных людей"[209].

Особую роль в штате субдепартамента стал играть личный казначей короля,

или хранитель его личного кошелька (Keeper of the Privy Purse). Он хранил

наличные суммы, ассигнованные на повседневные расходы монарха. Официально

должность была введена Яковом I для того, чтобы получить большую свободу в

распоряжении средствами, отпускаемыми на королевские нужды.

В первые годы правления Якова I суммы, расходуемые личным казначеем,

резко возросли,[210] тогда же отчеты о них перестали поступать в

распоряжение Казначейства. Вместе с тем он освободился от ряда выплат на

второстепенные расходы, сосредоточившись на личных потребностях короля.

Нередко эти средства использовались для поощрения королевских приближенных.

С 1611 г. по 1625 г. пост занимал Джон Марри, пользовавшийся большим

доверием монарха. В конце правления Якова I в его распоряжение перешла

специальная печать в виде росписи короля, когда Яков I не смог подписывать

документы из-за болезни руки[211]. Через него проходила значительная часть

прошений и петиций на имя короля.

Таким образом, при Якове I Госсекретарь и Лорд-казначей государства

Роберт Сесил постепенно потерял те административно-финансовые привилегии,

которыми он обладал в конце елизаветинского правления. Тогда он имел почти

неограниченную никем монополию на получение королевской подписи, строгий

контроль над расходами королевы, ее двора и всего государства, свободный

доступ к монарху.

Томас Эдмондс писал, что Сесилу пришлось заключить своего рода паритетное

соглашение с Джорджем Хоумом, неформальным лидером Спальни, о разделе сфер

влияния вокруг короля. За Сесилом сохранялись вопросы управления

государством, а Хоум, о котором говорили, что он пользовался любовью короля

и знал о всех его склонностях и о большинстве королевских тайн,

контролировал распределение придворных должностей, королевских пожалований,

особенно предназначенных лично для него и шотландцев[212].

Отношение Якова I к своему окружению исключило для Госсекретаря

возможность установить прямой контроль над Королевской Спальней. Сесилу

пришлось использовать особые методы опосредованного влияния, через

продвижение в штат Спальни "своих" людей.

К ним с известными оговорками можно отнести шотландца Джеймса Хея;

англичанина Филиппа Герберта, племянника Сесила; Роджера Эстона, который,

хотя и был англичанином по происхождению, уже давно обосновался в

Шотландии. С Эстоном Сесил вел переписку еще до вступления шотландского

короля на английский престол. Что касается Хея, то Яков Стюарт также

рассматривал его в качестве связующего звена с министром и, видя стремление

своего слуги добиться признания у английской аристократии, всячески

способствовал ему в этом.[213]

Эстон и Хей, которые были королевскими советниками, играли довольно

заметную роль как во внутренней, так и во внешней политике, чего не скажешь

о Филиппе Герберте, который был одним из первых любимчиков Якова I,

известного своими необычными пристрастиями. Его главная заслуга была в том,

что он разбирался в собаках. К тому же, главным патроном и покровителем для

всех троих всегда оставался король.

Поэтому Госсекретарь был вынужден использовать прямой подкуп некоторых

камергеров (Леннокс, Эрскин) и камер-юнкеров (Джон Марри), чтобы заручиться

их поддержкой при решении тех или иных вопросов. Для этого Сесил первое

время закрывал глаза на чрезмерную королевскую расточительность в пользу

шотландцев, а защищая в парламенте право короля на благосклонность к своим

соотечественникам, демонстрировал им свою необходимость. Он стремился

привязать к себе как можно большее количество шотландцев, для чего

покровительствовал родственникам слуг Королевской Спальни.

В 1604 г. Дэвид Марри (Murrey), родственник камер-юнкера Спальни Джона

Марри, сам камергер Спальни принца Карла получил от Сесила пенсию 400 ф. в

год из импозиций на вино. При этом когда-то всесильный министр извинялся,

что это меньше, чем шотландец действительно заслужил, но в будущем "он

поддержит любое пожалование, которое вы попросите".[214]

В 1605 г. Сесилу удалось на время ограничить чрезмерное распределение

королевской щедрости и добиться от парламента субсидий в 1606 г., ради чего

Яков I несколько ограничил натурализацию шотландцев, но это не принесло

должного эффекта. Яков Стюарт шел на подобные ограничения ради скорейшего

достижения унии, но когда в 1607 г. стало ясно, что Сесил не способен

обеспечить положительное решение это проблемы, то контроль за

пожалованиями со стороны короля и Хоума был восстановлен.

Примерно в это же время Яков Стюарт и его окружение начинает активно

продвигать в политику Р. Карра как своего рода альтернативного способа

решения тех проблем, с которыми Сесил не смог справится собственными

силами.

В 1610 г. Спальня окончательно вышла из-под контроля Сесила, когда при

активном участии ее слуг был провален Великий Контракт – соглашение об

обмене определенных феодальных прав короны (опеки, реквизиций и др.) на

постоянные субсидии. Это была последняя попытка Сесила сохранить старую,

тюдоровскую, систему управления. Слуги шотландской Спальни и других

придворных служб были объективно заинтересованы в сохранении королевских

прав и прерогатив в качестве источников своих доходов. Среди слуг Спальни

идею Великого контракта поддерживали только англичане граф Монтгомери и Р.

Эстон, который был к тому же членом палаты общин. Среди высших слуг двора

за Контракт выступали союзники Сесила в Совете Лорд-камергер Суффолк и

Шталмейстер двора граф Вустер.

Сам Яков I в парламентской речи в 1610 г. в ответ на обвинение в

чрезвычайной расточительности рассматривал щедрость к шотландцам как

должное проявление собственного достоинства и как естественную

благодарность тем, рядом с кем он рос, воспитывался и сформировался как

правитель. Согласно королевской логике, без должной щедрости по отношению к

его ближайшим (старым) слугам невозможна какая-либо благосклонность к его

новым подданным.[215] Щедрость к шотландцам рассматривалась в духе

средневековой традиции королевской справедливости, иначе король мог

прослыть "неблагодарным". Таким образом, щедро награждая шотландцев, Яков I

в действительности подпитывал надежды его английских подданных. Чем не

средневековая схоластика?

Вместе с тем король уверял, что в настоящее время он более умерен и его

щедрость в равной мере распределяется на обе нации и если не будет

субсидий, то не будет и его щедрости к англичанам. Это уже больше походило

на шантаж. Новые подданные короля должны были снискать королевскую щедрость

своей сговорчивостью. Сесил разделял мнение Якова I о том, что заставить

короля отказаться от чрезмерной щедрости к шотландцам означает заставить

изменить его свою судьбу, ибо "он был рожден среди них".[216]

Парламент 1610 г. фактически вылился в противостояние английской

провинции и шотландской Спальни. В октябре французский посол сообщал, что

от критики больше всех страдают шотландцы[217]. Парламентарии считали, что

именно они "пожирают все". В ноябре депутат Хоскинс открыто заявил в нижней

палате, что они должны освободить Якова из того плена, в котором он

находится эти 7 лет, причем это проблема "не личная, а национальная", иначе

невозможно наполнить королевскую бочку, которая дала течь.[218]

Некоторые парламентарии осознавали, что причина королевской щедрости

именно к шотландцам кроется в особенностях организации Королевской Палаты.

Джон Хоулз обвинял шотландцев из Спальни в том, что они стоят подобно

горам между лучами света, исходящими от Его Величества и остальными

подданными и предлагал поделить штат Спальни поровну между нациями в обмен

на субсидии[219].

Яков I отреагировал несколько иначе. Он установил паритет не в Спальне, а

в Ближней палате, при этом сократив 14 англичан и всего 3 шотландцев.[220]

Этим король продемонстрировал, что он не намерен идти на уступки в вопросе

формирования собственного окружения, тем более допускать англичан. В 1614

г. Чарльз Корнуоллис за подобное предложение был отправлен в Тауэр.[221]

В том же 1610 г. Совет также пытался урезонить шотландцев, те в ответ

предприняли атаку на Сесила и его проект. У них было большое преимущество

перед всеми остальными политическими противниками – свободный и постоянный

доступ к королю. Томас Лейк обвинял Карра в том, что он ложно убедил короля

в стремлении палаты общин выслать шотландцев домой. Это стало поводом для

роспуска парламента.

Несмотря на жесткую критику, раздача пожалований в пользу шотландцев и

процесс их натурализации продолжались. В том же 1610 г. были натурализованы

Карр, Джон Марри, Д. Окмьюти, Левингстон – все из Королевской Спальни.

По мнению современников, а впоследствии и историков, главные причины

финансовых проблем короны в начале XVII в. заключались в королевской

экстравагантности, что было недалеко от истины (от 37.000 до 47.000 ф. в

первые годы было потрачено на украшения, 36.000 ф. – на обновление

гардероба)[222] и в щедрости к шотландцам и другим придворным.

Гранты земель и денежные пожалования привлекали особое внимание, но в

действительности они были не столь велики как казалось. В первые годы

большинство пожалований составляли разрешения на сбор долгов короне,

которые было очень трудно востребовать. В данном случае важна ценность и

престиж королевского пожалования самого по себе и общественное внимание к

этому факту, а также получение определенных властных полномочий.

В 1616 г. был составлен отчет о пожалованиях, выданных шотландцам.

Оказалось, что 133.100 ф. было пожаловано им в долгах короне, 88.000 ф. -

наличными, и 10.614 ф. - ежегодным пенсиями.[223] В финансовом смысле рост

расходов королевского хаусхолда был гораздо более ощутим, чем королевские

пожалования, но менее заметен современникам.

Сесил предпринимал неоднократные попытки бюрократическими методами, а

также действуя через Тайный совет, ограничить королевские расходы и

пожалования. В результате просители стали стремиться обоходить Сесила и его

помощников и обращаться либо лично к королю, либо к слугам Спальни. Попытки

провести административно-финансовые реформы хаусхолда с целью сократить

расходы на содержание двора как при Сесиле, так и после него также ни к

чему не привели.

Различие позиций проявилось и в выделении приоритетов парламентской

политики короны. Для Якова I и его окружения главной задачей являлось

достижение англо-шотландской унии, для Сесила и Совета – решение финансовых

проблем.

Как и в случае с государственными ведомствами, Яков Стюарт так и не смог

установить контроль над английским парламентом. Точнее, в первые годы

правления он не видел в этом необходимости, опираясь на свою шотландскую

практику. Яков I не использовал, а фактически самостоятельно отбросил те

средства, при помощи которых Елизавете удавалось контролировать парламент.

Выборы 1604 г. оказались самыми "свободными" за весь тюдоровско-

стюартовский период. Они были свободными от королевского надзора и от

попыток продвинуть "своих", придворных кандидатов. А те немногие из

королевских слуг, кто самостоятельно были избраны в палату общин, вскоре

получили пэрство и перешли в палату лордов (Стенхоп, Ноллис, Уоттон), к

тому же их вряд ли можно отнести к сторонникам нового двора. В 1612 г.

Джон Чемберлен сообщал, что король был недоволен о тем, что "ему плохо

служили в парламенте по причине малочисленности (в нем) советников и слуг

хаусхолда".[224] Американский историк Уилсон оценивал провал парламентского

контроля, как неудачу всей системы тюдоровского управления, которую

символизировал Сесил, в новых условиях[225]. Деятельность большинства

королевских слуг, выбранных в последующие парламенты, демонстрирует, что в

их поведении все же доминировали не корпоративные, а личные интересы.

Парламентарии стремились избавиться от присутствия в Плате королевских

слуг и советников, поскольку, по мнению отечественного исследователя К.

Кузнецова, "они (слуги) подкапывались под саму идею

представительства"[226]. В месте с тем, парламентарии не редко были не

прочь воспользоваться услугами королевских слуг для выполнения собственных

распоряжений. В то же время Яков I никогда не допускал ко двору лидеров

парламентской оппозиции, например, Джона Хоулза, о котором Бэкон писал

королю, что тот "хотел вслед за парламентом склонить на свою сторону и

двор".[227] Интересно, что некоторые активные парламентские оппозиционеры

являлись бывшими неудачными придворными.

Напротив, придворные высоко ценили депутатские места. На выборах они

демонстрировали свое преимущество перед другими кандидатами правом доступа

ко двору и возможностью добиться определенных льгот.

По мнению американского исследователя Н. Кадди, значительную роль в

направленности придворной политики Якова I играла именно проблема англо-

шотландской унии.[228] По замыслу Стюарта, двор должен был стать моделью

для заключения союза на основе паритетного представительства обоих наций.

Яков I активно использовал репрезентативные и художественные возможности

двора для пропаганды объединительных настроений и продвижения планов союза

в парламенте.

Придворные маскарады являлись не только средством пропаганды союза, но и

представляли собой серию попыток ответить на критику унии.[229] Например,

маскарад на свадьбу влиятельного шотландца Хея был выстроен как диалог

между англичанином-елизаветинцем и британцем-яковитом.

Новый двор стал своего рода политической сделкой, попыткой соединить

английскую и шотландскую придворные и властные традиции. Яков I стремился

вписать новый хаусхолд в английскую административную систему, но именно

двор и особенно Королевская Спальня стали камнем преткновения на этом пути

и поводом для резкой оппозиции объединительным планам.

Идея равного представительства во властных структурах встретила

сопротивление английской знати и бюрократии. Компромисс был найден в том,

что высшие государственные посты оставались за елизаветинцами, а Яков

сохранял шотландское окружение в Королевской Спальне, которое и составило

ядро нового двора.

В дальнейшем Яков I пытался демонстрировать паритет через парные

назначения в Спальню (напр., в июне 1603 г. – шотландец Джеймс Хей и

англичанин Филипп Герберт) или возведения в Орден Подвязки (напр., в апреле

1615 г.– шотландец Томас Эрскин и англичанин Уилиям Ноуллз, соперничество

которых в роскоши во время церемонии вызвало живой интерес у публики, и

символизировало сложившееся противостояние). Но это не принесло должного

результата. Англичане были по-прежнему недовольны ограничением доступа к

королю в пользу шотландцев из Спальни. При дворе периодически вспыхивали

конфликты между представителями наций, и ходили слухи о заговорах против

шотландцев[230].

С самого начала объединения дворов стали возникать споры и конфликты

между англичанами и шотландцами, нередко они вспыхивали, казалось бы, на

чисто "бытовой" почве. В июле 1603 г. Карлтон писал из Виндзора, где

остановился двор, о первых ссорах между английскими и шотландскими лордами

из-за расквартирования во дворце.[231] 8 июля Яков I был вынужден выпустить

прокламацию о примирении наций.[232] Дело было не только в борьбе за

преобладание в ближайшем окружении короля, но и в противостоянии двух

культур, двух стилей жизни.

Шотландские слуги Спальни очень резко реагировали на любые, даже самые

незначительные, выпады в свой адрес. В сентябре 1605 г. Джон Марри доложил

королю, что шотландцы Спальни осудили один пассаж в пьесе Estward Hoe и

требовали наказать ее автора. Подобные петиции были также направлены Сесилу

и Лорду-камергеру. Смысл пассажа заключался в том, что, по мнению одного из

героев пьесы, шотландцы, хотя и являются самыми лучшими друзьями англичан

во всем мире, но лучше всего держать их подальше от Англии.[233]

Особое возмущение шотландцев вызвала речь Кристофера Пиггота в

парламенте 1607 г. с обвинениями в их адрес. Один из королевских спальников

Джон Рамзи доложил об этом королю и потребовал арестовать оратора, что и

было сделано[234]. Бэкон выступил с ответом, утверждая, что шотландцев, за

исключением королевского окружения, было не столь и много при дворе.[235]

Но проблема была не в количестве, а в том, что они пользовались

непропорционально большим преимуществом в аккумулировании королевской

щедрости и реализации королевской воли.

Особое неприятие по отношению к шотландцам проявляли те, кто либо был

вынужден оставить свои должности в их пользу, либо те, кому они преградили

продвижение ко двору. Джон Хоулз, один из таких англичан, считал, что

именно с приходом "бедных и голодных шотландцев...начала угасать слава

английского двора". Из-за шотландцев, по мнению Хоулза, двор покинули

лучшие из джентри, "презирая их соседство", что привело к ослаблению той

связи между двором и графствами, которая существовала во времена

Елизаветы.[236]

Чрезмерная щедрость короля к шотландцам и их привилегии стали поводом

для провала унии в парламенте. Тот же Джон Хоулз, один из наиболее активных

ораторов парламента 1610 года, а ранее неудавшийся придворный, объявил

королевский двор "причиной всего". Он особенно нападал на шотландцев,

которые монополизировали Спальню и придворный патронаж. Хоулз предложил

разделить штат Спальни поровну между нациями.[237]

Сам Хоулз являлся примером представителя того поколения джентри и

горожан, которое было отторгнуто Яковом I в пользу сохранения положения

шотландцев. В рамках тюдоровской традиции они рассматривали государственную

и придворную службу как высшую форму гражданского призвания, в которой

совмещались личные выгоды и государственные интересы.[238] Апеллирование к

своему служебному опыту и достойному происхождению не помогло Хоулзу

закрепиться при новом дворе, и только деньги и земли, накопленные им во

время вынужденной отлучки, обеспечили ему титул.

Причина этого разрыва между “Двором” и “Страной” кроется не столько лично

в Якове I и его предпочтении своим соотечественникам, сколько в

специфической консервативности придворной машины, ограниченности ее

ресурсов, ее корпоративной замкнутости. Ограниченное предложение придворных

и государственных постов рождало ажиотажный спрос, где решающими факторами

в выборе из нескольких кандидатов являлись патрон-клиентные связи

подкрепленные соответствующими средствами. Включение нового шотландского

элемента еще более сократило предложение, а внутренняя замкнутость Спальни

скорректировала потоки, питающие фонтан королевской щедрости и исходящие от

него.

В этой связи выдвижение на первые роли в системе придворных патрон-

клиентных отношений Роберта Карра и его назначение на пост Лорда-камергера

двора (июль 1614 г.) может рассматриваться как негативное

персонифицированное решение проблемы унии: шотландский фаворит, формальный

и неформальный лидер Королевской Палаты был призван стать покровителем

англичан при дворе. Яков I сознательно подталкивал его к союзу с кланом

Говардов.

Как уже отмечалось, прибыв в Англию, Яков I был вынужден принять более

строгий порядок английского двора, но стремился наполнить его франко-

шотландским содержанием. Шотландский двор, построенный по французской

модели (совпадал порядок расположения комнат, их название, номенклатура

должностей), не был разделен на "внешний" и "внутренний" круги, в отличие

от более формализованного английского двора. Такая открытость шотландского

двора позволяла, с одной стороны, активно использовать королевских слуг в

государственных делах, а с другой, – открывала для знати возможность

относительно свободного доступа к королю.

Стюартовская Спальня соединила английскую и шотландскую практику. В

условиях непривычного для шотландцев политико-административного давления со

стороны тюдоровской аристократии, государственных сановников, парламента

только активное использование лично преданных королю слуг Спальни как

ближайших советников и агентов его воли позволило Якову I закрепить свой

контроль над проведением внутренней и внешней политики. Отсюда неизбежно

значительное влияние королевских фаворитов на характер стюартовской

политики.

Утвердившись подобным образом в английском дворе, Яков попытался

распространить влияние своего ближайшего окружения за пределы королевской

Спальни. В структуре шотландского двора контроль над слугами Королевской

Спальни и руководство над всеми остальными службами Палаты традиционно

находилось в руках одного человека, который одновременно являлся первым

слугой короля, главным должностным лицом двора и одним из высших чинов

всего государства. Тем самым он всецело воплощал в себе единство публичной

и приватной сфер жизни монарха, а также единство личных и общественно-

государственных функций его слуг.

Поэтому назначение в июле 1614 г. шотландского фаворита, камергера

Спальни Роберта Карра, Лордом-камергером нарушало принцип разделения между

"внутренними" и "внешними" палатами двора и ставило его в один ряд с

ведущими министрами государства. Формальный статус наполнялся реальным

содержанием.

Яков I заявил, что он передал этот пост Карру как самому близкому другу,

которого "он любит больше всех живущих" на земле. Яков I сознавал значение

должности и то, какую роль был призван играть его фаворит, когда писал о

том, что "все придворные милости и должности проходят через него как Лорда-

камергера".[239]

Кроме того, после смерти Р. Сесила Р. Карр фактически стал выполнять

обязанности Госсекретаря. Т. Лейк передал в его распоряжение личную

королевскую печать. Карру была переадресована вся иностранная

корреспонденция. Он также контролировал деятельность комиссии, которая

ведала функциями Лорда-казначея (именно на этот период приходится новый

резкий рост государственного долга: с 300.000 до 688.000 ф.[240]).

Впоследствии должность Госсекретаря, которая потеряла свое прежнее

значение, была передана Уинвуду, чью кандидатуру поддержал Карр[241].

Появившись при дворе в 1607 г., Карр быстро завоевал расположение

короля, присягнул сначала камер-юнкером, а в декабре был назначен

камергером Королевской Спальни. Он заменил в качестве королевского фаворита

англичанина графа Монтгомери. Возможно, это была своеобразная реакция

Якова I на провал унии в парламенте.[242]

К середине 1608 г. английские лорды оставили надежды выдвинуть фаворита

из англичан. Их взор упал на друга Карра англичанина Томаса Оувербэри

(Overbury), через которого они стремились получить влияние на фаворита.

Особенно усердствовали в этом направлении Сесил и Суффолк.[243]

Весной 1611 г. Карр принял титул виконта Рочестера и стал первым из

шотландцев, получившим право заседать в английском парламенте. Некоторые

современники считали, что уже осенью 1611 г. он имел больше влияния, чем

Лорд- казначей. Это проявлялось в его большей популярности у просителей

королевской милости, чем Сесил.[244] Ему же отводилась ведущая роль во

главе других шотландцев в провале политики Сесила по заключению Великого

Контракта.

Отличие позиций Карра и Сесила состояло в том, что влияние первого

проистекало от его постоянного присутствия при короле, а второго -- от

контроля над администрацией. В силу этого Карр предоставлял своим союзникам

больше возможностей для патронажа. Кроме того, как известно, Карр внес

серьезный разлад в королевскую семью, противостоя королеве и принцу

Генриху. Не случайно, что временные примирения между ними воспринимались

как события, значимые для внутренней политической стабильности[245].

Карр, чьи возможности при жизни Сесила были ограничены, стал своего рода

"козырной картой" в придворной партии, или, как выразился немецкий историк

Гебауэр, "прагматической партией", состоящей из одного человека.[246]

Необремененный политическими установками, он создал ситуацию, когда

тактическая победа фракций зависела от того, кто переманит фаворита на свою

сторону.

Пробным камнем стала борьба за пост Госсекретаря. Первоначально Карр

склонялся в пользу парламентского оппозиционера Невила, за которым стояли

Пемброк и Саутгемптон. При данном раскладе Карру отводилась роль посредника

между королем и парламентом. Это давало бы фавориту возможность проявлять

политическую активность, стать самостоятельной политической фигурой. К тому

же, в этот период его стали воспринимать в обществе как защитника

протестантов при дворе короля[247]. Но подобный расклад не устраивал прежде

всего Якова I, которому нужен был верный слуга и исполнитель его воли, а не

новый политический лидер.

Яков I стал активно подталкивать Карра к союзу с Говардами, чему

способствовала любовная связь фаворита с леди Эссекс, дочерью графа

Суффолка, и спор с Пемброком за пост Шталмейстера.

В этой игре оказался лишним Т. Оувербэри, который выступил против

наметившегося политического и семейного союза. В результате он был заключен

в Тауэр, где вскоре был отравлен по приказу жены Карра леди Эссекс.

Вскрытие этого факта стало проичиной падения фаворита и значительного

ослабления всего клана Говардов.

Конец 1613 -1614 гг. – это период бесспорного господства Карра в

придворной системе.[248] Его поддержкой стремились заручиться лидеры

придворных фракций, прежде всего, из клана Говардов, в частности,

Нортгемптон, который претендовал на пост Лорда-казначея после смерти

Сесила. Поддержка фаворита стала решающим фактором в борьбе за эту

должность. Нортгемптон открыто льстил Карру, называя его "перводвигателем

нашего двора". Впоследствии Нортгемптон через Карра направлял Якову I

отчеты и получал королевские инструкции, продвигал на ответственные посты

своих клиентов. Их отношения были взаимовыгодными. Нортгемптон, в свою

очередь, гарантировал королевскому фавориту поддержку в назначении на пост

Лорда-камергера и продвижение шотландцев на различные должности. Автор

одного из историко-публицистических произведений первой половины XVII в.

видел отличие Карра от других фаворитов в том, что он стал им "только

благодаря собственным стараниям, а не обману" и без помощи разного рода

петиций и просьб. Но его недостаток заключался в том, что он слишком

поддавался просьбам и влиянию других[249].

Несмотря на тесные связи, сложившиеся с некоторыми лидерами

аристократических группировок, Карр всегда оставался человеком Якова I.

Стремясь закрепиться в придворной системе и создать собственную

клиентелу, Карр стал продвигать родственников в Королевскую Спальню. Его

племянник Уильям Карр в сентябре 1614 г. стал грумом Королевской Спальни, а

брат Роберт. Карр, будущий граф Анкрум, стал грумом Спальни принца, другой

родственник Генрих Гибб с июля 1613 г. был камер-юнкером Королевской

Спальни.

На протяжении 1614 г. Карр фактически являлся главой слуг Спальни,

поскольку Обер-камергер Т. Эрскин болел и отсутствовал при дворе. Подобное

стратегическое расположение позволяло ему контролировать назначение на

должности и распределение пожалований. Лидеры оппозиции в палате лордов

Пемброк и Саутгемптон так и не смогли получить обещанных продвижений

соответственно на пост Лорда-камергера и в Совет.

Карру была уготована роль связующего звена между королем и английской

аристократией, чтобы заручиться ее поддержкой в парламенте. Но еще менее

успешный парламент 1614 г. показал несостоятельность данной политики.

Слишком серьезны были разногласия внутри английской аристократии, и

существовала принципиальная невозможность решить подобным образом проблему

унии. Поэтому скорое восхождение Дж. Виллерса, будущего герцога Бэкингема,

ознаменовало новое направление стюартовской политики.

Первая попытка установить англо-шотландское равновесие была нарушена

скандальным падением Карра, которое было столь же стремительно, как и его

взлет. Еще осенью 1614 г. он был в силе и препятствовал продвижению

Виллерса в состав Спальни, а в июле 1615 г. Совет отказался уступить

формальной просьбе короля о его прощении.

Падение Карра отразилось на его сторонниках и клиентах в Королевской

Палате и в хаусхолде принца Карла. 12 человек было допрошено или уволено с

постов. То рвение, с которым дело вел Верховный Судья Э.Кок, могло создать

вакуум власти в ключевых придворных структурах, который мог быть заполнен

представителями соперничающих фракций и породить, таким образом, общую

нестабильность придворной системы.

Опасаясь этого, Яков I приостановил чистку, а Бэкингем прибрал под свое

крыло бывших клиентов Карра. Была проведена своего рода кампания по

восстановлению политического равновесия при дворе: граф Эрандел, новый

лидер изрядно ослабленного клана Говардов, был включен в Совет, а Джон

Дигби назначен Вице-камергером двора, в заместители своему главному на тот

момент оппоненту в продвижении испанского брака графу Пемброку.

В системе Королевской Спальни равновесие было отчасти восстановлено

возвышением нового шотландского фаворита маркиза Гамильтона и назначением в

1616 г. герцога Леннокса, родственника Якова I и члена Королевской Спальни,

на возрожденный пост Лорда-стюарда, который не только возглавлял Хаусхолд,

но и обладал высшей административной и юридической властью на территории

всего двора, противостоя графу Пемброку, который получил пост Лорда-

камергера. При дворе была создана глобальная система политико-

административных противовесов, в которой решающим факторами оставались

личная инициатива Якова I и контроль за Королевской Спальней.

Таким образом, проблема унии в конце правления была сведена до создания

системы дуального фаворитивизма:[250] Бэкингем осуществлял контроль над

английским, а Гамильтон над шотландским направлениями стюартовской

политики. Пемброк и Леннокс поделили административно-финансовый контроль

над придворными структурами.

Не случайно, что обвинения против шотландцев и, соответственно, против

Королевской Спальни практически исчезли к началу 20-х гг. XVII в. Если в

первые две трети яковитского правления Спальня была одной из причин провала

униатской политики короля, то в последней трети именно Королевская Спальня,

состоящая из представителей обоих наций и имевшая формального главу в лице

шотландца Т. Эрскина и неформального лидера в лице англичанина герцога

Бэкингема, стала символом и единственным воплощением унии.

Выделение Спальни и постепенное укрепление ее влияния были не

единственными изменениями в придворной системе, которые произошли с

приходом Якова I Стюарта. Все они так или иначе оказали влияние на

изменение общеполитической ситуации. Одним из способов контроля Спальни над

государственными и придворными структурами стало широкое использование

практики совмещения постов. Многие камергеры и камер-юнкеры Спальни

получали различные прибыльные должности и нередко руководили другими

субдепартаментами. Через своих слуг Яков I получал доступ к различным

финансовым источникам и административным рычагам королевства и проводил

выгодную ему политику.

Например, Джордж Хоум, самый влиятельный из камергеров в первые годы

правления Якова I, был хранителем личной королевской казны, заместителем

Лорда казначея и возглавлял Большой и Малый Королевские Гардеробы, т.е. он

контролировал средства, отпускаемые на снаряжение почти всех придворных

слуг и чиновников центральных ведомств (livery). Интересно, что до

известного придворного реформатора, купца Кранфилда и после него

Королевским Гардеробом руководили исключительно члены Королевской Спальни,

и именно на Гардероб приходится значительный процент роста королевских

расходов. Большая часть этих средств тратилась на облачение короля, его

семьи и ближайших слуг в соответствии с новыми придворными стандартами

роскоши.[251]

Таким образом, в период правления Якова I происходит институциональное

выделение субдепартамента Королевской Спальни как относительно

самостоятельной и ближайшей к королю придворной структуры. Спальня

становится наиболее влиятельной службой двора и одним из политических и

церемониальных центров стюартовской системы. Первоначально среди слуг

Спальни доминирующее положение занимала шотландская придворная элита.

Являясь собственной клиентелой короля, она стремилась ограничить доступ к

монарху, выступала в качестве проводника королевской политики, посредника

между Яковом I и английской социальной элитой.

Возможно, что Яков Стюарт рассматривал Спальню как часть общей политики

на расширение елизаветинского истэблишмента, которая также осуществлялась

через натурализацию шотландцев и создание прочной системы англо-шотландских

брачных связей. Камергеры Спальни как бы представляли новую яковитскую

модель аристократа: как правило, низкое происхождение, привязанность ко

двору и к королю лично, активное вовлечение в патрон-клиентные связи,

акцент не на военной, а гражданской службе, культурное покровительство,

тесная зависимость материального положения от королевской щедрости и

должностных привилегий.

С течением времени двор был отдан в руки королевских фаворитов вне

зависимости от их национальной принадлежности, решающую роль стала играть

политическая и социальная значимость. За счет ставленников последних штат

Спальни заметно увеличился, утратив свою однородность. Субдепартамент

Королевской Спальни постепенно начинает терять статус придворной

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15