Происхождений цивилизации

Происхождений цивилизации

самые разнообразные объекты[60]. Таким образом, магию в генезисе можно

определить как непроизводственную инсценировку технологического способа

поведения с применением предметов неопределенного активного класса

(инструментов магии), что осуществлялось в интересах заполнения

свободного времени с целью его социализации общением непроизводственного

характера (магическими обрядами). Инструменты магии в этом отношении

восходили к средствам труда. Древнейшие гипотетические инструменты магии

— это неутилитарные призмы из кварца (кристаллы кварца — типичный

инструмент магии в магических обрядах, например, австралийских

аборигенов[61]), найденные на стоянке синантропов в Нижней пещере

Чжоукоудянь, Китай (рубеж Миндель I — Миндель I/II, 459000,

палеомагнитный возраст — 460000).

Другая линия развития предметного бытия гоминид (путем пассивизации

класса) угадывается в появлении предметов определенного пассивного

класса, которые можно отождествить с изобразительными предметными формами

анималистической мифологии франко–кантабрийского типа. Эти предметные

формы воплощали ограниченное число сюжетов и являлись объектом пассивного

почитания, т.е. были предметами определенного пассивного класса.

Предметные формы анималистической мифологии восходили к предметам труда

(объектам охоты). Анималистическая мифология датируется Рисс/Вюрмом,

134000 (поздний ашель Богутлу), но теоретически может быть синхронна

самым началам изобразительной деятельности у гоминид 730000 лет назад

(см. Приложение).

Развитие предметной формы анималистической мифологии (путем расширения

класса) могло породить предметы неопределенного пассивного класса с

анималистической составляющей, в которых следует видеть предметную форму

тотемизма. Предметные формы тотемизма, как и мифологии, не были

рассчитаны на активное воздействие на действительность, а в качестве

тотемов могли выступать животные, растения, луна, солнце, реки, камни,

младенцы, духи, участки земли, священные предметы, жара, холод, болезни и

др. явления природы[62]. Следовательно, предметную форму тотемизма

(тотемные эмблемы, в частности) можно определить как объекты

неопределенного пассивного класса. Древнейшая гипотетическая зооморфная

тотемная эмблема — целый слоновый череп (наряду с другими разбитыми)

рядом с большими костями и бивнем, выстроенными в линию, — обнаружена в

Амброне (Сория, Испания, древний средний ашель, Миндель II,

383000–362000).

Далее, развитие предметной формы магии (путем пассивизации класса)

также должно было вылиться в оформление предметов неопределенного

пассивного класса с фактурой инструментов магии (камни, артефакты

животного происхождения, орудия и т.д.). Это определение справедливо для

предметной формы фетишизма, поскольку фетишами могли быть любые

предметы[63], а сами фетиши являлись объектом пассивного почитания.

Датировка предметов фетишизма проблематична. Возможно, к этому кругу

артефактов относится несколько фрагментов кварцита со следами полировки

из карьера Писечни врх (Бечов, Мост, Чехия, разрез А, горизонт III/6,

древний тейяк [протошарант], интер–Рисс, 262000–204000), хотя не

исключена их связь с инструментами магии. Сюда же можно отнести нательные

подвески (амулеты–фетиши?, начиная с грота дю Пеш–де–л'Азе II, Карсак,

Дордонь, Франция, слой IV A, типичное мустье, Вюрм I Амерсфорт,

105000–104000, и т.п.).

С философской точки зрения, общим источником всех этих предметных форм

представляются орудия древних гоминид. Набор этих орудий, особенно в

ранних культурах, был узко ограничен, а сами орудия предназначались для

активного воздействия на действительность. Следовательно, их предметную

форму можно определить как объекты ограниченного активного класса. С

расширением и пассивизацией своего класса эта предметная форма

превращалась, как выше указано, в предметные формы ранних верований.

Формальные признаки предметной формы фетишизма (объекты неопределенного

пассивного класса) близки признакам анимизма, если понимать их формально.

Духовные существа (телесно опредмеченные души и бестелесные духи),

являющиеся объектом анимистических верований, могут иметь самую

разнообразную природу: от пантеистических духовных существ, населяющих и

оживляющих всю природу, до небольшой группы антропоморфных духовных

существ, представленных духами–хранителями[64]. Следовательно, духовные

существа анимизма отвечают субстанциям неопределенного класса. Духовные

существа могут не иметь материальной оболочки (от их вербального

материального способа существования можно отвлечься, поскольку он

отождествляется с формой общения с духовным существом). Следовательно,

духовные существа не могут быть проводником какой–либо предметной

активности верующих. В итоге духовных существ анимизма можно определить

как субстанции беспредметного (нематериального) неопределенного

пассивного класса. От предметной формы фетишизма духовные существа

анимизма отличаются, таким образом, только своей нематериальностью. Иными

словами, анимистические духовные существа эквивалентны фетишам, лишенным

предметной формы. С этой точки зрения, духовные существа анимизма могли

происходить от фетишей в результате приобретения последними

“потусторонней” формы существования. Э.Б.Тайлор предполагал обратный

порядок вещей (анимизм первичен, фетишизм вторичен)[65], однако в

методологическом отношении такое воззрение несостоятельно, поскольку

предметные формы духовной культуры в человеческой истории всегда древнее

соответствующих идеальных форм, так как последние являются результатом

абстрагирования от своей предметности.

Происхождение анимизма в свете его формальных признаков должно быть

связано с приобретением духовными существами фетишизма способности к

самостоятельному нематериальному существованию (речь идет, конечно, о

представлениях носителей анимизма и ходе генезиса этих представлений).

“Нематериальная”, “потусторонняя” форма существования могла быть открыта

первобытными людьми в ходе отправления погребального культа, поскольку

предметные формы последнего были единственной реальной предметной формой

потустороннего мира. Умершие и сопровождающие их предметы, оказавшись в

погребении, приобретали в глазах соплеменников свойства потустороннего

существования: погребенные люди становились “душами”, а погребенные

фетиши — “духами”. Будучи открыта, потусторонняя форма существования

духовных существ (анимизм) сообразно идеологическим потребностям

вторичных общественных структур к расширению должна была широко

переноситься на субстанции за пределами собственно погребального культа.

В связи с построенной нами схемой генетических взаимоотношений

мифологии, магии, тотемизма, фетишизма и анимизма встает вопрос об общем

источнике генезиса духовных существ, которые обрели самостоятельное

существование лишь на стадии анимизма, а в рамках более ранних форм

верований были связаны с предметными формами последних.

Очевидно, древнейшие гоминиды не имели представлений о духовных

существах. Однако при образовании вторичной общественной структуры

появились религиозные формы общения, конкретный характер которых

отразился на предметных формах ранней религии. Ценность этих предметных

форм состояла в их роли в социализации популяций гоминид

непроизводительным путем, что выражалось в общепринятости в каждом

конкретном сообществе значения предметных форм религии. Эмоциональная

реакция на эти предметные формы и связанные с ними религиозные формы

общения могла выразиться в развитии соответствующих религиозных чувств,

субъективная сторона которых могла быть иллюзорной, однако объективная

ценность этих чувств состояла в их работе на интегративные социальные

связи.

Охотничьи сообщества человека прямоходящего могли социализировать свое

свободное время ритуальными формами поведения, связанными с охотой.

Вторичной мотивировкой соответствующих обрядов явилась мифология

франко–кантабрийского типа, которая была опредмечена в бестиарии

произведений искусства (кремневая скульптура и т.д.). Эта предметная

форма первой мифологии фиксировала живых существ — животных, так что

первые духовные существа, неразрывно связанные с предметной формой

мифологии, имели анималистическое происхождение. Мы предполагаем, что сам

генезис одушевленности кремневой мифологической скульптуры был связан с

тем обстоятельством, что эта скульптура изображала живых существ.

Непроизводительное употребление объектов, опредмечивающих мифологию,

возникло весьма логично. Предметное бытие первобытного человека,

зафиксированное в технологии, имело ограниченный и производительный

характер (объекты определенного активного класса). При распространении

этого предметного бытия в сферу непроизводственной вторичной общественной

структуры (мифология) оно сохранило свой ограниченный характер, но

закономерно утратило производительные свойства (объекты определенного

пассивного класса, отражающие животные предметы труда, представленные

скульптурой, гравюрой, а затем и живописью мифологии франко-

кантабрийского типа). Духовные существа (“души” животных) здесь

неотделимы от своего предметного воплощения (анималистическое искусство).

По мере роста производительности труда первобытный социум испытывал

потребность в расширении вторичных общественных структур. Эта тенденция

реализовалась с расширением предметной формы мифологии, что дало

предметную область объектов неопределенного пассивного класса, связанных

с духовными существами (душами животных).

Наконец, в эпоху существования погребального культа появились условия

для представлений о фетишах и людях, способных к потустороннему

существованию, что было эквивалентно возникновению веры в самостоятельных

духовных существ анимизма. Однако до цивилизованной эпохи духовные

существа обычно сохраняли свою исходную зооморфную и фетишистскую

природу.

Особенностью связей предметных форм первобытных верований является их

количественный прогресс в ходе генезиса, что может быть прямым следствием

роста производительности труда и потребностей во вторичных общественных

структурах. Обращает на себя внимание следующее обстоятельство. Основы

первобытных общественных структур распадаются на две группы. Одна из них

имеет очевидные биологические предпосылки (язык, ритуал, нравственность,

погребения), а другая — нет (мифология, магия, тотемизм, фетишизм,

анимизм). Последняя группа вторичных общественных связей является

исключительным достоянием гоминид, и представляется правомерным связать

ее генезис с другим исключительным достоянием гоминид — средствами

коллективного производительного потребления. Как показано выше,

предметную форму средств производства удается сблизить логичными

генетическими связями с предметными формами существования мифологии,

магии, тотемизма и фетишизма. Гипотетические формы поведения, связанные с

этими ранними верованиями, также выводимы из технологического поведения.

Анималистическая мифология — это инсценировка охотничьих форм поведения,

реализующаяся в обрядах, мифологических повествованиях и т.п. Магия —

инсценировка орудийного поведения. Превращение же производительных

технологических форм поведения в непроизводительные социальные связи

хорошо объясняется природой вторичных общественных структур и

подтверждается сравнением формальных свойств предметной области

технологии с предметными областями верований, отличающимися

последовательной пассивизацией (непроизводительная функция) и расширением

пропорционально росту свободного времени гоминид. Таким образом,

формальный анализ предметных форм ранних верований получает ясное

социально–философское истолкование.

Все точно или гадательно датированные признаки вторичных общественных

структур относят их ко времени существования представителей

биологического рода “человек”. Если бы эти датировки подтвердились (т.е.

не удревнились), можно было бы сделать небезынтересные выводы. Человек

прямоходящий отличался от австралопитеков современным строением тела.

Кроме того, у человека прямоходящего отмечено первое несомненное

проявление самодвижения средств коллективного производительного

потребления — возникновение раннего ашеля и ашелоидного развитого олдовая

В. Самодвижение средств труда исключает гипотезу об инстинктивной природе

труда у человека прямоходящего. Кроме того, этот гоминид уже уверенно

перешагнул “мозговой рубикон” минимального объема головного мозга,

необходимого для овладения вербальной речью (750 см3, объем мозга

современного младенца к концу первого года жизни или человека

прямоходящего на седьмом году жизни). Самодвижение его средств

производства должно было выразиться в подъеме производительности труда

(возможно, первом событии такого рода в истории человечества), а

возникшее в результате этого свободное время вызвало стихийное

превращение некоторых биологических форм поведения (ритуал, альтруизм,

погребение), а также технологических форм поведения в

институциализированные вторичные общественные структуры (язык, мифология,

магия, тотемизм, фетишизм, анимизм).

Резюмируя сказанное в настоящей главе, мы можем сделать вывод, что в

первобытном палеолитическом обществе, по–видимому, возникла социальная

зависимость между демографическим состоянием социума и степенью сложности

практикуемой им технологии. В свою очередь рост степени сложности

технологии, сопровождавшийся ростом производительности труда и свободного

активного времени создателей технологии, вызывал потребность в

социализирующих это свободное время вторичных общественных структурах, в

роли которых выступили первобытные формы языка, религии, искусства,

нравственности и других форм культуры. Указанные социально–философские

закономерности, очевидно, продолжали действовать и в эпоху

непосредственного становления цивилизованного общества.

Глава II

РАННЯЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

1. НАКАНУНЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Предмет настоящего исследования — первые классические цивилизации

Старого Света, зародившиеся на Ближнем Востоке. Непосредственной

предпосылкой их возникновения явились социальные последствия

ближневосточной неолитической технологической революции, а

непосредственной предпосылкой последней, согласно нашей

демографо–технологической зависимости (гл. I, 2), послужил

ближневосточный позднемезолитический демографический взрыв. Анализируя

доисторические реалии Ближнего Востока, можно показать, что время и место

ближневосточной неолитической революции были далеко не случайны. Тем

самым не случайны были время и место зарождения первых классических

цивилизаций Старого Света.

Закономерное место возникновения производящего хозяйства и связанной с

ним ближневосточной неолитической технологической революции обусловлено

следующим. Основные палеоантропологические и технологические события

первобытной истории происходили главным образом на Африканском

континенте. Это обстоятельство имело вполне определенную основу.

Тропические условия Африки обеспечивают своим обитателям максимальную

биопродуктивность среды[66], которая способствовала более быстрому

демографическому росту африканских популяций гоминид. В силу

предполагаемой нами зависимости между плотностями населения человеческих

популяций и степенью сложности практикуемых ими технологий африканские

популяции ранее других достигали нового уровня развития целого ряда

культур. Это не означает, что в Евразии не происходило самобытных

технологических событий. Однако в целом на протяжении первобытной истории

Африка неоднократно служила источником новых технологий и новых

популяций, последней из которых была популяция ранних представителей

человека современного вида. Это положение вещей детерминировалось

экологическими причинами и было характерно для эпохи присваивающего

хозяйства.

В эпоху производящего хозяйства центр генерации новых технологий

должен был переместиться из тропиков в субтропики. Дело в том, что

тропическая экосреда, действительно обладая высоким уровнем

биопродуктивности, характеризуется также высокими скоростями круговорота

веществ в природе. Из–за последнего обстоятельства (нет значительных

плодородных почв) тропическая экосреда не слишком благоприятна для

земледелия и производящей экономики в целом. В умеренном поясе темпы

круговорота веществ в природе невысоки (имеются плодородные почвы),

однако уровень биопродуктивности среды также относительно не слишком

высок, что неоптимально для генезиса земледелия. Напротив, субтропический

пояс сочетает средние темпы круговорота веществ в природе со средним

уровнем биопродуктивности среды, что оптимально для генезиса земледелия

(особенно в речных долинах). Очень благоприятными для производящей

экономики становились природные условия в течение высокобиопродуктивных

межледниковых периодов (в том числе современного голоценового) и во время

теплых межстадиалов ледниковых периодов.

Указанные экологические предпосылки развития производящей экономики на

протяжении человеческой доистории возникали неоднократно, однако до

современного межледникового периода цивилизация производящей экономики не

была создана. Едва ли причина этого феномена заключалась в том, что

создателем цивилизации мог быть только высокоинтеллектуальный, как обычно

считается, человек современного типа. Дело в том, что представители

нашего современного подвида гоминид (человек разумный разумный)

существовали в ближневосточных субтропиках уже во времена более теплого,

чем современное, межледниковья Рисс/Вюрм, 134000–110000. Существовали они

там и во время теплых интерстадиалов вюрмского ледникового периода

(например, Брёрупа, 100000–92000, в Джебель Кафзех, Израиль). Но никаких

следов производящей цивилизации доголоценового времени мы не знаем.

Очевидно, помимо экологических предпосылок цивилизации, существовал еще

один решающий фактор, с которым и следует связывать исходные причины

становления цивилизации. В рамках нашей концепции таким фактором можно

считать изменение демографического состояния социума, в соответствии с

которым социум должен был изменить и свою технологию в сторону ее

усложнения. Возникновение производящей экономики как раз и является

революционным усложнением технологии добычи средств к существованию, и

истоки этой технологической революции следует видеть в синхронном ей

демографическом взрыве, который разворачивался на Ближнем Востоке с конца

Вюрма, что соответствует примерной календарной дате незадолго до 11700

лет назад[67].

Закономерное время возникновения производящего хозяйства на Ближнем

Востоке вытекает из возраста имевшего там место позднемезолитического

демографического взрыва. Реальность и дата последнего вытекают из

обстоятельств стремительного лингвистического распада местных языков,

явившихся предками для большинства языков Евразии, Северной Африки и

сопредельных территорий. Распад языков в данном случае, несомненно,

свидетельствовал о демографическом росте и экспансии, а хронологические и

географические рамки последних выдают в них подлинный демографический

взрыв. Лингвоархеологический анализ показывает следующую картину его

развертывания.

Верхний палеолит Леванта (Израиль, Иордания, Ливан, Сирия) представлен

индустрией ахмарской традиции и левантийским ориньяком. Ахмарская

традиция (календарный возраст 53900–21800/радиоуглеродный 4695019000)

происходит от местного мустье, которое было связано с неандертальским

человеком (пещера Эш–Шуббабик (Шовах), Зефат, Израиль, типичное мустье с

2 остриями Эмирех, характерными для ахмара, 1 моляр неандертальца).

Однако среди носителей левантийского мустье имелись и протокроманьонцы

(см. гл. I). Левантийский ориньяк прошел три стадии развития: А

(4250036700/37000–3200014С), В (36700–29900/32000–26000 14С) и С

(атлитиан, 29900–21800/26000–1900014С). Происхождение левантийского

ориньяка неясно, но он, как и ахмар, был моложе европейского ориньяка

(Бачо–Киро, Болгария, календарно 57400, более 49400; или 50000+9000,

–4000, более 4300014С). Ахмарская традиция и ориньяк С (атлитиан)

характеризуются присутствием микролитов, обычно свойственных

мезолитической эпохе, которая в Леванте, таким образом, находит местные

корни.

Атлитиан, возможно, связан с носителями пока сугубо гипотетического

синокавказско–ностратического праязыка.

Эпипалеолит (мезолит) Леванта представлен тремя основными

последовательными и родственными культурами с микролитами. Обладатели

культуры кебары (21800–16000/19000–1395014С) были, вероятно, носителями

ностратического праязыка, распавшегося, по глоттохронологическим данным,

ок. 15000 лет назад. Археологические данные показывают прямую

генетическую свзяь кебары с геометрической кебарой (Бержи, Ливан).

Представители культуры геометрической кебары

(16000–14300/13950–1245014С), вероятнее всего, являлись носителями

западноностратического праязыка. Последняя была прямо связана с

натуфийской культурой (Эйн Гуэв IV, Кинерет, Израиль). Наконец,

обладатели натуфа (1430011700/12450–1020014С) были носителями наиболее

древнего из ностратических языков — праафразийского

(прасемитохамитского)[68], что подкрепляет отождествление лингвистической

принадлежности более раннего мезолитического населения Леванта.

Праафразийский распался 12000±1000 лет назад.

В конце своего существования кебара была распространена не только в

Леванте, но и в Южной Турции (Бельбаси). Вероятно, из этого региона

началось распространение синокавказцев по Анатолии и Северной

Месопотамии. Ныне синокавказские языки (баскский, северокавказские,

енисейские, синотибетские, на–дене) распространены отдельными очагами от

Испании до Калифорнии. Однако хронометраж раннего распада синокавказских

языков изучен пока недостаточно, а дата распада синокавказского праязыка

(10000±1000) должна рассматриваться как предварительная, поскольку учет

материалов новых синокавказских языков (баскский, этрусский, бурушаски)

способен внести коррективы в эту предварительную оценку.

Гораздо лучше известна история ностратов. Около 15000 лет назад

ностратический праязык распался на западностратическую (афразийский,

картвельский, индоевропейский) и восточноностратическую

(эламо–дравидский, урало–алтайский) группы. Носители

западноностратических языков остались в Леванте (афразийцы) и к северу от

него (картвелы, индоевропейцы). Последнее обстоятельство вытекает из

судьбы носителей картвельских и индоевропейских языков. Пракартвелы

отбыли из Леванта на Западный Кавказ, где много позже (5000±1000) их язык

распался. Весьма вероятно, что в авангарде у них индоевропейцы тем же

путем отправились в Северное Причерноморье.

Распространение индоевропейских языков в Европе отчасти было связано с

экспансией археологических культур боевых топоров и шнуровой керамики,

относящейся к III тыс. до н.э. (реальный календарный возраст может быть

несколько древнее: 5680–4540 лет назад). Эти культуры охватили большую

часть Европы, а потому трудно представить, что их носители говорили на

каких-то неиндоевропейских языках. К кругу культур боевых топоров

относились родственные культуры катакомбных и ямных погребений (юг

Восточной Европы, катакомбная — конца III тыс. до н.э., а ямная —

несколько древнее). Среднехалколитическая ямная культура была генетически

связана с древнехалколитической культурой Средний Стог (Украина,

юго–запад России), которая датируется в пределах 4300–3500 до н.э. 14С,

или в календарном исчислении 7180–6260 лет назад, т.е.

глоттохронологическим возрастом распада индоевропейского праязыка

(6000±1000). Из отмеченных культурных связей вытекает, что, если носители

боевых топоров были индоевропейцами, то среднестоговцев можно считать

поздними праиндоевропейцами.

Скотоводство среднестоговской культуры на 75% базировалось на

одомашненной лошади, и эта культура замечательна еще и тем, что ее

носители впервые в истории освоили верховую езду на лошади: в

среднестоговской культуре представлены роговые элементы конских удил, а

недавние исследования[69] зубов среднестоговской лошади показали, что эти

удила применялись по современному их назначению. Древнейшая верховая

лошадь датирована ок. 6830 лет назад (жеребец из Дереивки, Украина, ок.

4000 лет до н.э. по 14С). Этнологические параллели показали, что освоение

верховой езды должно было сопровождаться для среднестоговцев ростом

демографического состояния и повышением мобильности, что объясняет распад

праиндоевропейской культуры и широчайшее распространение ее производных

по Евразии: конная ямная и другие культуры[70].

Источником среднестоговской культуры на Украине была неолитическая

культура Днепр–Донец, в которой уже представлена одомашненная лошадь

(V–IV тыс. до н.э. некалиброванной шкалы), а еще раньше — неолитическая

культура Сурск–Днепр (V тыс. до н.э. некалиброванной шкалы, или 7980–6830

календарных лет назад) со слаборазвитым сельским хозяйством. На Украине

они не имели местных корней и, значит, были принесены извне, однако

халафская культура[71] (Северный Ирак, Сирия, Восточная Турция,

8670–7130/7550–6209 14С) едва ли послужила их источником (различия в

керамике, хронологические и географические соображения и др.). Носителей

халафской культуры скорее можно сблизить с дошумерскими и досемитскими

аборигенами Месопотамии, говорившими на “прототигридском” или “банановом”

языке[72] преимущественно открытых слогов.

В натуфийскую эпоху в связи с распадом праафразийского языка от него

отделился праегипетский, который в отличие от прочих афразийских не

участвовал в лингвистических контактах с северокавказскими языками в

регионе Южной Турции, где засвидетельствовано присутствие натуфийцев

(Бельдиби; Бельбаси). Это приводит к выводу, что отделившаяся от натуфа

культура хариф (пустыня Негев в Юго–Западной Иордании и Северный Синай в

Египте, 12000–11420/10450–9950) принадлежала носителям праегипетского

языка[73].

Натуфийская культура в голоцене трансформировалась в

древненеолитические культуры Леванта: протонеолит, докерамический неолит

А (11700–10850/10200–9450) и докерамический неолит В

(10850–9130/8450–7950), которые сменились керамическим неолитом типа

сиро–киликийских культур Амук А (9130–8670/7950–7550) и Амук В

(8670–7980/7550–6950). Эти культуры были генетически связаны между собой

и развивались, начиная со стадии докерамического неолита А, в условиях

прогрессирующего производящего хозяйства. Первыми от натуфийских

афразийцев отделились носители омотских и кушитских языков, чей путь в

Восточную Африку пока неизвестен. Затем отделился праегипетский, носители

которого позже создали в дельте Нила земледельческий поселок Меримде

(древний керамический неолит, 80407230/7000–6300). И наконец, произошло

разделение семитских и берберо-чадских языков (8500±500), отмеченных

появлением производящего хозяйства в оазисах Ливийской пустыни

(Юго–Западный Египет, 8500–7500). Таким образом, неолитическое население

Леванта принадлежало главным образом к семитской языковой группе, которая

положила начало и языкам Аравии. Экспансия неолитических семитов видна из

археологических данных. Их культура среднего докерамического неолита В

(101609820/8850–8550) продвинулась в Юго–Восточную и Южную Турцию (Чайеню

Тепеси, 10560–9780/9200–8520; Асикли–Хююк, 10280–9890/8957–8611), что

расчленило ареал местных синокавказских языков. Однако лингвистические

следы семитов в этом регионе были уничтожены последующими миграциями. На

стадии древнего керамического неолита носители семитских языков

продвинулись в Северную Месопотамию, где они засвидетельствованы

хассунской культурой (Северный Ирак, 9130–7980/7950–6950), содержащей в

инструментарии острия Библос, известные в Леванте в докерамическом

неолите В и в древнем керамическом неолите эпохи Амук А–В, синхронной

хассунской культуре. Носители родственной хассуне культуры самарра (в

основном Северный–Центральный Ирак, 8690–7870/7570–6850) могли иметь

аналогичную языковую принадлежность. Предположительный семитский язык

хассунцев и самаррцев был замещен в том же регионе северосемитским

аккадским (5300 лет назад). Семитские носители докерамического неолита А

типа Иерихона (11830–10010/10300–8720) также мигрировали на Кипр, где

аналогичная докерамическая культура засвидетельствована ок. 8600 лет

назад (ок. 7500 14С: Кап Андреас Кастрос; Хирокития).

Восточно–ностратический праязык ориентировочно существовал 16000–14000

лет назад, и за это время его носители мигрировали из Леванта в Западный

Иран, на территории которого восточноностратический распался на

эламодравидский и урало–алтайский, что было вызвано смещением

уралоалтайцев в Юго–Восточный Прикаспий и Южную Туркмению. Здесь

урало–алтайцам могла принадлежать культура Бельт (Иран,

14090–13180/1227511480) и родственный ей поздний мезолит Дам Дам Чешме

(Туркмения). Ок. 13000 лет назад урало-алтайский разделился на

урало–юкагирский и алтайский праязыки, после чего носители урало-

юкагирского начали движение к Уралу (распад их языка на Южном Урале

датируется 5500±500 лет назад), а предки алтайцев мигрировали на Алтай,

где их праязык 10500±1500 лет назад дал начало многочисленным языкам

алтайской семьи. По глоттохронологическим данным, эти значительные

миграции происходили в вюрмское время мезолитической эпохи.

Носители эламодравидского праязыка в Юго–Западном Иране стали

создателями группы земледельческих культур, начинающихся с докерамической

неолитической фазы Бус Мордех поселения Али-Кош (11370/9900±20014С), в

которой представлен начальный этап развития земледелия (94,6%

дикорастущих растений на 3,4% культурных: пшеница однозернянка и

двузернянка (эммер), многорядный голозерный ячмень). Возможно, в этот

период прадравиды отделились от предков эламитов и мигрировали на

территорию Индостана в долину Инда, где с их приходом появился

докерамический неолит с полукультурным ячменем и отчасти одомашненной

козой (Мергар, Пакистан, ок. 10000/начало VII тыс. до н.э. по

радиоуглеродной шкале). Культурная последовательность Мергара

продолжалась от начала VII до начала III тыс. до н.э. (ок. 10000–5700 по

календарной шкале), от докерамической фазы неолита до стадии керамики

стиля Кветта. Последней в Мергаре предшествует керамика стиля Кечи–Бег

(между 6300 и 5700), традиции которой прослеживаются в керамическом стиле

Кот Диджи (например, в Амри, Пакистан, 5570–5300/48504615). Керамика

стиля Кот Диджи является составной частью прехараппанской культуры, в

которой появляются аналоги городской культуры Хараппы, например, цитадель

и обводная стена в Кот Диджи (Пакистан, 5220–4650/4550–4050). Имеются

данные, указывающие на культурную преемственность между прехараппанскими

культурами (6150–4270/5356–3715) и хараппанской цивилизацией

(4970–3660/4330±220–3190±11014С)[74], что допускает этническое родство

хараппанцев с прехараппанцами и мергарцами. Поскольку хараппанцы были,

вероятнее всего, дравидами, можно думать, что создатели культурной

последовательности Мергара говорили на прадравидском языке. Его распад

5000 лет назад сигнализирует о местном демографическом взрыве, который

следует считать причиной возникновения хараппанской цивилизации.

Будущие эламиты в Иране сформировали серию культур Али–Кош — Яхъя

(11370–6440/9900–5610), заключительная фаза которых непосредственно

предшествовала появлению протоэламской письменности. Эта земледельческая

группа археологически неоднородна, однако родственные культуры Али–Кош —

Чога Миш (Юго–Западный Иран, тот же возраст), вероятно, образуют

непрерывную последовательность, ведущую к протоэламской цивилизации.

Последний язык ближневосточных цивилизаций — шумерский —

засвидетельствован в протошумерской иероглифике начиная с

археологического слоя IV В Урука (Варка, Ирак, позднеурукский период, IV

А: 5470/4765±85 14С). Однако урукский период генетически связан с

предшествующим убейдским периодом (8900–6430/7750–5600), что позволяет

считать убейдцев шумерами. Убейдская культура была распространена в Южной

Месопотамии в течение археологических периодов Убейд 0–IV. Шумеры с

самого начала появляются на стадии развития, синхронной древнему

керамическому неолиту Леванта.

Основываясь на приведенных фактах, можно наметить

причинно–следственные связи основных социально–экономических событий,

предшествовавших на Ближнем Востоке возникновению цивилизации.

Верхнепалеолитический демографический взрыв ок. 22000 лет назад

вступил в Леванте в новую фазу, что, в соответствии с зависимостью между

плотностью населения и сложностью практикуемой им технологии, вызвало

переход от верхнепалеолитического ориньяка к мезолитической культуре

кебары. Рост левантийского населения привел к значительной экспансии его

из Леванта на запад Южной Турциии (Бельбаси, Анталья) и, вероятно, еще

большему распространению обитателей Леванта, вызвавшему отделение

синокавказских языков от ностратических в начале кебары. Эти

демографические причины обусловили ок. 16000 лет назад трансформацию

кебары в более прогрессивную культуру геометрической кебары и новую

миграцию населения, выразившуюся в распаде ностратического языка 15000

лет назад. Усиление этих демографических тенденций сопровождалось новой

трансформацией технологии, видной в появлении натурфийской культуры

(14300–11700), и новым этапом распространения населения, начало которого

отмечено выделением из натуфа протоегипетской культуры хариф

(12000–11420) и общим распадом праафразийского языка 12000 ±1000 лет

назад.

Технологический прогресс натуфа сопровождался совершенствованием

хозяйства. Появились такие орудия собирательства, как серпы (известны их

костяные рукоятки, способные нести каменные лезвия–вкладыши).

Специализировалась охота (натуфийцы практиковали, в частности, массовую

охоту на джейранов, для которой, возможно, строили крупные загонные

сооружения, называемые “пустынными змеями”; такая практика продолжалась и

в неолите[75]). Есть основания говорить о том, что с ростом населения в

натуфе прогрессировала его технология и росла производительность труда.

Последнее обстоятельство неизбежно вызвало расширение альтруистичных форм

поведения человека (см. гл. I, 3), которые начали распространяться на

некоторые виды животных и растений. В натуфе это была собака

(одомашненный волк), а в докерамическом неолите - коза, овца, бык,

пшеница, ячмень. Эти новые формы поведения имели прямое отношение к

генезису производящего хозяйства.

С экологической точки зрения, возникновение производящего хозяйства

означало, что демографический взрыв в первобытном обществе потребовал

аналогичного популяционного взрыва в среде организмов, способных служить

людям приемлемым источником пищи. Это позволяло демографически растущему

социуму сохранять трофический (пищевой) энергобаланс с экосредой. В самом

деле, земледелие и скотоводство — это, с экологической точки зрения,

искусственный популяционный взрыв ряда съедобных для человека растений и

животных. Совершенно очевидно, что подобный популяционный взрыв может

объясняться только предшествующим демографическим взрывом у человека. Как

показано выше, признаки искомого демографического взрыва отчетливо

прослеживаются в мезолитическую эпоху, непосредственно предшествующую

производящей экономике.

Сравнение возрастов классических цивилизаций Ближнего Востока

показывает их существенную близость: объединение Египта — 5340 (465014С),

в Шумере I династия Киша следовала за периодом Джемдед Наср, 5200–4900, в

Эламе I династия Авана началась ок. 4500, в долине Инда хараппанская

цивилизация возникла около 4970 лет назад, т.е. все эти цивилизационные

события лежат в пределах 5400–4500 лет назад. Складывается впечатление,

что в основе этих практически синхронных событий лежал один и тот же

процесс, развивающийся близкими темпами в экологически сходных древнейших

очагах цивилизации (Месопотамия, долины Нила и Инда). Как можно думать,

этот процесс носил демографический характер и вполне закономерно начался

на африканской территории Египта, где биопродуктивность среды была выше

азиатской рассматриваемых регионов. Таким образом, с эмпирической точки

зрения, возникновение цивилизации предполагает сочетание трех

взаимосвязанных факторов: господство производящего хозяйства в

высокобиопродуктивных регионах субтропиков, оптимальных для земледелия,

(Месопотамия, долины Нила и Инда), при достижении местными локальными

социумами значительного демографического состояния (порядка 10000

человек) способно породить цивилизацию в ее классических вариантах

(древний Египет, Шумер, Элам, Хараппа). В социумах, достигших указанной

численности, начинает действовать статистический закон больших чисел.

Социально-философское значение этого и других обстоятельств генезиса

цивилизации будут рассмотрены далее (гл. II, 2, Гл. III, 3).

Мезолитический демографический взрыв в Передней Азии (Левант и его

ближайшая периферия, 16000–11700), по закону соответствия

демографического состояния социума и степени сложности практикуемой им

технологии, породил начала производящего хозяйства, которое в ходе

демографического роста ближневосточного населения было 10000–8000 лет

назад интродуцировано в Северную Африку, Европу и, вероятно, Индостан,

где в связи с голоценовым ростом биопродуктивности среды надо

предполагать соответствующее увеличение местного населения, что

благоприятствовало усвоению им производящей экономики. Последняя не сразу

стала доминирующей формой хозяйства и сосуществовала с развитыми формами

охоты и собирательства. Довольно широко распространившееся производящее

хозяйство само по себе еще не порождало цивилизацию, поскольку для этого

требовались особые природные условия. Так, протоцивилизация Чатал–Хююк не

стала подлинной цивилизацией, очевидно, потому, что природные условия

равнины Конья (регион распространения культуры Чалал-Хююк в Турции) были

не столь оптимальны для господствующего земледелия, как, например, долина

Нила и т.п. Население Чатал–Хююк (4000±2000 человек) еще не достигло

цивилизованных плотностей (10000 человек).

Самыми оптимальными для уже возникшего сельского хозяйства на

Ближнем–Среднем Востоке были субтропические долины крупных рек (Нил в

Египте, Евфрат–Тигр в Шумере, Керхе–Диз–Карун в Эламе, Инд в хараппанском

регионе). Рост населения и прогресс сельского хозяйства в этих регионах

закономерно привели к формированию ставшего общества разделенного труда и

возникновению цивилизаций, связанных с государственным устройством:

древний Египет, Шумер, Элам. Природа социальной организации хараппанской

цивилизации дискуссионна: А.Я.Щетенко привел доводы в пользу того, что

хараппанское общество еще не было классовым[76]. Это обстоятельство не

влияет на нашу концепцию генезиса цивилизации, поскольку

государственность мы рассматриваем как фактор, вторичный к

цивилизационному процессу. Генезис цивилизации как общества

институциализированного разделения труда является частным случаем

корреляции демографического состояния социума и степени сложности

практикуемой им технологии, поскольку разделение труда — это радикальный

способ ее усложнения. Таким образом, происхождение цивилизации

представляется закономерным эпизодом демографического и технологического

развития человечества.

2. ПРИРОДА РАННЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

За первую половину голоцена (11700–5600 лет назад) развитие ближне-

средневосточного общества ознаменовалось двумя важными достижениями. В

оптимальных для сельского хозяйства регионах (Нил, Месопотамия, Инд)

производящее хозяйство стало господствующим в сфере производства

продуктов питания, а демографическое состояние человеческих популяций в

этих регионах вплотную подошло к созданию поселений, население которых в

определенных случаях перешагнуло рубеж в 10000 человек. Оба

обстоятельства послужили основой для институциализации общественного

разделения труда, предпосылки которого созрели уже в предшествующую эпоху

развития производящего хозяйства (Чатал–Хююк; Бейда).

Население многотысячного оседлого социума не может всем составом

заниматься земледелием и скотоводством, поскольку жизненной необходимости

в этом нет. Господствующее производящее хозяйство создает значительный

избыточный продукт, а потому обеспечение всего микросоциума пищей,

растительным и животным сырьем становится по силам части населения, что

служит основой для выделения ее в профессиональную группу

земледельцев–животноводов. Участие всего социума в эффективном

сельскохозяйственном производстве могло бы только привести к созданию

ненужного прибавочного продукта и истощению биотопа, что было, конечно,

неприемлемо. Между тем свободное от сельского хозяйства население должно

было включаться в первичные общественные структуры, т.е. производить

материальные блага несельскохозяйственной природы. Очевидно, таким

образом обособилась профессиональная группа ремесленников, типичные

занятия которых возникли еще в неолитическую эпоху (гончары, металлурги,

оружейники, пекари, мясники, строители и т.д.)[77]. Потребности обмена

избыточным продуктом с соседями вызвали к жизни выделение

профессиональной группы купцов. Внешнеторговая деятельность широко

представлена в эпоху ранних классических цивилизаций (третья

хронологическая конъюнктура К.К.Ламберг–Карловски, ок. 4400)[78].

Торговые связи охватили в это время древний Египет, Левант, Анатолию,

Аравию, Месопотамию, Элам, хараппанскую цивилизацию и Среднюю Азию.

Наконец, потребности регуляции социальной жизнедеятельности и

религиозного культа обусловили выделение руководящей элиты, т.е.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10