Свобода и счастье человека

Свобода и счастье человека

некритическим восприятием шаблонов, внушаемых извне. Спонтанная активность

- это свободная деятельность личности; в ее определение входит буквальное

значение латинского слова sponte - сам собой, по собственному побуждению.

Под деятельностью мы понимаем не "делание чего-нибудь"; речь идет о

творческой активности, которая может проявляться в эмоциональной,

интеллектуальной и чувственной жизни человека, а также и в его воле.

Предпосылкой такой спонтанности являются признание целостной личности,

ликвидация разрыва между "разумом" и "натурой", потому что спонтанная

активность возможна лишь в том случае, если человек не подавляет

существенную часть своей личности, если разные сферы его жизни слились в

единое целое.

Хотя в нашем обществе спонтанность - довольно редкий феномен, мы все же не

совсем ее лишены. Чтобы лучше объяснить, что это такое, я хотел бы

напомнить читателю некоторые ее проявления в нашей жизни.

Прежде всего, мы знаем индивидов, которые живут - или жили - спонтанно, чьи

мысли, чувства и поступки были проявлениями их собственной личности, а не

автоматическими действиями роботов. По большей части это художники. В

сущности, художника можно и опеределить как человека, способного к

спонтанному самовыражению. Если принять это определение, а Бальзак именно

так определял художника, то некоторых философов и ученых тоже нужно назвать

художниками, а другие отличаются от них так же, как старомодный фотограф от

настоящего живописца. Есть и другие индивиды, наделенные той же

спонтанностью, хотя и лишенные способности - или, может быть, только умения

- выражать себя объективными средствами, как это делает художник. Однако

положение художника непрочно, потому что его индивидуальность, спонтанность

уважаются лишь в том случае, если он преуспел; если же он не может продать

свое искусство, то остается для своих современников чудаком и "невротиком".

В этом смысле художник занимает в истории такое же положение, как

революционер: преуспевший революционер - это государственный деятель, а

неудачливый - преступник.

Другой пример спонтанности - маленькие дети. Они способны чувствовать и

думать на самом деле по-своему, эта непосредственность выражается в том,

что они говорят, в том, как себя ведут. Я уверен, что та привлекательность,

какую имеют дети для большинства взрослых (кроме разного рода

сентиментальных причин), объясняется именно спонтанностью детей.

Непосредственность глубоко трогает каждого человека, если он еще не

настолько мертв, что уже не способен ощутить ее. В сущности, нет ничего

привлекательнее и убедительнее спонтанности, кто бы ее ни проявлял:

ребенок, художник или любой другой человек.

Большинству из нас знакомы хотя бы отдельные мгновения нашей собственной

спонтанности, которые становятся и мгновениями подлинного счастья. Это

может быть свежее и непосредственное восприятие пейзажа, или озарение после

долгих размышлений, или необычайное чувственное наслаждение, или прилив

нежности к другому человеку. В эти моменты мы узнаем, что значит спонтанное

переживание и чем могла бы быть человеческая жизнь, если бы эти

переживания, которые мы не умеем культивировать, не были столь редки и

случайны.

Почему же спонтанная деятельность решает проблему свободы? Мы уже говорили,

что негативная свобода превращает индивида в изолированное существо -

слабое и запуганное,- чье отношение к миру определяется отчужденностью и

недоверием. Спонтанная активность - это единственный способ, которым

человек может преодолеть страх одиночества, не отказываясь от полноты

своего "я", ибо спонтанная реализация его сущности снова объединяет его с

миром - с людьми, природой и самим собой. Главная, важнейшая составная

часть такой спонтанности - это любовь, но не растворение своего "я" в

другом человеке и не обладание другим человеком. Любовь должна быть

добровольным союзом с ним, на основе сохранения собственной личности.

Именно в этой полярности и заключается динамический характер любви: она

вырастает из стремления преодолеть отдельность и ведет к единению, но не

уничтожает индивидуальность. Другая составная часть спонтанности - труд. Но

не вынужденная деятельность с целью избавиться от одиночества и не такое

воздействие на природу, при котором человек, с одной стороны, господствует

над нею, а с другой - преклоняется перед ней и порабощается продуктами

собственного труда. Труд должен быть творчеством, соединяющим человека с

природой в акте творения. Что справедливо в отношении любви и труда,

справедливо и в отношении всех спонтанных действий, будь то чувственное

наслаждение или участие в политической жизни общества. Спонтанность,

утверждая индивидуальность личности, в то же время соединяет ее с людьми и

природой. Основное противоречие, присущее свободе,- рождение

индивидуальности и боль одиночества - разрешается спонтанностью всей жизни

человека.

При всякой спонтанной деятельности индивид сливается с миром. Но его

личность не только сохраняется, она становится сильнее. Ибо личность сильна

постольку, поскольку она деятельна. Обладание чем бы то ни было силы не

дает, идет ли речь о материальных ценностях или о психических способностях

к чувству или мысли. Присвоение неких объектов, манипулирование ими тоже не

усиливают личность; если мы что-то используем, оно не становится нашим

только потому, что мы его используем. Наше - только то, с чем мы подлинно

связаны своей творческой деятельностью, будь то другой человек или

неодушевленный объект. Только качества, которые вытекают из нашей

спонтанной активности, придают личности силу и тем самым формируют основу

ее полноценности. Неспособность действовать спонтанно, выражать свои

подлинные мысли и чувства и вытекающая из этого необходимость выступать

перед другими и перед самим собой в какой-то роли - под маской

псевдоличности - вот в чем источник чувства слабости и неполноценности.

Сознаем мы это или нет, но мы ничего так не стыдимся, как отказа от себя, а

наивысшую гордость, наивысшее счастье испытываем тогда, когда думаем,

говорим и чувствуем подлинно самостоятельно.

Отсюда следует, что важна именно деятельность сама по себе, а не ее

результат. В нашем обществе принято противоположное убеждение. Мы

производим не для удовлетворения конкретных потребностей, а для абстрактной

цели продать свой товар; мы уверены, что можем купить любые материальные

или духовные блага и эти блага станут нашими без какого-либо творческого

усилия, связанного с ними. Точно так же наши личные качества и плоды наших

усилий мы рассматриваем как товар, который можно продать за деньги, за

престиж или власть. При этом центр тяжести смещается с удовлетворения

творческой деятельностью на стоимость готовой продукции; и человек теряет

единственное удовлетворение, при котором мог бы испытать настоящее счастье,-

наслаждение процессом творчества. Человек же охотится за призраком, за

иллюзорным счастьем по имени Успех, который каждый раз оставляет его

разочарованным, едва ему покажется, что он достиг наконец чего хотел.

Если индивид реализует свое "я" в спонтанной активности и таким образом

связывает себя с миром, то он уже не одинок: индивид и окружающий мир

становятся частями единого целого: он занимает свое законное место в этом

мире, и поэтому исчезают сомнения относительно его самого и смысла жизни.

Эти сомнения возникают из его изолированности, из скованности жизни; если

человек может жить не принужденно, не автоматически, а спонтанно, то

сомнения исчезают. Человек осознает себя как активную творческую личность и

понимает, что у жизни есть лишь один смысл - сама жизнь.

Если человек преодолевает сомнение относительно себя и своего места в мире,

если актом спонтанной реализации своей жизни он сливается с миром, то он

приобретает силу как индивид, обретает уверенность. Однако эта уверенность

отличается от той, какая была характерна для доиндивидуального состояния,

так же как новая связанность с миром отличается от первичных уз. Новая

уверенность не основана на защите индивида какой-то высшей внешней силой;

она и не игнорирует трагическую сторону жизни. Новая уверенность динамична;

она основана - вместо внешней защиты - на спонтанной активности самого

человека; он обретает ее постоянно, в каждый момент своей спонтанной жизни.

Это уверенность, какую может дать только свобода; и она не нуждается в

иллюзиях, поскольку устранила условия, вызывавшие потребность в этих

иллюзиях.

Позитивная свобода как реализация личности подразумевает безоговорочное

признание уникальности индивида. Люди рождаются равными, но разными. Основу

этого различия составляют врожденные физиологические и психические качества

людей, с которыми они начинают жизнь; затем накладывается влияние тех

обстоятельств и переживаний, с которыми пришлось столкнуться каждому из

них. Индивидуальная основа личности так же не может быть тождественна ни

одной другой, как не могут быть физически тождественны два разных

организма. Подлинное развитие личности всегда состоит в развитии именно

данной индивидуальной основы; это органический рост, развитие того

зародыша, который характерен именно для данного человека, и только для

него. Противоестественное развитие человека-робота втискивает

индивидуальную основу в форму псевдоличности, которая, как мы видели, по

сути, состоит из внешних шаблонов мышления и чувствования. Органическое

развитие возможно лишь при условии наивысшего уважения к особенностям

личности - как чужой, так и своей собственной. Уважение к уникальности,

культивирование уникальности каждого человека - это ценнейшее достижение

человеческой культуры. И именно этому достижению сегодня грозит опасность.

Уникальность каждой личности отнюдь не противоречит принципу равенства.

Тезис, что люди рождаются равными, означает, что все они обладают основными

человеческими качествами, все разделяют общую трагическую судьбу и все

имеют одинаково неотъемлемое право на свободу и счастье. Кроме того, этот

тезис означает, что отношения людей должны определяться солидарностью, а не

господством и подчинением. Но принцип равенства вовсе не предполагает, что

все люди одинаковы. Подобное толкование равенства основывается на той роли,

которую играет сегодня каждый индивид в своей экономической деятельности. В

отношениях между человеком продающим и человеком покупающим конкретные

личностные различия уничтожены. В этой ситуации имеет значение лишь то, что

у одного есть товар, чтобы продать, а у другого - деньги, чтобы купить. В

экономической жизни один человек не отличается от другого, но как реальные

люди они различны, и суть индивидуальности состоит в культивировании этих

различий.

Позитивная свобода предполагает и тот постулат, что человек является

центром и целью своей жизни; что развитие его индивидуальности, реализация

его личности - это высшая цель, которая не может быть подчинена другим,

якобы более достойным целям. Этот постулат может вызвать серьезные

возражения. Не ведет ли он к безудержному эгоизму? Не отрицает ли

самопожертвование во имя идеала? Если принять его, не поведет ли это к

анархии? В сущности, мы уже ответили на эти вопросы - отчасти по смыслу, а

отчасти и совершенно определенно. Однако они настолько важны, что мы

вернемся к ним, чтобы разъяснить наш ответ и избежать недоразумений.

Когда мы говорим, что человек не должен быть подчинен чему-то высшему,

нежели он сам, это не умаляет значения идеалов. Напротив, это - сильнейшее

утверждение идеалов, но, чтобы это понять, необходимо проанализировать само

понятие идеала. Сегодня все склонны считать, что идеал - это любая цель,

достижение которой не приносит материальной выгоды, что угодно, ради чего

человек готов пожертвовать своими эгоистическими интересами. Это сугубо

психологическая и тем самым релятивистская концепция идеала. С этой

субъективистской точки зрения фашист, увлеченный стремлением подчиниться

высшей силе и в то же время подавить других людей, является таким же

идеалистом, как и борец за человеческую свободу и равенство. На такой

основе проблему идеала решить нельзя.

Надо отличать подлинные идеалы от поддельных; различие между ними столь же

фундаментально, как различие между правдой и ложью. Все подлинные идеалы

имеют одну общую черту: они выражают стремление к чему-то такому, что еще

не достигнуто, но необходимо для развития и счастья индивида. Быть может,

мы не всегда знаем, что именно ведет к этой цели; мы можем спорить о

ценности того или иного идеала в смысле человеческого развития, но это не

может быть основанием для релятивизма, утверждающего, будто нам вообще не

дано знать, что способствует жизни, а что ей препятствует. Мы не всегда

знаем, какая пища здоровая, а какая нет, но никому не приходит к голову

утверждать, что яды вообще нераспознаваемы. Точно так же мы можем знать -

если захотим,- что отравляет психическую жизнь. Мы знаем, что нищета,

запуганность, изоляция направлены против жизни, а за жизнь все то, что

служит свободе и развивает способность и мужество быть самим собой. Что

хорошо и что плохо для человека - это вопрос не метафизический, а

эмпирический; ответ на него может дать анализ природы человека, знание

конкретных, воздействующих на него условий.

Как же быть с "идеалами" вроде фашистских, определенно направленных против

жизни? Как понять, что люди следуют этим ложным идеалам с тем же пылом, с

каким другие следуют идеалам истинным? Некоторые психологические

соображения помогут дать ответ на эти вопросы. Явление мазохизма

доказывает, что страдание или подчинение может привлекать людей. Нет

сомнений, что страдание, подчинение или самоубийство противоположны

позитивным жизненным стремлениям; однако субъективно эти цели могут быть

привлекательны, их достижение может давать удовлетворение. Эта тяга к тому,

что вредит жизни, больше любого другого явления заслуживает названия

"патологическое извращение". Многие психологи полагали, что наслаждение и

избавление от страданий - это единственные законные принципы, руководящие

поведением человека; но динамическая психология показывает, что

субъективное наслаждение не может быть достаточным критерием для оценки

поведения человека с точки зрения его счастья. Это видно из анализа ма-

зохистских явлений. Такой анализ показывает, что наслаждение может быть

следствием патологического извращения и так же мало значит для оценки

объективного смысла испытываемых переживаний, как сладкий вкус яда - для

оценки его воздействия на организм (2). Итак, мы определили подлинный идеал

как любую цель, достижение которой способствует развитию, свободе и счастью

личности. Те вынужденные и иррациональные цели, достижение которых может

иметь субъективную привлекательность (например, стремление к подчинению),

но вредно для жизни, мы определили как идеалы ложные. Из такого определения

следует, что подлинный идеал - это не какая-то таинственная высшая сила,

стоящая над индивидом, а отчетливое выражение полнейшего утверждения его

собственной личности. Любой "идеал", противоречащий такому утверждению

личности, уже тем самым оказывается не идеалом, а целью патологического

стремления.

Это приводит нас и к вопросу о самопожертвовании. Мы определили свободу как

неподвластность никакой высшей силе; исключается ли этим жертва, в том

числе и жертва собственной жизнью?

Этот вопрос особенно важен в наши дни, когда фашизм провозглашает

самопожертвование высочайшей добродетелью и производит на многих

впечатление своим идеализмом. Ответ на него логически вытекает из всего

сказанного до сих пор. Существует два совершенно разных типа жертвенности.

То, что потребности нашего физического "я" и стремления нашего психического

"я" могут прийти в состояние конфликта, что ради утверждения нашей духовной

сущности мы можем быть вынуждены пожертвовать собой,- это один из

трагических фактов жизни; самопожертвование всегда останется трагедией.

Смерть не может быть сладка, за какие бы высокие идеалы ни приходилось ее

принимать; она всегда горька невыразимо, но тем не менее она может стать

наивысшим утверждением нашей личности. Подобное самопожертвование в корне

отличается от "самопожертвования", какое превозносит фашизм. Там

самопожертвование представляется не наивысшей ценой, какую может заплатить

человек за утверждение своей личности, а самой целью его существования. Это

мазохистское самопожертвование видит жизненное предназначение человека в

отрицании своей жизни, в самоуничтожении. Самопожертвование становится

ярчайшим выражением того уничтожения индивидуальной личности, ее полного

подчинения высшей власти, к которому стремится фашизм во всех его

проявлениях. Это такое же извращение подлинного самопожертвования, как

самоубийство - наивысшее извращение жизни. Подлинное самопожертвование

предполагает непреклонное стремление к духовной целостности;

самопожертвование тех, кто эту целостность утратил, лишь прикрывает их

моральное банкротство.

Может возникнуть еще одно возражение: если индивидам дозволено действовать

свободно, спонтанно, если они не признают над собой никакой власти, то не

ведет ли это к неизбежной анархии? При условии, что под словом "анархия"

понимается безудержный эгоизм и разрушительность, ответ зависит от нашего

представления о человеческой природе. Я могу лишь сослаться на все

сказанное выше, в главе о механизмах "бегства": человек сам по себе не

хорош и не плох; человеческой жизни присуща внутренняя тенденция к развн

тию, проявлению способностей; если индивид изолиро ван, охвачен сомнениями,

подавлен чувством одиночес! ва и бессилия, то именно тогда он стремится к

власт! или к подчинению, тогда он склонен к разрушителе ности. Если же

свобода человека станет позитивной, ее ли он сможет реализовать свою

сущность полностью; без компромиссов, то основополагающие причины

антисоциальных стремлений исчезнут, а опасны будут люди ненормальные,

больные индивиды. В истории человече ства подобная свобода еще не

достигалась никогд, однако она всегда была тем идеалом, к котором

стремилось человечество, даже если это стремление, выражалось подчас в

нелепых, иррациональных формах. Удивляться надо не тому, что история полна

пример* жестокости и разрушительности, а тому, что человек ство сохранило

те качества достоинства, доблести и доброты, примеры которых мы находим на

протяжении всей истории (и у бесчисленного множества людей в наши дни),

причем сохранило и даже развило, несмотря на все то, что присходило с

людьми. Этот факт не только удивляет, но и обнадеживает.

Если же анархия означает, что индивид не признав над собой никакой власти,

то ответ заключается в то" что было сказано о различии между рационально и

иррациональной властью. Рациональная власть -авторитет,- как и подлинный

идеал, имеет своей целы развитие индивида; поэтому она в принципе не може

быть в конфликте с индивидом, его подлинными -не патологическими -

стремлениями.

Основная мысль этой книги заключается в том, чтД для современного человека

свобода имеет двоям смысл: он освободился от прежней власти и преврати, ся

в "индивида", но в то же время стал изолирс ван и бессилен, стал орудием

внешних целей, отчужденным от себя самого и от других людей. Мы говс рили,

что такое состояние подрывает человеческую личность, ослабляет и запугивает

человека, подготах ливает его к подчинению новому рабству. Позитш ная же

свобода означает полную реализацию спосо ностей индивида, дает возможность

жить активно спонтанно. Свобода, движимая внутренней логикой ев его

развития, достигла критической точки, где ей угр жает опасность обратиться

в свою противоположное

Будущее демократии зависит от реализации индивидуализма, который был

идеологической целью всего духовного развития Нового времени начиная с

эпохи Возрождения. Культурный и политический кризис наших дней объясняется

не тем, что индивидуализма стало слишком много, а тем, что наш так

называемый индивидуализм превратился в пустую оболочку. Свобода может

победить лишь в том случае, если демократия разовьется в общество, в

котором индивид, его развитие и счастье станут целью и смыслом; в котором

жизнь не будет нуждаться в каком бы то ни было оправдании, будь то успех

или что угодно другое; в котором индивидом не будет манипулировать никакая

внешняя сила, будь то государство или экономическая машина; и, наконец, в

котором сознание и идеалы индивида будут не интериоризацией внешних

требований, а станут действительно его собственными, будут выражать

стремления, вырастающие из особенностей его собственного "я". Ни в одном из

предыдущих периодов истории эти цели не были достижимы; они по

необходимости оставались лишь идеологическими целями, поскольку не

существовало материального базиса, необходимого для развития подлинного

индивидуализма. Капитализм эту предпосылку создал. Проблема производства

уже решена - по крайней мере в принципе; мы уже можем зримо представить

себе будущее общество всеобщего изобилия, в котором борьба за экономические

привилегии не будет вызываться экономической необходимостью. Проблема, с

которой мы сталкиваемся сегодня, состоит в такой организации социальных и

экономических сил, чтобы человек - член организованного общества стал

хозяином этих сил, а не их рабом.

Я все время подчеркивал психологический аспект свободы, но неоднократно

напоминал, что психологические проблемы не могут быть отделены от

материальной основы человеческого бытия: экономической, социальной и

политической структуры общества. Из этого следует, что для реализации

позитивной свободы и индивидуализма необходимы такие экономические и

социальные перемены, которые позволят индивиду стать свободным в смысле

реализации его личности. В задачи этой книги не входит ни рассмотрение

экономических проблем, ни прогноз экономики будущего, но я хочу четко

определить, каким мне видится решение проблемы. Прежде всего мы не можем

поступиться ни одним завоеванием современной демократии; мы должны

сохранить основное из них - представительное правительство, избираемое

народом и ответственное перед ним, а также и все права, гарантированные

конституцией каждому гражданину. Мы не можем поступиться также новым

демократическим принципом, утверждающим, что никто не должен голодать, что

общество ответственно за всех своих членов, что никто не будет вынужден -

страхом безработицы и голода - к подчинению и потере человеческого

достоинства. Эти основные достижения необходимо не только сохранить, но и

упрочить и расширить. Но этого недостаточно. Прогресс демократии должен

заключаться в развитии действительной свободы, инициативы и спонтанности

индивида; причем не только в сугубо личных или духовных сферах, но и прежде

всего в той деятельности, на которой строится все существование каждого

человека,- в его труде.

Каковы общие условия для этого? Нерациональное, бесплановое общество должно

быть заменено обществом с плановой экономикой, которая позволит объединять

и концентрировать усилия всего общества. Общество должно овладеть

социальными процессами так же рационально, как овладело процессами

природными. Главное условие для этого - уничтожение тайной власти небольшой

кучки дельцов, хозяйничающих в экономике, без какой-либо ответственности

перед массой людей, чьи судьбы зависят от их решений. Мы можем назвать

такой общественный строй демократическим социализмом, но важно не название;

важно организовать рациональную экономическую систему, которая служила бы

интересам народа. Сегодня огромное большинство народа не только не имеет

никакого влияния на экономическую машину, но и почти лишено возможностей

для проявления подлинной инициативы и спонтанности при выполнении своей

работы. Они "наняты", и от них требуется лишь выполнение того, что будет

ведено. Индивид может брать на себя ответственность за свой труд и

применять свою творческую мысль лишь в условиях плановой экономики, при

которых вся нация рационально овладела экономическими и социальными силами.

Важно, чтобы индивиду была предоставлена возможность подлинной активности,

чтобы единство целей общества и индивида превратилось из лозунга в

реальность, чтобы индивид активно применял в работе свои способности, чтобы

он мог ощутить ответственность за свой труд, потому что этот труд имеет

смысл и цель в плане его человеческих задач. Мы должны заменить

манипулирование людьми активным и разумным сотрудничеством. Формально

политический принцип "правительство - из народа, избранное народом, для

народа" мы должны расширить и на сферу экономики.

Способствует ли некая экономическая и политическая система делу

человеческой свободы? На этот вопрос нельзя ответить с точки зрения одной

лишь политики или экономики. Единственный критерий реализации свободы -

активное участие индивида в определении своей собственной судьбы и жизни

общества не только формальным актом голосования, но и своей повседневной

деятельностью, своей работой, своими отношениями с другими людьми.

Современная политическая демократия - если она ограничена сугубо

политической сферой - не в состоянии преодолеть последствия экономической

ничтожности среднего индивида. Но и чисто экономический подход - как

обобществление средств производства - тоже недостаточен. "Социализм"

превратился в слово-приманку, которую использовали в тактических целях и

национал-социалисты, но сейчас я имею в виду Россию. Несмотря на

обобществление средств производства, слово "социализм" стало в России

лживым, потому что там широкими массами населения манипулирует всесильная

бюрократия; даже если такая система управления и способна действовать в

экономических интересах большинства народа, она неизбежно препятствует

развитию свободы и индивидуализма.

Вообще никогда прежде слова не использовались для сокрытия правды так

широко, как сегодня. Предательство союзников называется умиротворением,

военная агрессия маскируется под защиту от нападения, завоевание малых

народов проходит под именем договора о дружбе, а жесточайшее подавление

целой нации совершается во имя национал-социализма. Объектами тех же

злоупотреблений стали слова "демократия", "свобода" и "индивидуализм". Есть

лишь один способ определить действительное различие между демократией и

фашизмом. Демократия - это система, создающая экономические, политические и

культурные условия для полного развития индивида. Фашизм - как бы он себя

ни называл - это система, заставляющая индивида подчиняться внешним целям и

ослабляющая развитие его подлинной индивидуальности.

Очевидно, что одна из величайших трудностей для организации условий

подлинной демократии состоит в противоречии между плановой экономикой и

активным сотрудничеством каждого индивида. Плановая экономика в масштабах

сколь-нибудь крупной промышленной системы требует значительной

централизации, а следовательно, и бюрократического аппарата, способного

управлять этой централизованной машиной. Вместе с тем, чтобы каждый индивид

и каждая, даже мельчайшая, общественная ячейка могли активно участвовать в

контроле и управлении системой в целом, необходима значительная

децентрализация. Если планирование сверху не будет сочетаться с активным

участием снизу, если поток общественной жизни не будет постоянно восходить

снизу вверх, плановая экономика приведет к новой форме манипулирования

народом. Решение проблемы сочетания централизации с децентрализацией - одна

из главных задач, стоящих перед обществом. Эта задача, очевидно, не более

сложна, чем те задачи технического плана, которые мы уже решили, которые

дали нам почти полное господство над природой. Но решить ее можно только в

том случае, если мы осознаем, что это необходимо, и если будем верить в

людей, в их способность заботиться о своих подлинных человеческих

интересах.

Здесь мы снова сталкиваемся с проблемой частной инициативы. В условиях

либерального капитализма частная инициатива была одним из сильнейших

стимулов и в развитии экономической системы, и в развитии личности. Но, во-

первых, она развивала личность частично - лишь волю и разум,- а в остальном

оставляла ее подчиненной экономическим целям. Во-вторых, принцип частной

инициативы хорошо работал только в начальную эпоху капитализма, в эпоху

свободной конкуренции, когда было достаточно места для бесчисленного

множества независимых мелких предприятий. Теперь эта область сузилась, и

лишь очень немногие могут проявить свою частную инициативу. Если мы хотим

реализовать этот принцип сегодня и расширить его настолько, чтобы свободной

становилась вся личность в целом, это возможно лишь на основе рациональных,

совместных усилий всего общества и при условии такой децентрализации,

которая сможет гарантировать подлинное и активное сотрудничество и контроль

над управлением со стороны мельчайших ячеек общей системы.

Только когда человек овладеет обществом и подчинит экономическую машину

целям человеческого счастья, только когда он будет активно участвовать в

социальном процессе, только тогда он сможет преодолеть причины своего

нынешнего отчаяния: одиночество и чувство бессилия. Сегодня человек

страдает не столько от бедности, сколько оттого, что превратился в винтик

гигантской машины, в робота, оттого, что жизнь его лишилась смысла. Победа

над авторитарными системами всех видов станет возможна лишь в том случае,

если демократия будет не отступать, а наступать, осуществляя те цели, к

которым стремились борцы за свободу в течение последних столетий.

Демократия победит силы нигилизма лишь в том случае, если сможет вдохнуть в

людей самую сильную веру, на какую способен человек,- веру в жизнь, правду

и свободу - в свободу активной и спонтанной реализации человеческой

личности.

(1) По сообщению Анны Хартох, тесты Роршаха у детей в возрасте 3-5 лет

показали, что попытки детей сохранить свою непосредственность являются

главной причиной конфликтов между детьми и авторитарными взрослыми.

(2) Рассмотрение этого вопроса подводит к очень важному выводу, о котором я

хочу хотя бы упомянуть: динамическая психология может пролить свет на

проблемы этики. Психологи смогут помочь в этом лишь при условии, что они

поймут важность моральных проблем для понимания личности. Любая психология

- включая психологию Фрейда,- рассматривающая проблемы морали лишь с точки

зрения принципа наслаждения, не может объяснить один из важных аспектов

теории личности и, таким образом, оставляет место догматическим,

неэмпирическим моральным доктринам. Анализ любви к себе, мазохистского

самоотречения и идеалов, содержащийся в этой книге, иллюстрирует проблемы

психологии и этики, заслуживающие дальнейшей разработки.

ПРИЛОЖЕНИЕ

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР И СОЦИАЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС

На протяжении всей этой книги, анализируя определенные исторические периоды

- эпоху Реформации или наше время,- мы рассматривали взаимосвязь социально-

экономических, психологических и идеологических факторов. Для тех

читателей, которые интересуются теоретическими проблемами, связанными с

подобным анализом, я постараюсь дать здесь краткий очерк общих

теоретических основ, на которые опирался наш конкретный анализ.

Изучая реакции какой-либо социальной группы, мы имеем дело со структурой

личности членов этой группы, то есть отдельных людей; однако при этом нас

интересуют не те индивидуальные особенности, которые отличают этих людей

друг от друга, а те общие особенности личности, которые характеризуют

большинство членов данной группы. Эту совокупность черт характера, общую

для большинства, можно назвать социальным характером. Естественно, что

социальный характер менее специфичен, нежели характер индивидуальный.

Описывая последний, мы имеем дело со всей совокупностью черт, в своем

сочетании формирующих структуру личности того или иного индивида. В

социальный характер входит лишь та совокупность черт характера, которая

присутствует у большинства членов данной социальной группы и возникла в

результате общих для них переживаний и общего образа жизни. Хотя всегда

существуют "отклоняющиеся" с совершенно другим типом характера, структура

личности большинства членов группы представляет собой лишь разные вариации

развития одного и того же "ядра", состоящего из общих черт характера; эти

вариации возникают за счет случайных факторов рождения и жизненного опыта,

поскольку эти факторы различны для разных индивидов. Если мы хотим возможно

полнее понять одного индивида, то наибольшую важность имеют эти различающие

элементы. Но если мы хотим понять, каким образом человеческая энергия

направляется в определенное русло и работает в качестве производительной

силы при данном общественном строе, то главное внимание нужно уделить

характеру социальному.

Понятие социального характера является ключевым для понимания общественных

процессов. Характер - в динамическом смысле аналитической психологии - это

специфическая форма человеческой энергии, возникающая в процессе

динамической адаптации человеческих потребностей к определенному образу

жизни в определенном обществе. Характер определяет мысли, чувства и

действия индивида. В отношении мыслей этому трудно поверить, потому что все

мы разделяем традиционное убеждение, будто мышление является сугубо

интеллектуальным актом, независимым от психической структуры личности.

Однако это убеждение неверно, а если мышление относится не к эмпирическим

манипуляциям с конкретными объектами, оно тем более неверно: осмысление

этических, философских, политических, психологических или социальных

проблем - независимо от чисто логических операций - в высшей степени

подвержено влиянию психической структуры мыслящей личности. Это справедливо

и в отношении отдельных понятий - таких, как любовь, справедливость,

равенство, самопожертвование и т.д.,- и в отношении целых доктрин или

политических систем. Каждое такое понятие, каждая доктрина заключают в себе

некую эмоциональную основу, которая определяется складом характера данного

индивида.

В предыдущих главах мы привели ряд иллюстраций этого утверждения. В

отношении доктрин мы показали, каковы эмоциональные корни раннего

протестантства и современного авторитаризма. В отношении отдельных понятий

мы показали, что, например, для садистско-мазохистской личности любовь

означает не взаимное утверждение и союз на основе равенства, а

симбиотическую зависимость; самопожертвование означает не утверждение

собственной психической и моральной сущности, а наивысшую степень

подчинения личности чему-то высшему; различие между людьми означает не

реализацию разных индивидуальностей на основе равенства, а разную власть;

справедливость означает не безусловное требование реализации прирожденных и

неотъемлемых прав индивида, а правило, что каждый получит по заслугам;

мужество означает не высшее утверждение своей индивидуальности против

внешней силы, а готовность подчиниться и переносить страдания. Когда два

человека с разной психической структурой произносят какое-то слово,

например "любовь", они вкладывают в это слово совершенно различный смысл.

Надо сказать, что правильный психологический анализ смысла таких понятий

позволил бы избежать множества интеллектуальных недоразумений; любая

попытка чисто логической классификации этих понятий обречена на неизбежный

провал.

Тот факт, что идеи имеют эмоциональную основу, чрезвычайно важен, поскольку

это ключ к пониманию духа любой культуры. Разные общества - или классы

внутри общества - имеют специфический характер, на основе которого

развиваются и обретают силу разные идеи. Например, идея труда и успеха как

главных целей жизни смогла увлечь современного человека лишь из-за его

одиночества и сомнений. Попробуйте внушить идею беспрерывных усилий и

стремления к успеху индейцам в пуэбло или мексиканским крестьянам - вас

просто не поймут; вряд ли даже поймут, о чем вы говорите, хотя вы и будете

говорить на их языке, потому что у этих людей совершенно иной склад

характера. Точно так же Гитлер и та часть населения Германии, которая

обладает аналогичной структурой личности, совершенно фанатично убеждены,

что каждый утверждающий, что человечество может упразднить войны,- это либо

безнадежный глупец, либо наглый лжец. Вследствие их социального характера

жизнь без страданий и бедствий для них так же немыслима, как свобода и

равенство.

Часто случается, что некоторая социальная группа на уровне сознания

принимает какие-то идеи, но эти идеи на самом деле не затрагивают всей

натуры членов этой группы в силу особенностей их социального характера;

такие идеи остаются лишь набором осознанных принципов, но в критический

момент люди оказываются неспособны действовать в соответствии со своими

принципами. Примером может служить рабочее движение в Германии во время

победы нацизма. До прихода Гитлера к власти огромное большинство немецких

рабочих голосовало за социалистов и коммунистов и верило в идеи этих

партий, то есть эти идеи были распространены очень широко. Но насколько

глубоко они были усвоены - это уже другое дело. Натиск нацизма не встретил

сопротивления его политических противников, поскольку большинство из них не

было готово бороться за свои идеи. Многие сторонники левых партий - хотя

они верили в свои партийные программы, пока их партии пользовались

влиянием,- легко смирились, когда наступил критический момент. Детальный

анализ структуры личности немецких рабочих обнаруживает одну из причин -

хотя, конечно, не единственную причину - этого явления: очень многие из них

обладали рядом особенностей того типа личности, который мы назвали

авторитарным. В них глубоко укоренились почтение к установившейся власти и

тоска по ней. Многие из этих рабочих, вследствие такой структуры личности,

в действительности вовсе не хотели того, к чему их призывал социализм:

личной независимости вопреки власти и солидарности вопреки изоляции

индивида. Одна из ошибок радикальных лидеров состояла в том, что они

переоценивали силу своих партий: они видели, насколько широко

распространены их идеи, и не заметили, насколько поверхностно эти идеи

усвоены.

В противоположность этой картине наш анализ протестантства и кальвинизма

показал, что эти доктрины очень глубоко захватили их последователей, потому

что отвечали запросам и чаяниям, заложенным в характере тех людей, кому

были адресованы новые религии. Иными словами, идея может стать

могущественной силой, но лишь тогда, когда она отвечает специфическим

потребностям людей данного социального характера.

Структура личности определяет не только мысли и чувства человека, но и его

действия. Заслуга этого открытия принадлежит Фрейду, хотя его теоретическое

обоснование неверно. Что деятельность человека определяется доминантными

тенденциями структуры личности - это совершенно очевидно у невротиков.

Когда человек испытывает потребность считать окна домов или камни на

мостовой, нетрудно понять, что в основе этой потребности лежат какие-то

принудительные внутренние влечения. Но действия нормального человека, как

можно подумать, определяются лишь разумными соображениями и условиями

реальной жизни. Однако с помощью методов наблюдения, введенных

психоанализом, удается установить, что и так называемое рациональное

поведение в значительной степени определяется структурой личности индивида.

Мы уже встретились с иллюстрацией этой зависимости, рассматривая значение

труда для современного человека. Как мы видели, неуемное стремление к

непрерывной деятельности вызывается одиночеством и тревогой. Такое

понуждение к труду отсутствовало в других культурах, где люди работали лишь

по мере необходимости, не подгоняемые добавочными внутренними силами.

Поскольку у всех нормальных людей в наше время стремление к труду примерно

одинаково, поскольку, кроме того, напряженный труд им необходим,. чтобы

выжить, легко упустить из виду иррациональную компоненту этой тенденции.

Теперь следует поставить вопрос, какова функция социального характера в

плане служения индивиду и обществу. В первом случае ответ прост. Если

характер индивида более или менее совпадает с социальным характером, то

доминантные стремления индивида побуждают его делать именно то, что

необходимо и желательно в специфических социальных условиях его культуры.

Пусть, например, человек одержим страстью к накоплению и отвращением к

любому излишеству; такая черта характера может быть весьма полезна ему,

если он мелкий лавочник, вынужденный к бережливости. Наряду с этой

экономической функцией черты личности имеют и другую, не менее важную

функцию - чисто психологическую. Человек, для которого накопительство

является потребностью, коренящейся в его личности, получает и глубокое

психологическое удовлетворение от возможности поступать в соответствии с

этой потребностью; он выигрывает не только экономически, но и

психологически. В этом легко убедиться, понаблюдав, например, за женщиной

из низов среднего класса на рынке: сэкономив на покупке два цента, она

будет так же счастлива, как был бы счастлив человек с другим типом

личности, испытав чувственное наслаждение. Такое психологическое

удовлетворение появляется у человека не только тогда, когда он сам

поступает в соответствии со стремлениями, коренящимися в структуре его

характера, но и когда читает или слушает изложение идей, близких ему по той

же причине. Для авторитарной личности чрезвычайно притягательны идеология,

изображающая природу как могучую силу, которой следует покоряться, или

речь, содержащая садистские описания политических событий; читая или слушая

это, человек с таким типом личности получает психологическое

удовлетворение. Итак, для нормального человека субъективная функция его

социального характера состоит в том, чтобы направлять его действия в

соответствии с его практическими нуждами и давать ему психологическое

удовлетворение от его деятельности.

Если рассматривать социальный характер с точки зрения его функции в

общественном процессе, то мы должны начать с того же утверждения, какое

было сделано по поводу функции социального характера для индивида:

приспосабливаясь к социальным условиям, человек развивает в себе те черты

характера, которые побуждают его хотеть действовать именно так, как ему

приходится действовать. Если структура личности большинства людей в данном

обществе, то есть социальный характер, приспособлена к объективным задачам,

которые индивид должен выполнять в этом обществе, то психологическая

энергия людей превращается в производительную силу, необходимую для

функционирования этого общества. Рассмотрим снова пример с интенсивностью

труда. Наша современная промышленная система трубует, чтобы основная часть

нашей энергии была направлена в работу. Если бы люди работали только под

давлением внешней необходимости, то возникал бы разрыв между тем, чего им

хочется, и тем, что они должны делать; это снижало бы производительность их

труда. Но динамическая адаптация личности к социальным требованиям приводит

к тому, что энергия человека приобретает формы, побуждающие его действовать

в соответствии со специфическими требованиями экономики. Современного

человека не приходится заставлять работать так интенсивно, как он это

делает; вместо внешнего принуждения в нем существует внутренняя потребность

в труде, психологическое значение которой мы проанализировали выше. Иными

словами, вместо подчинения открытой власти человек создал в себе внутреннюю

власть - совесть или долг,- которая управляет им так эффективно, как

никогда не смогла бы ни одна внешняя власть. Таким образом, социальный

характер интериоризирует внешнюю необходимость и тем самым мобилизует

человеческую энергию на выполнение задач данной социально-экономической

системы.

Как мы видели, если в характере уже развились определенные потребности, то

соответствующее этим потребностям поведение одновременно дает и

психологическое удовлетворение, и практическую пользу в плане материального

успеха. Пока и поскольку общество обеспечивает индивиду удовлетворение в

обеих этих сферах одновременно, налицо ситуация, в которой психологические

силы цементируют социальную структуру. Однако рано или поздно возникает

разрыв. Традиционный склад характера еще существует, но возникают новые

экономические условия, при которых прежние черты личности становятся

бесполезными. Люди стремятся действовать в соответствии со своим складом

характера, но при этом либо их поведение превращается в помеху для

достижения экономических целей, либо они просто не в состоянии действовать

согласно своей "природе". Что мы имеем в виду - иллюстрирует структура

личности прежнего среднего класса, особенно в странах с жесткой классовой

обособленностью, таких, как Германия. Добродетели прежнего среднего класса

- экономность, бережливость, осторожность, недоверчивость - в современном

бизнесе гораздо менее ценны, чем новые достоинства, такие, как

инициативность, способность к риску, агрессивность и т.п. Даже если эти

старые добродетели кое-где и полезны - как в случае с мелким лавочником,-

возможности мелкого предпринимательства настолько сузились, что лишь

меньшинство сыновей прежнего среднего класса может успешно "использовать"

свои традиционные черты характера в экономической деятельности. Воспитание

развило в них те черты характера, которые в свое время были приспособлены к

социальным условиям их класса; но экономическое развитие шло быстрее,

нежели развитие характера, и разрыв между эволюцией экономической и

эволюцией психологической привел к тому, что в процессе обычной

экономической деятельности психологические потребности уже не

удовлетворяются. Но эти психологические потребности существуют, и

приходится искать какие-то другие способы их удовлетворения. Тогда узко-

эгоистическое стремление к собственному преимуществу, характерное для низов

среднего класса, переходит из личной плоскости в национальную. Садистские

импульсы, прежде находившие применение в конкурентной борьбе, усиленные

фрустрацией в экономической сфере, выходят на общественно-политическую

арену, а затем, освободившись от каких-либо ограничений, находят

удовлетворение в политических преследованиях и в войне. Таким образом,

психологические силы, слившись с раздражением, вызванным общей

фрустрирующей ситуацией, превратились из цемента, скреплявшего общественный

строй, в динамит, который и использовали группы, стремившиеся разрушить

политическую и экономическую структуру демократического общества.

До сих пор мы не касались роли воспитания в формировании социального

характера; но, поскольку многие психологи считают методы воспитания в

раннем детстве и технику обучения подростка причиной развития определенного

характера, уместно сделать несколько замечаний по этому поводу. Прежде

всего нужно уточнить, что мы называем воспитанием. Этот термин можно

определить по-разному, но с точки зрения социального процесса функция

воспитания, очевидно, состоит в том, чтобы подготовить индивида к

выполнению той роли, которую ему предстоит играть в обществе. То есть

воспитание должно сформировать его характер таким образом, чтобы он

приближался к социальному характеру, чтобы его собственные стремления

совпадали с требованиями его социальной роли. Система воспитания в любом

обществе не только выполняет эту функцию, но и определяется ею; поэтому

структуру общества и структуру личности членов этого общества нельзя

объяснять воспитанием, принятым в данном обществе. Наоборот, само

воспитание членов общества, система воспитания объясняется требованиями,

вытекающими из социально-экономической структуры данного общества. Однако

методы воспитания чрезвычайно важны, их можно рассматривать как средства, с

помощью которых социальные требования преобразуются в личные качества

людей. Хотя методы воспитания и не являются причиной формирования

определенного социального характера, они служат одним из механизмов,

формирующих этот характер. В этом смысле знание и понимание воспитательных

методов - важная составная часть общего анализа каждого общества.

Только что сказанное справедливо и в отношении семьи, которая является

одним из секторов воспитательного процесса. Фрейд показал, что решающее

влияние на формирование личности оказывают самые ранние переживания

ребенка. Если это верно, то как понять утверждение, что ребенок, имеющий

очень мало контактов с обществом (во всяком случае, в нашей культуре), тем

не менее формируется обществом? Ответ состоит в том, что родители - за

редкими исключениями - не только применяют шаблоны воспитания, принятые в

их обществе, но и собственной личностью представляют социальный характер

своего общества или класса. Они передают ребенку то, что можно назвать

психологической атмосферой, духом общества; передают уже одним тем, что они

таковы, каковы они есть; они - представители этого духа. Таким образом,

семью можно считать психологическим агентом общества.

Утверждая, что социальный характер формируется образом жизни данного

общества, я хочу напомнить читателю, что было сказано в первой главе о

проблеме динамической адаптации. Верно, что человек меняется в связи с

потребностями экономической и социальной структуры общества, но верно и то,

что его приспособляемость не безгранична. Кроме определенных

физиологических потребностей, удовлетворение которых является императивной

необходимостью, существуют еще и неотъемлемые психологические свойства

человека, которые также нуждаются в удовлетворении, фрустрация которых

вызывает соответствующие реакции. Что же это за свойства? По-видимому,

важнейшее из них - тенденция к росту, развитию, реализации способностей,

возникших у человека в ходе истории, например способности к творческому и

критическому мышлению, "тонким" эмоциональным и чувственным переживаниям.

Каждая из этих способностей имеет собственную динамику. Однажды возникнув в

процессе эволюции, все они стремятся к тому, чтобы проявиться. Эти

тенденции могут фрустрироваться и подавляться, но такое подавление приводит

к новым реакциям, в частности к появлению разрушительных и симбиотических

стремлений. Далее, эта общая тенденция к росту, которая является

психологическим эквивалентом аналогичной биологической тенденции, вероятно,

приводит к таким специфическим тенденциям, как стремление к свободе и

ненависть к угнетению, поскольку свобода - основное условие любого роста.

Опять-таки стремление к свободе может быть подавлено, исчезнуть из сознания

индивида, но и в этом случае оно продолжает существовать в потенциальной

форме, заявляя о своем существовании сознательной или подсознательной

ненавистью, всегда сопровождающей такое подавление.

Как уже было сказано, у нас есть также основания предполагать, что

стремление к справедливости и правде является столь же неотъемлемым

свойством человеческой природы, хотя и оно может быть подавлено и

извращено, как и стремление к свободе. Было бы просто, если бы мы могли

опереться на религиозную или философскую доктрину, объясняющую наличие

таких тенденций либо верой, что человек создан по образу и подобию божьему,

либо соответствующим законом природы. Но строить нашу аргументацию на таких

объяснениях мы не можем. Как мы полагаем, единственный способ объяснить это

стремление к справедливости и правде состоит в анализе всей истории

человека - как истории общества, так и истории индивида. При таком анализе

мы обнаружим, что для всех слабых справедливость и правда являются

важнейшим оружием в их борьбе за свободу и развитие. Мало того, что на

протяжении всей истории большинство человечества было слабой стороной,

вынужденной защищаться от более сильных групп, подавлявших и

эксплуатировавших его; каждый отдельный человек тоже проходит в своем

развитии - в детстве - через такой период бессилия. Мы полагаем, что в этом

состоянии бессилия и возникают такие черты, как чувство справедливости и

правды, превращаясь в потенциальную способность, присущую человеку вообще.

Мы приходим, таким образом, к пониманию того факта, что, хотя личность

формируется основными условиями жизни, хотя не существует биологически

обусловленной природы человека, человеческая природа имеет собственную

динамику, которая является активным фактором в эволюции социального

процесса. Мы еще не можем точно определить с точки зрения психологии, в чем

именно состоит эта человеческая динамика, но мы должны признать, что она

существует. Стараясь избежать ошибочных биологических и метафизических

концепций, мы не должны впадать в столь же серьезную ошибку

социологического релятивизма, который рассматривает человека как простую

марионетку, управляемую нитями социальных условий. Неотъемлемое право

человека на свободу и счастье основано на внутренне присущих ему свойствах:

на его стремлении к жизни, развитию и реализации способностей, возникших у

него в процессе исторической эволюции.

Здесь уместно повторить, в чем состоят важнейшие различия между

психологическим подходом, развитым в этой книге, и точкой зрения Фрейда.

Первое различие подробно рассматривалось в первой главе, поэтому достаточно

лишь напомнить, что мы считаем человеческую природу обусловленной главным

образом исторически, хотя и не преуменьшаем значения биологических факторов

и не думаем, что проблема может быть правильно сформулирована в терминах

противопоставления биологических и культурных факторов.

Второе различие состоит в том, что Фрейд полагал, будто человек является

"вещью в себе", закрытой системой; будто природа наделила его

определенными, биологически обусловленными стремлениями и развитие личности

является лишь реакцией на удовлетворение или фрустрацию этих стремлений. Мы

же считаем, что основной подход к изучению человеческой личности должен

состоять в понимании отношения человека к миру, другим людям, природе и к

себе самому. Мы полагаем, что человек изначально является социальным

существом, а не самодостаточным - как полагал Фрейд - и испытывающим лишь

вторичную потребность в других людях ради удовлетворения своих

инстинктивных потребностей. Поэтому мы убеждены, что в основе

индивидуальной психологии лежит психология социальная, или - по определению

Салливена - психология межличностных отношений; ключевая проблема

психологии состоит не в удовлетворении или фрустрации отдельных

инстинктивных стремлений, а в отношении индивида к миру. Что происходит с

инстинктивными стремлениями человека - это отнюдь не вся проблема

человеческой личности, а лишь часть общей проблемы его взаимосвязи с миром.

Поэтому, с нашей точки зрения, потребности и стремления, возникающие из

отношений индивида к другим людям, такие, как любовь, ненависть, нежность,

симбиоз,- это основные психологические явления; по Фрейду, они представляют

собой лишь вторичные явления, результат фрустрации или удовлетворения

инстинктивных потребностей.

Различие между биологическим подходом Фрейда и нашим социальным подходом

особенно важно в вопросах теории личности. Фрейд и вслед за ним, опираясь

на его открытие, Эбрэхэм, Джонс и другие полагали, что младенец испытывает

наслаждение в так называемых эрогенных зонах (рот и анальное отверстие) в

связи с процессами кормления и испражнения; что в результате чрезмерной

стимуляции или фрустрации (или за счет врожденной повышенной

чувствительности) эти эрогенные зоны сохраняют характер либидо и в

последующие годы, когда при нормальном развитии главная роль должна перейти

к генитальной зоне; что эта задержка, фиксация на прегенитальном уровне

ведет к сублимациям и комплексам реакций, которые и входят в структуру

личности, становясь составными частями характера. Например, у человека

может быть стремление копить деньги или что-либо другое, потому что он

сублимирует подсознательное желание задержать свой стул. Или человек может

ожидать всех благ от других людей, а не от собственных усилий, потому что

им руководит подсознательное желание, чтобы его кормили, сублимируемое в

желание получать помощь, знания и т.д.

Наблюдения Фрейда очень важны, но он дал им неправильное толкование. Он

верно понял необузданную и иррациональную природу "оральных" и "анальных"

черт личности. Он понял также, что такие стремления охватывают все сферы

личности - и сексуальную, и эмоциональную, и интеллектуальную жизнь

человека,- окрашивая всю ее деятельность. Но он неверно понял

причинное отношение между эрогенными зонами и чертами личности, поменяв

местами причину и следствие. Желание пассивно получать извне все, что

человек хочет иметь - любовь, защиту, знания, материальные блага,-

развивается в личности ребенка как реакция на его опыт общения с другими

людьми. Если в этом опыте его ощущение собственной силы подрывается

страхом, если его инициатива и уверенность в себе парализуются, если в нем

развивается, а затем подавляется враждебность и если при этом его отец или

мать предлагает ему свою любовь и заботу лишь при условии подчинения, то

такое сочетание приводит к установке, при которой ребенок отказывается от

активного овладения миром, и вся его энергия направляется на внешние

источники, от коих он ждет в конечном итоге исполнения всех своих желаний.

Такая установка приобретает необузданный характер, ибо настойчивое,

отчаянное требование является единственным способом, которым подобный

человек может пытаться удовлетворить свои желания. И если такие люди часто

видят во сне, что их кормят, дают им грудь и т.д., это объясняется тем

фактом, что рот более, чем любой другой орган, подходит для выражения

рецептивной установки. Но оральные ощущения являются не причиной этой

установки, а лишь ее выражением на языке тела.

То же верно и для "анальной" личности, которая на основе своего жизненного

опыта больше уклоняется от других людей, чем личность "оральная", ищет

безопасность, стараясь превратить себя в замкнутую самодостаточную систему,

и ощущает любовь или любую другую направленную наружу привязанность как

угрозу для себя. Верно, конечно, что во многих случаях эти установки

впервые развиваются в связи с кормлением или испражнением, которые в раннем

детстве являются главными видами деятельности и главной областью, где

проявляется любовь или угнетение со стороны родителей и соответственно

дружелюбие или неповиновение со стороны ребенка. Но фрустрация или

чрезмерная стимуляция в связи с эрогенными зонами сама по себе не приводит

к закреплению таких установок в личности человека. Хотя ребенок испытывает

определенные ощущения удовольствия, связанные с кормлением или

испражнением, эти удовольствия не так уж важны для развития характера, если

только в них не проявляется - на физиологическом уровне - установка,

коренящаяся в самой структуре личности.

Если ребенок уверен в любви своей матери, то внезапное прекращение

кормления грудью не вызовет сколь-нибудь серьезных последствий для его

личности; напротив, ребенок, недостаточно доверяющий материнской любви,

может приобрести "оральные" черты, даже если процесс выкармливания протекал

без особых нарушений. Важность "оральных" или "анальных" фантазий и

физических ощущений в последующие годы состоит не в связанном с ними

наслаждении и не в какой-то мистической сублимации этого наслаждения, а в

том, что они выражают стоящее за ними специфическое отношение к миру.

Только с этой точки зрения открытия Фрейда о структуре личности могут найти

применение в социальной психологии. Если мы предполагаем, например, что

анальный характер, типичный для низов среднего класса в Европе,

определяется только ранними переживаниями, связанными с испражнением, то у

нас нет никаких данных, которые позволили бы нам понять, почему именно этот

определенный класс отличается анальным социальным характером. Если же

рассматривать этот характер как форму связанности с другими людьми, которая

коренится в структуре личности, будучи обусловлена опытом контактов с

внешним миром, мы получаем ключ к пониманию того, почему и каким образом

весь жизненный уклад низов среднего класса, их узость, изоляция и

враждебность содействуют развитию характера именно этого типа.

Третье важное различие тесно связано с предыдущими. Фрейд, исходя из своей

ориентации на инстинкты и своего глубокого убеждения в порочности

человеческой природы, склонен объяснять все "идеальные" мотивы человека как

порождение чего-то "низменного". Возьмем хотя бы его объяснение, что

чувство справедливости - это производная от первоначальной зависти ребенка

к любому, у кого есть больше, чем у него. Как уже было сказано выше, мы

полагаем, что такие идеалы, как истина, справедливость, свобода, хотя они

часто оказываются лишь пустыми словами или рационализа-пиями, могут быть

подлинными стремлениями человека и что любой анализ, не учитывающий эти

стремления в качестве динамических факторов, ошибочен. Эти идеалы не

метафизического характера, а коренятся в условиях человеческой жизни, и их

можно анализировать с этой точки зрения. Такому анализу не должно

препятствовать опасение снова впасть в метафизику или в идеализм. В задачи

психологии как эмпирической науки входит изучение и мотиваций,

производимых. идеалами, и связанных с идеалами моральных проблем с целью

освободить наше мышление в этой области от неэмпирических и метафизических

элементов, затемнявших эти вопросы в их традиционной трактовке.

Наконец, надо отметить еще одно различие. Оно касается дифференциации

психологических явлений нищеты и изобилия. Примитивный уровень

человеческого бытия - это уровень нищеты. Есть императивные потребности,

которые необходимо удовлетворить прежде всего. Лишь тогда, когда у человека

остаются время и энергия после удовлетворения этих первичных потребностей,

может развиваться культура, а вместе с нею и те стремления, которые

относятся к явлениям изобилия. Свободные, спонтанные действия - это всегда

явления изобилия. Психология Фрейда - это психология нищеты, психология

нужды. Он определяет наслаждение как удовлетворение, возникающее при снятии

болезненного напряжения. Явления изобилия - такие, как любовь или нежность,-

не играют никакой роли в его системе. Но он упустил из виду не только их;

даже то явление, которому он посвятил столько внимания,- секс - он понимал

ограничено. В соответствии со своим общим определением наслаждения Фрейд

видел в сексе лишь элемент физиологической потребности, а в сексуальном

удовлетворении - лишь снятие болезненного напряжения. В его психологии не

нашли себе места сексуальное влечение как явление изобилия и сексуальное

наслаждение как непосредственная радость, сущность которой не сводится к

негативному снятию напряжения.

Каков же наш подход к пониманию человеческого базиса культуры? Прежде чем

ответить на этот вопрос, полезно напомнить основные направления, которые

отличаются от нашего.

1. "Психологический" подход, характерный для мышления Фрейда, согласно

которому культурные явления обусловлены психологическими факторами,

проистекающими из инстинктивных побуждений; на эти побуждения общество

влияет лишь путем полного или частичного подавления. Авторы, следовавшие

направлению Фрейда, объясняли капитализм как результат анального эротизма,

а развитие раннего христианства - как результат амбивалентности по

отношению к образу отца '.

2. "Экономический" подход, выросший из искажения того понимания истории,

которое разработал Маркс. Согласно этому подходу, причиной таких явлений

культуры, как религии и политические идеи, следует считать субъективные

экономические интересы. С этой псевдомарксистской точки зрения 2 можно

пытаться объяснить протестантство как прямое отражение определенных

экономических потребностей буржуазии, и только.

3. Наконец, существует "идеалистический" подход, представленный в работе

Макса Вебера "Протестантская этика и дух капитализма". Он утверждает, что

новый тип экономического поведения и новый дух культуры были обусловлены

появлением новых религиозных идей, хотя и подчеркивает, что это поведение

объективные экономические условия являются движущей силой истории,

поскольку изменение этих условий приводит к изменению экономических

отношений. В результате меняются и экономические установки людей, причем

интенсивное стремление к материальному богатству - лишь одна из таких

установок (об этом уже была речь в гл. 1) никогда не определялось

исключительно религиозными доктринами.

В отличие от всех этих концепций мы полагаем, что идеологии и культура

вообще коренятся в социальном характере; сам социальный характер

формируется образом жизни данного общества, но доминантные черты этого

характера в свою очередь становятся созидательными силами, формирующими

социальный процесс. Рассматривая с этой точки зрения проблему духа

протестантства и капитализма, я показал, что крушение средневекового

общества угрожало среднему классу; что эта угроза вызвала чувство изоляции,

бессилия и сомнения; что эта психологическая перемена обусловила

притягательность доктрин Лютера и Кальвина; что эти доктрины усилили и

закрепили изменения в структуре личности и что развившиеся новые черты

личности стали эффективными силами развития капитализма, который в свою

очередь возник в результате экономиических и политических перемен.

Тот же подход мы применили и в отношении фашизма. Низы среднего класса

реагировали на экономические перемены (такие, как растущая мощь монополий и

послевоенная инфляция) усилением определенных черт характера, а именно

садистских и мазохистских стремлений. Нацистская идеология еще более

усилила их, а затем эти новые черты характера стали эффективными силами,

работающими на экспансию германского империализма. В обоих случаях мы

видим, что, когда определенному классу угрожает опасность новых

экономических тенденций, этот класс реагирует на угрозу психологически и

идеологически; причем психологические изменения, вызванные такой реакцией,

способствуют развитию все тех же экономических тенденций вопреки

экономическим интересам данного класса.

Мы видим, что экономические, психологические и идеологические факторы

взаимодействуют следующим образом: человек реагирует на изменения внешней

обстановки тем, что меняется сам, а эти психологические факторы в свою

очередь способствуют дальнейшему развитию экономического и социального

процесса. Здесь действуют экономические силы, но их нужно рассматривать не

как психологические мотивации, а как объективные условия; действуют и

психологические силы, но необходимо помнить, что сами они исторически

обусловлены; действуют и идеи, но их основой является вся психологическая

структура членов определенной социальной группы. Несмотря на

взаимозависимость экономических, психологических и идеологических факторов,

каждый из них обладает и некоторой самостоятельностью. Особенно это

касается экономического развития, которое происходит по собственным

законам, будучи обусловлено такими объективными факторами, как природные

ресурсы, техника, географическое положение и т.д. Что касается

психологических сил, мы показали, что это верно и для них: они определяются

внешними условиями жизни, но имеют и свою собственную динамику, то есть они

являются проявлением человеческих потребностей, которые могут быть как-то

видоизменены, но уничтожены быть не могут. В сфере идеологии мы

обнаруживаем такую же автономию, которая связана с законами логики и с

традицией научного познания, сложившейся в ходе истории.

Мы можем теперь изложить основной принцип нашего подхода, пользуясь

понятием социального характера. Социальный характер - это результат

динамической адаптации человеческой природы к общественному строю.

Изменения социальных условий приводят к изменению социального характера, то

есть к появлению новых потребностей и тревог. Эти новые потребности

порождают новые идеи, в то же время подготавливая людей к их восприятию.

Новые идеи в свою очередь укрепляют и усиливают новый социальный характер и

направляют человеческую деятельность в новое русло.

Иными словами, социальные условия влияют на идеологические явления через

социальный характер, но этот характер не является результатом пассивного

приспособления к социальным условиям; социальный характер - это результат

динамической адаптации на основе неотъемлемых свойств человеческой природы,

заложенных биологически либо возникших в ходе истории.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11