Русские войска во Франции и Македонии

Русские войска во Франции и Македонии

войсках Антанты превратилось в критическое. Соответствующие антивоенные

статьи в прессе, яркий пример революционных событий в России, агитация

левых политических партий, - все это не могло не вызвать мятежи во

французской и английской армиях. В войсках Антанты все больше проявляются

такие чувства, как безысходность и отчаяние. Как следствие, число

дезертиров неуклонно повышалось. В 1914 г. во французской армии

насчитывалось 509 человек, в 1915 - 2.433 чел, в 1916 г. - 8.924 чел, а в

1917 г. их число выросло до 30, 0 тыс. человек.

Британская армия не отставала от французской. Если в Крымскую войну ни

один солдат не был наказан за воинские преступления, во время мятежа в

Индии только двое и еще двое во время англо-бурской войны, то только по

официальным источникам еще в сентябре 1914 г. - 59 человек; их число

неуклонно продолжало увеличиваться. Общее число казненных за воинские

преступления за четыре года войны в английской армии достигло 304

человек.

Однако английская армия менее поддалась революционной пропаганде, чем

французская. Жесткие меры британского правительства по наведению

дисциплины в армии населением Великобритании были восприняты относительно

спокойно, так как считалось, что только подобные меры и могут навести

порядок; в этом не усматривалось ничего трагического.

Во французских войсках дисциплину более или менее восстановил

Главнокомандующий французскими армиями А.Ф. Петен (сменил Р. Нивеля в мае

1917 г.) и председатель Совета министров Ж. Клемансо.

По другую линию фронта росли антивоенные настроения из-за длительности

войны без ощутимых военных результатов, в частности, в тылу Германии. Еще

1 мая 1916 г. в Берлине на Потсдамской площади К. Либкнехт организовал

митинг, одним из лозунгов которого являлся «Долой войну!». В апреле 1917

г., под влиянием Февральской революции, отмечались случаи создания

Советов рабочих депутатов, как в России. В вооруженных силах росло

беспокойство, особенно на флоте: 30 июля 1917 г. произошло антивоенное

восстание немецких моряков в городе Вильгельмсгафене.

Таким образом, революционное брожение в русских Особых бригадах

происходило на фоне общего антивоенного движения в войсках обеих воюющих

сторон. Дестабилизирующую роль сыграла не только Февральская революция,

но и неудачное наступление генерала Р. Нивеля, за что его отстранили от

занимаемой должности.

Отвод двух русских бригад в тыл создал благоприятную почву для усиления

среди солдат революционной и пацифистской пропаганды, и подобного рода

деятельность имела успех. «Для боевых войск нахождение в тылу всегда

становится бездельем, для войск же революционных, с расшатанной

дисциплиной, не позволяющей производить правильных занятий, резерв -

безделье сугубое. Безделье же развращает.

Имея в виду эту общеизвестную истину, приходится признать, что вполне

законные опасения французского командования, не желавшего ставить русских

в боевые линии, способствовало в конце концов полному развалу наших

войск». Как следствие, падала дисциплина. Положение в русских войсках

ухудшилось, так как на отдыхе, около города Лиможа в войска «...хлынули

толпы агитаторов из Парижа. Здесь были и эмигранты разных политических

направлений, и интернационалисты, и анархисты, и безработные провокаторы

старого режима».

Большие потери русских войск в апрельском наступлении послужили последней

каплей, переполнившей чашу терпения солдат. С этого времени начинается

отсчет полного краха боеспособности русского военного контингента во

Франции. Русские солдаты настойчиво требуют прекращения их участия в

войне на французском фронте и немедленной отправки в Россию. Под

подобными лозунгами проходит празднование 1 мая 1917 г., где, вероятно,

впервые (по крайней мере, во Франции и Салониках) русские солдаты выходят

с красными знаменами (полковые знамена в 1-й Особой дивизии были уже

«аннулированы» по требованию комитетов и отправлены в канцелярию военного

агента в Париже), с пением «Марсельезы» и «Интернационала». Русское

командование оказалось бессильным что-либо предпринять для запрета

демонстрации.

Если во французских и английских войсках дисциплину удалось восстановить,

русскими никто не хочет заниматься, в том числе и Временное

правительство. Французское командование не имело права на применение

жестких мер - это грозило бы еще большими осложнениями. Внутренние

конфликты в Особых бригадах являлись делом России, а не Франции. Но

Временное правительство находилось далеко, да и похоже, что оно и не

тяготилось проблемой с заграничными войсками.

В сложившихся сложных условиях весной 1917 г. начинает осуществляться

реализация проекта реорганизации 2-х Особых бригад в 1-ю Особую пехотную

дивизию. Проблема создания дивизии возникла еще в 1916 г., но, отправляя

в спешном порядке русские войска во Францию и Македонию, русское

командование об этом не думало. Кроме того, французское командование с

июля 1916 г. настаивало на превращении 4-х Особых бригад в две дивизии,

поскольку в Вооруженных Силах Франции существовали именно дивизии.

Теперь, в условиях упадка дисциплины, бригады решили объединить во

Франции в 1-ю Особую дивизию.Одним словом, данное мероприятие оказалось

весьма несвоевременно. К тому же между личным составом 1-й и 3-й Особыми

бригадами существовала неприязнь из-за разного социального состава.

Образование дивизии оказалось сложным еще и из-за нехватки требующегося

по штатам дивизии офицеров и солдат.

Тем не менее, 1-я Особая пехотная дивизия была создана в середине мая

1917 г. Первым ее командиром стал генерал В.В. Марушевский, но он пробыл

на занимаемой должности около недели. Из-за неуважительного отношения к

нему солдат и офицеров(в дальнейшем В.В. Марушевский стал начальником

Генштаба у Керенского – А.И. Верховского) был назначен начальником

дивизии генерал Н. Лохвицкий (с 29 мая). В связи с перестановками в конце

мая командиром 1-й Особой бригады становится полковник Котович,

командиром 3-й Особой бригады - полковник В. Нарбут, командиром 1-го

Особого полка - полковник А.Н. Сперанский, командиром 2-го Особого полка

- полковник Г.С. Готуа, командиром 5-го Особого полка - подполковник С.П.

Киселев.

С образованием 1-й Особой дивизии вопрос дисциплины по-прежнему волнует

русское командование во Франции. Но вместо попыток разрешения внутренних

проблем в Особых дивизиях, из Петрограда приходит приказ от военного

министра А.И. Гучкова о продолжении войны: «только победа даст нам

возможность бодро смотреть на грядущее...». А настоящее являлось очень

тревожным. Мало того, что Особая дивизия потеряла боеспособность, так еще

и отношение к русским со стороны французов изменилось в худшую сторону.

Для французских солдат левых взглядов русские являлись символом революции

и пацифизма. Французы знали, что на русском фронте русские солдаты

отказывались воевать, захватывали в собственные руки управление полками,

- все это, конечно, не могло не импонировать французским солдатам,

поддавшимся на антивоенную пропаганду. Но в сознании подавляющего

большинства как французского населения, так и солдат, русские становятся

символами сепаратистов, не желающих сражаться с врагом. Известия о

братании русских и немцев на Восточном театре не могли способствовать

оздоровлению обстановки. Доходило до того, что французы называли русских

солдат «бошами» (презрительное название немцев во французском языке), во

французской прессе все чаще появляются антирусские статьи.

Но могли ли французы относиться по-другому к русским солдатам, когда

последние давали повод, чтобы вызывать к себе неприязнь? Когда с марта по

русским войскам прошла волна создания комитетов, в госпиталях, (где они

тоже были созданы) русские солдаты отказывались от работ, которые должны

были выполнять наравне с французами (уборка помещений, кухонные наряды),

заявляя, что теперь они подчиняются собственным организациям. При этом

происходили нарушения дисциплины со стороны русские солдат - курили в

палатах, самовольно покидали место лечения. «Случалось, что отношения

ухудшались и по вине самих французов, неосторожно бросавших в среду наших

солдат слова и фразы, сильно действовавшие на их своеобразное самолюбие.

Вернее всего, что и сами эти отдельные французы не могли подозревать, что

произносимые ими “мельком” слова могут иметь серьезное общее значение».

Первый серьезный факт неповиновения 1-й Особой дивизии произошел,

думается, 14 мая, когда генерал Ф.Ф. Палицын приказал построиться

солдатам без оружия для разъяснения текущих событий в России. 1-я Особая

бригада не выполнила приказ, вышла с оружием и «...вела себя неровно,

неспокойно, недисциплинированно, генерала Палицына прерывали, не дали

иногда говорить, были слышны выкрики весьма резкого характера». 3-я

Особая бригада, напротив, приказ выполнила.

Ситуация сложилась весьма непростая. В главной французской штаб-квартире

«русский вопрос» старались вообще не замечать, надеясь на то, что все

образуется «само по себе». Иллюзии развеял генерал Кастельно, лично

посетивший 4 июня Особые бригады и убедившийся, что, во-первых, русские

офицеры не имеют контроля над подчиненными; во-вторых, войска утратили

дисциплину и, как результат, русских необходимо отправить в Россию. Этого

мнения придерживался и генерал Занкевич: «Это [вывод войск в Россию] было

бы наилучшим выходом из создавшегося положения».

Для дальнейшего разрешения проблемы с русским военным контингентом 1-ю

Особую дивизию решили временно разместить в одном из внутренних военных

лагерей во Франции – в Ля-Куртине (департамент Крё, провинция Лимузен).

Именно в Ля-Куртине в июне-июле расположилась русская дивизия - 318

офицеров, 18.687 (или 16.187) солдат и 1.718 лошадей. Отныне она

выводилась из состава группы войск действующей армии и входила в

подчинение тылового управления командующего XII военным округом генерала

Комби, назначившего военным комендантом лагеря подполковника французской

службы Фарина. Для наблюдения за русскими войсками генерал разместил

около лагеря 19-й пехотный и 21-й драгунский полки.

Однако спасти дивизию уже было невозможно. Препровождая русских солдат в

тыл, французское командование обрекало их на бездеятельность и анархию,

которая постепенно охватывала 1-ю Особую дивизию, и, прежде всего 1-й

Особый полк; но иначе поступить французские генералы не могли. Необходимо

учитывать и разный социальный состав Особых бригад – в 1-й подавляющее

большинство составляли рабочие Самары и Москвы, вторая – крестьяне Урала.

Не все солдаты в 1-й Особой дивизии поддались антивоенным настроениям. В

составе дивизии раздавались голоса отправить их поскорее на фронт, дабы

спасти от бездеятельности и недисциплинированности. «Дальше такая жизнь

невыносима». Желающих сражаться на фронте, чем сидеть в тылу, например,

составляло большинство среди 1-й, 3-й, 4-й, 9-й, 10-й и 11-й рот 5-го

Особого полка. Подобные настроения сохранились, по крайней мере, до

сентября 1917 г. Некоторые офицеры и солдаты, не дожидаясь решения

дальнейшей судьбы 1-й Особой дивизии, сами подавали ходатайства о

переводе их на службу в иностранные армии на передовую.

Обстановка в лагере Ля-Куртин, по сравнению с недавним прошлым никак не

изменилась, точнее, если изменилась, то в худшую сторону. Начало ля-

куртинской трагедии, имевшая корни задолго до прибытия в лагерь, можно

вести с 5 июля, когда генерал Занкевич докладывал военному министру А.Ф.

Керенскому в Петроград: «Части 1-й Особой пехотной дивизии состоявшей в

лагере “Ля-Куртин” [так в тексте], поддавшись агитации ленинцев 22 июня

[о новому стилю - 5 июля] отказались вопреки приказа Начальника дивизии

приступить к занятиям, имевшим целью боевую подготовку дивизии, заявив

через свои организации о нежелании сражаться на Французском фронте и

требуя немедленной отправки в Россию».

Огромную роль в лякуртинском мятеже сыграли агитаторы с

пробольшевистскими взглядами, несомненно, имевшие большой успех среди

солдатской массы. Большевиков в документах того времени часто

иносказательно называют «агентами Прусского Короля» и т.п. эпитетами. По

выражению неизвестного офицера, отказ воевать достигал такого размаха,

что словно шло «...исполнение большого плана целой политической

организации». «Движение [в Ля-Куртине] имело все черты русского

большевизма, но было еще больше, откровенно...». Временное правительство

способствовало проникновению антивоенных и большевистских идей в

солдатскую массу. Оно «...предписывало из Петрограда не препятствовать

доступу к русским войскам всех лекторов “на политические темы”, если

таковые пожелают во Франции изложить свои мысли молодым солдатам-

гражданам. (...)

Они-то [большевики и «пораженцы»] в большинстве, и направились в

госпитали читать с разрешения начальства лекции нашим солдатам-гражданам.

Им беспрепятственно давались всякие пропуски и разрешения... И кроме того

- разве кто-либо из наших военных и гражданских представителей в Париже

знал хорошо в то время, кто такие большевики и меньшевики, и чего, в

сущности, хотят те и другие...».

С 5 июля можно вести отсчет расколу 1-й Особой дивизии на две большие

группы. Одна из них требовала сражаться в России, вторая надеялась

вернуться в Россию (если возможно), но выражала согласие принять участие

в борьбе на французском фронте, если прикажет Временное Правительство.

Первого мнения придерживалась большая часть всех русских солдат 1-й

Особой дивизии (преимущественно 1-я Особая бригада).

Отношения между двумя группами обострились в конце июня, когда произошел

неприятный инцидент. Солдатыиз 1-й Особой бригады избили и арестовали

штабс-капитана 5-го Особого полка В.Н. Разумова. Узнав об этом, солдаты

из его 1-й пулеметной роты того же полка приготовились выручать офицера,

приготовив даже пулеметы. Однако благодаря своевременному вмешательству

русского коменданта Ля-Куртина подполковника Гринфельда инцидент был

пресечен.

Желая впредь не допустить подобных инцидентов, генерал Занкевич решил

разделить 1-ю Особую дивизию на две части, и отвести лояльные ему

подразделения от взбунтовавшихся солдат. В результате 8 июля часть солдат

уходит из лагеря в Фельтен, что в 25 км от Ля-Куртина (из 5-го и 6-го

Особых полков ушло около 3,0 тыс. чел., из 1-го и 2-го Особых полков -

около 1,0 тыс. чел). «Высыпавшие на дорогу “неверные” [т.е. те, кто

остался в Ля-Куртине] провожали “верных” [т.е. тех, кто ушел из лагеря]

свистками и с этой минуты между первыми и вторыми выросла на долгое время

высокая стена настоящей ненависти».

В Куртине осталась подавляющая часть 1-й Особой дивизии - около 12,0 тыс.

чел (по другим сведениям - около 10,0 тыс. чел), преимущественно все - из

1-й Особой бригады, возглавляемой председателем и секретарем Отрядного

совета солдатами М. Волковым и Ю. Балтайтисом, избранные только 1-м

Особым полком, что являлось незаконным; их подозревали в шпионаже в

пользу немцев. По одним сведениям, Балтайтис еще до Февральской революции

подозревался в сношениях с германскими агентами, и французские военные

власти требовали его выдачи, но командир 1 -го Особого полка отстоял его.

В Куртине так «...враждебно относились к своим офицерам, что их решено

было во избежаний насилий удалить [в Фельтен], оставив минимально

необходимое количество для хозяйственных надобностей».

«Реакция этого приказа [о разделе дивизии] заранее пред­полагала

возможность неподчинения, так сказать, оформливала [так в тексте]

неподчинение. Он [приказ] свидетельствовал о неуверенности власти в своей

силе, и, как всякая неуверенность, мог вызвать только неподчинение».

С июля 1917 г. французское правительство вступило в долгие переговоры с

Временным правительством по поводу отправки 1-й Особой дивизии в Россию.

Между договаривающимися сторонами возникли разногласия - обе стороны

никак не могли придти к общему знаменателю. Временное правительство не

желало, чтобы 1-я Особая дивизия прибыла в Россию, так как она непременно

оказалась бы еще одним источником напряжения в стране. Поэтому Петроград

пытался разрешить проблему другими способами. Во-первых, Временное

правительство решило послать 1-ю Особую дивизию на Салоникский фронт, но

из-за нежелания французского командования иметь недисциплинированные

войска в одном месте от данного проекта отказались: французское

правительство мотивировало отказ тем, что «...перевозка войск пойдет в

ущерб доставки в Россию... военных материалов».

Не последнюю роль сыграло следующее обстоятельство - не подвергнутые

пропаганде большевиков солдаты и офицеры, не желали выезжать в Салоники.

К тому же французское правительство не обладало необходимым тоннажем для

осуществления перевозки 1-й Особой дивизии. Во-вторых, Временное

правительство чуть было не согласилось на вывод дивизии, но, оставляя на

прежнем месте 2-ю Особую дивизию, явно не понимало, что могло бы

произойти с русскими войсками на Салоникском фронте. Таким образом,

Петроград демонстрировал полное бессилие в разрешении проблемы с русскими

заграничными войсками.

Отказав в возврате 1-й Особой дивизии (впрочем, как и 2-й Особой

дивизии), не имея возможности договориться с Францией о посылке 1-й

дивизии в Салоники, «...военный министр [А.Ф. Керенский] находит

необходимым восстановить... порядок самыми решительными мерами, не

останавливаясь перед применением вооруженной силы и руководствуясь только

что введенным положением о военно-революционных судах с правом применения

смертной казни».

«...приказываю [А.Ф. Керенский - генералу Занкевичу] привести к

повиновению первую русскую бригаду на французском фронте и ввести в нее

железную дисциплину».

Приказы о наведении порядка в 1 -и Особой дивизии силовыми методами

датируются июлем 1917 г. Однако существуют данные, что в начале сентября

1917 г. военный министр А.Ф. Керенский, за несколько дней до отставки,

отдал приказ о возвращении 1-й Особой дивизии из Франции в Россию, причем

судьба 2-й Особой дивизии не была решена. Если подобный приказ

действительно существовал, остается только удивляться

непоследовательности Временного правительства или, по крайней мере,

военного министра.

Принятие решения о подавлении мятежа силой оружия могло быть принято из-

за знакомого желания – теперь со стороны Временного правительства – не

ссориться с союзниками и попытаться доказать союзникам по Антанте

намерение продолжать войну до полной победы над Германией. Несмотря на

все предполагаемые трагические последствия такого решения, думается, в

этом существовала жестокая логика применительно к сложившимся условиям, в

которых оказались русские войска во Франции к августу 1917 г.

Получив соответствующие приказы, генерал Занкевич еще пытается остановить

кровопролитие. Он неоднократно бывает в Ля-Куртине, пытается уговорить

солдат сдать оружие, повиноваться ему, но его успехи очень незначительны

(мало солдат покидает Куртин). Подобным образом обстоят дела у

полномочного представителя Временного правительства профессора С.Г.

Сватикова (типичного прекрасного оратора, но никудышного организатора) и

комиссара Временного правительства (с 10 июля 1917 г.) Е. Раппа (при нем

находился небезызвестный поэт Н.С. Гумилев) и у Смирнова, начальника

делегации от Совета солдатских и рабочих депутатов. Как отмечает Ю.

Лисовский, участник разворачивающихся трагических событий, в Ля-Куртине

начинается «...настоящее паломничество всевозможных делегатов,

комиссаров, и любителей политиков». С.Г. Сватиков отмечал, что, хотя на

первый взгляд дела в Куртине обстоят неплохо, общая атмосфера очень

тревожная: «Внешний порядок поддерживается вожаками, но полная

расшатаннсоть [правильно: расшатанность] внутренней дисциплины,

способность к эксцессам, каковые и были». Обстановка требовала срочного

разрешения во избежание вооруженного столкновения как между русскими

солдатами, так и между русскими и французами; самым желательным выходом

из ситуации, думается, оказалась бы отправка войск в Россию.

Интересный факт: в Петрограде, в Совете Солдатских и рабочих депутатов

вопрос о пребывании русских войск за границей даже не поднимался.

Действительно С.Г. Сватиков был прав, называя Особые дивизии «забытыми

русскими войсками».

Конечно, подобные шаги Занкевича, Сватикова, Раппа по мирному

урегулированию конфликта можно только приветствовать. С другой стороны,

увещевания солдат, покрытых «плесенью анархии», постоянно убеждали их в

том, что с ними никто ничего не сможет сделать, и все будет, как они

захотят. Например, ультиматум от 3 августа генерала Занкевича,

призывавшего немедленно подчиниться Временному правительству под страхом

смерти, мятежниками не был выполнен, что дало лишний повод куртинцам

уверовать в безнаказанность. К тому же русское командование 1-й Особой

дивизии пребывало в растерянности, не зная как обращаться с куртинцами,

пытаясь, заигрывать с ними, но не решаясь действовать уверенно и

решительно. «Они [(куртинцы] были лишь сборищем преступников [т.к. не

подчинялись своему начальству] и единственно возможными в отношении их

действиями могли быть действия применяемыя к преступникам». Фельтенцы

требовали, чтобы их начальство прекратило «миндальничать» с «...такими

негодяями, как куртинцы».

После предъявления ультиматума еще в первой половине июля Куртин покинуло

по собственной инициативе 6, 0 тыс. чел (по официальным данным), оставив

оружие в лагере, но от «капитулянтов» потребовали сдать винтовки. После

возвращения в Ля-Куртин обратно солдаты уже не вернулись.

Положение в лагере Ля-Куртин освещалось в советской научной литературе

очень тенденциозно, впрочем, как и в эмигрантских изданиях за рубежом.

Достаточно прочитать нижеследующие два отрывка, чтобы понять, где и ктоих

мог напечатать.

«Как только начались занятия, сразу же прекратились всякие неполадки.

Караулы стали добросовестно относится к своим обязанностям, часовые на

постах не спали, как раньше. (...) Прекратились хищения военного

имущества, пьянство, нелады с местным населением».

«Разнузданная, распропагандированная толпа в солдатских шинелях,

потерявшая человеческий облик, с озлобленными, озверелыми лицами бушует,

пьянствует и безобразничает в военном лагере Ля-Куртин. Жители соседних

сел по вечерам запираются на запоры».

Истина, как часто бывает, лежит посередине. Судя по архивным данным,

дисциплина все-таки существовала, хотя и не в полной мере, поддерживаемая

Отрядным комитетом лагеря. Жалоб от населения на куртинцев первое время

не поступало. Даже наоборот, в частях 3-й Особой бригады, считавшиеся

более дисциплинированной, чем 1-я, происходили случаи некоторых

«обыденных эксцессов» с местным населением. Но к концу лета внутреннее

положение в Куртине резко ухудшается.

К августу 1917 г. русское командование начинает принимать меры по

ликвидации мятежа, но время было упущено. К тому же подобные мероприятия

не могли привести к повиновению куртинцев. В начале августа генерал

Занкевич решил усмирить куртинцев голодом: «Непокорные солдаты лишены

мною всякого денежного довольствия и переведены на уменьшенное

продовольствие при безусловном прекращении доступа спиртных напитков».

В частности, с 14 августа было приказано выдавать 300 г хлеба ежесуточно

(вместо 750 г ), 75 г мяса (вместо 400 г); лишились фуража и 3,0 тыс.

лошадей, а с 21 августа отпуск продуктов питания уменьшился еще на 30%.

Но полным голодом лагерю это не грозило. В Куртине, по официальным

данным, имелся значительный запас консервов, 30-100,0 тыс. тонн картофеля

и, конечно, лошади.

То, что куртинцы еще имели довольствие к августу 1917 г. объясняется тем,

что русское командование предполагало, что все устроится «само собой» и

продолжало считать куртинцев за солдат, а не за мятежников, к которым

требовалось бы принять соответствующие меры. Время шло, а о слиянии двух

частей 1-й Особой дивизии речи пока и не шло. Только убедившись в

невозможности «естественного» хода событий, генерал Занкевич решил

прибегнуть к «тактике голода».

В середине августа, убедившись в бесполезности голода, генерал Занкевич

начинает предпринимать первые конкретные шаги по подавлению мятежа.

Сначала он заручился помощью у французского правительства, которое

согласилось на применение своих войск, но только после «констатированного

неуспеха наших [русских] войск». На общем фоне подавления французских

антивоенных мятежей во французских воинских частях своими солдатами

подобная мера не являлась из ряда вон выходящей, а просто отвечала

жестким требованиям эпохи.

Войска генерала Комби по соглашению окончательно изолировали 1-ю Особую

дивизию в Ля-Куртине, а лояльные войска 3-й Особой бригады перевезли из

Фельтена (10 августа) на 15 эшелонах вглубь страны, в лагерь Курно (около

города Бордо, провинция Жиронда), подальше от вредного влияния куртинцев

и от анархии, которая появилась в верных войсках генералу Занкевичу,

«...видевших нерешительность командного состава; начинается разложение,

авторитет начальников падал с каждым днем.

Способствовали разложению и условия жизни на биваке, кишащем торговцами

вином.

Началось беспробудное пьянство, которое в данных условиях не было

возможности предотвратить.

Становилось настоятельно необходимым перевести войска в условия более

нормальной жизни».

Через месяц в Курно дисциплину восстановили, и 3-я Особая бригада

представляла более ил менее боеспособную единицу. В частях, оставшихся

верными Занкевичу, еще в июле раздавались голоса о том, что против

куртинцев необходимо применить самые суровые меры и подобные настроения

сохранились, по крайней мере, до августа.

3 августа в Брест из России прибывает 2-я Особая артиллерийская бригада

во главе с генералом Беляевым (на пароходах «Двина» и «Царица»), в

которой дисциплина находилась на должном уровне, и генерал Занкевич решил

использовать артбригаду в подавлении беспорядков в Куртине. Прежде чем

согласиться на участие в подавлении куртинцев, артбригады послала

делегацию в лагерь, но она вскоре поняла бесполезность переговоров, и

было предложено по собственной инициативе сформировать батальон для

наведения порядка в Куртине.

В итоге генералу Занкевичу удалось сформировать 5 пехотных батальонов по

800 человек, две пулеметные роты с 48 пулеметами. Из двух батальонов был

организован сводный полк (т.н. батальон смерти), во главе которого стал

полковник Г.С. Готуа. Остальные три батальона получили название

«батальонов чести». Чтобы отличить нападавших от обороняющихся, на левый

рукав первых были повязаны желтые или синие повязки.

Командовал всеми войсками генерал Занкевич. Непосредственное руководство

сводным отрядом осуществлял генерал Беляев. 13 сентября он издает приказ

по сводному отряду (будет расформирован с 20 часов 19 сентября):

«Стрельба по безоружным солдатам в секторах западном и северном ни в коем

случае не допустима, а в восточном секторе и на все протяжении кроме

деревни Ля-Куртин, где следует отдельных людей и небольшие группы

задерживать, а по большим массам, хотя бы и безоружным, открывать огонь».

К 14 сентября закончилось сосредоточение русских и французских войск;

ситуация достигла апогея. Дальнейшие события можно представить в виде

хроники.

14 сентября. Прекратилась доставка в лагерь даже урезанного питания.

Поэтому Отрядный комитет лагеря выпустил обращение к французскому

коменданту Ля-Куртина с резкой критикой в адрес генерала Занкевича.

Однако в официальном рапорте от 14 октября на имя военного министра

генерал-майора А.И. Верховского (с 12 сентября сменил А.Ф. Керенского)

генерал Занкевич указывает, ссылаясь на данные от подполковника Фарины,

что куртинцы на сутки раньше, т.е. 13 сентября, сами отказались от всех

продуктов питания, что они получали, в т.ч. и от фуражного довольствия.

В этот же день подполковник Балбашевский и подполковник Фарин от имени

генерала Занкевича предъявили куртинцам ультиматум: «Приказываю солдатам

лагеря Ля-Куртин изъявить полную покорность, беспрекословно подчиняться

всем моим распоряжениям и с момента получения сего приказа складывать

оружие... Сложившим оружие надлежит выходить из лагеря...(...)

Каждый солдат, выходящий из лагеря с оружием, будет подвергнут обстрелу».

15 сентября. Со стороны осаждающих делаются последние попытки

урегулировать конфликт мирным путем, пытаются их уговорить сдать оружие и

подчиниться генералу Занкевичу. В качестве парламентера выступает

председатель полкового комитета 6-го Особого полка старший унтер-офицер

Родин; его миссия оказалась неуспешной. Уверовав в бессилие властей(и на

то существовали веские причины), предводители куртинцев даже не допустили

Родина к общей солдатской массе.

Руководители мятежников предпринимают ответные действия: передают в ряды

осаждавших и французскому коменданту ряд прокламаций и воззваний, по

большей части анонимных (однуиз нихнаписал младший унтер-офицер Глоба, в

некотором роде - душа мятежа). Суть «пропаганды» сводилась к следующему:

переходите в Куртин, наш враг немец, а не вы; необходимо не допустить

кровопролития между русскими солдатами; генералу Занкевичу не

подчиняться. Не обошлось и без угроз: куртинцы предупреждали

подполковника Фарина, что если на них нападут, то «...от 3-й бригады не

останется и основания».

В результате «идеологической обработки» курновцев лишь единицы отказались

участвовать в подавлении мятежа. Руководители мятежа успешно влияли

только на оставшихся в Ля-Куртине, заявляя им, что по ним стрелять не

будут, а орудия, которые они видят вдалеке - «...пушки деревянные,

сделанные по приказу генералов из простых бревен». Очень и очень скоро

подобные россказни будут опровергнуты.

16 сентября. В 10 часов утра время ультиматума истекло, никто не

сдавался, и был открыт артиллерийский огонь; в течение дня выпущено 18

снарядов. «...Настроение наших войск [т.е. атакующих] вполне

удовлетворительно». Вторая попытка Родина уговорить куртинцев сдаться

оказалась также неудачной.

17 сентября. Утром выпущено 30 снарядов (т.е. всего с начала штурма было

выпущено 48 снарядов, а не «три выстрела картечью», как указывает С.Г.

Сватиков). К вечеру сдалось около 8,0 тыс. чел. «В лагере осталось

несколько сот мятежников [укрывшиеся в здании офицерского собрания],

среди них много главарей. Люди эти с наступлением темноты открыли

ружейный и пулеметный огонь по нашим цепям».

Вечером сводный отряд генерала Беляева ворвался в лагерь. Оставшимся

сражаться «до последнего патрона» была оказана медицинская помощь со

стороны курновцев и желанию оборонявшихся - к осажденным прибыл врач 2-го

Особого полка с 4-мя фельдшерами (по словам врача, большинство из

нежелающих сдаваться - пьяные).

18 сентября. Утром, в течение одного часа, было выпущено 100 снарядов, в

течение дня - 488 шрапнельных и 79 гранат. С 15 часов до утра 19 сентября

сдалось свыше 50 чел, в т.ч. и Глоба (по некоторым сведениям, был

арестован русским патрулем около Ля-Куртина вместе с любовницей-

француженкой).

В мае 1918 г. Глоба вместе с группой куртинцев прибывает с острова Экс в

город Белоостров (Финляндия), где его обменяли на группу французских

граждан, занимавшихся шпионской деятельностью в Советской России;

правительственную комиссию по встрече Глобы и его товарищей встречал с

советской стороны Д.З. Мануильский.

19 сентября. Было выпущено по опорным пунктам оборонявшихся 600 снарядов;

местами вспыхивали рукопашные бои. Сопротивление куртинцев было сломлено

(в некоторых местах бои продолжались до полудня 20 сентября).

Вопрос о потерях с обеих сторон остается открытым. Известно, что генерал

Занкевич докладывал военному министру А.И. Верховскому: «Констатированные

потери мятежников до вечера 5 сентября [18 сентября по новому стилю] 10

убитых и 44 раненых. Действительные потери должны быть значительно

больше». Участники подавления мятежа называют общие цифры потерь разные:

Д.У. Лисовенко – 3,0 тыс. куртинцев, Р.Я. Малиновский - свыше 200, П.Ф.

Карев - не менее l ,0 тыс. чел (их данные сразу можно подвергнуть

сомнению из-за политической конъюнктуры).

Число сдавшихся куртинцев, по официальным данным, составило 8.515 чел, по

данным Ю.Н. Данилова - 8.383 чел.

Атакующие, по словам генерала Занкевича, потеряли убитым 1 человека и 5

ранеными (французские войска понесли потери в одного убитого и одного

раненого – по «несчастной случайности»). Как сообщил генерал Занкевич

А.И. Верховскому от 20 сентября, «...Куртинский бунт ликвидирован нашими

войсками без какого-либо активного участия французов».

92 активных мятежника из куртинцев (по данным А. Пети – 81 чел) были

заключены в военную тюрьму в Бордо; 300 чел. сосланы на остров Экс, еще

300 были сосредоточены в лагере Бург-Ластик (около города Клермон-

Ферран), где господствующие порядки напоминали тюремный режим (позже в

лагере вспыхнул бунт, в подавлении которого участвовали французские

пехотный полк и три пулеметные роты; 50 чел сослали на Экс, около 250

чел. - отправлены в рабочие батальоны).

Из остальных солдат, оставшихся в Куртине, сформировали 19 сводных

маршевых рот приблизительно по 400 чел в каждой, размещенных в том же

лагере; как состоявшие под следствием они находились под охраной

французских войск.

Во время пребывания русских отрядов в лагере, его комендант полковник

Котович издает приказ по Ля-Куртину № 2 от 25 сентября 1917 г., по

которому учреждаются нарукавные повязки следующих цветов: синего -штабным

и прибывшим солдатам по назначению в лагерь; желтого - всем дежурным

солдатам и посыльным; зеленого - дневальным по ротам; красного -

милиционерам (членам дежурного наряда по лагерю); белого - денщикам;

белого цвета с красным крестом - фельдшерам. «Каждая нарукавная повязка,

шириной в 1 1/2-2 вершка, должна носиться на левой руке и иметь печать

французского коменданта, кроме зеленых и желтых повязок, которые печатей

иметь не будут. Фельдшеры, денщики, милиционеры, а равно солдаты с синими

повязками должны иметь, кроме печати французского коменданта, еще

письменное удостоверение за подписью моей [полковника Котовича] и

французского коменданта лагеря с его печатью».

11 ноября в Ля-Куртине снова вспыхнул мятеж среди русских солдат, но

незначительного масштаба, главным лейтмотивом которого являлось

немедленное возвращение в Россию. Но и этот мятеж французы подавили

быстро; его участников отправили на работы во Францию или в

североафриканские лагеря.

С прибытием 20 декабря 1917 г. американских войск в пустой лагерь Ля-

Куртин окончательно закончилась Куртинская трагедия (впрочем, некоторое

число русских военнослужащих - 15 офицеров и 40 солдат - находились в

лагере в начале января 1918 г.). В качестве итога можно сказать, что в

сентябре 1917 г. во Франции прозвучали первые выстрелы будущей

братоубийственной гражданской войны, которая захлестнет всю Россию; она

уже была не за горами. Впервые в XX веке русские солдаты подавили силой

выступление русских солдат; в сентябрьских событиях не было победителей и

побежденных…

Мятеж в Ля-Куртине русское командование подавило, но «русский вопрос» не

разрешило. Перед французским и Временным правительствами встала новая

задача - что делать дальше с русскими военными контингентами. Проблему

пытались ликвидировать, отправив на фронт считавшихся благонадежными

курновцев, но в составе французской армии при полном подчинении

французским уставам. Сражаться в подобных условиях желало еще меньшее

число русских солдат из числа «непримиримых» курновцев.

Высказывались мнения опять за отправку подразделений 1-й Особой дивизии в

Салоники, но отказались, как и полгода назад: во-первых, из-за

политических причин, во-вторых, из-за технических трудностей. В-третьих,

против направления на Салоникский фронт русских отрядов с французского

фронта выступал начальник 2-й Особой дивизии генерал В.Л. Тарановский. В-

четвертых, произошедшие достопримечательные события 7 ноября в

Петрограде, и дальнейшая политика большевиков за заключение мира «без

аннексией и контрибуциев» нравилась подавляющему большинству солдат и

от­бивала у них охоту сражаться с врагами.

Поворотным событием в истории русских войск во Франции можно считать 5

ноября 1917 г., когда орган Временного правительства «Междуведомственный

Комитет по заграничному снабжению» вынес решение о невозвращении русских

бригад, и использовать их если не на фронте, то в качестве рабочей силы.

Таким образом, решение Временного правительства послужило основанием для

введения в действие системы т.н. трияжа (с французского языка переводится

как «отборка»,»сортировка»).

16 ноября выходит постановление военного министра Ж. Клемансо № 27576

1/11 о разделении русских военных контингентов на три категории -

желающих сражаться вместе с союзниками, добровольцев-рабочих и тех, кто

не желает ни сражаться, ни работать и будет сослан в Северную Африку.

Из-за больших потерь на фронте французы испытывали большой недостаток в

рабочих. Еще осенью 1915г. «...военная промышленность из-за нехватки

рабочей силы оказалась в столь тяжелом положении, что для работы на

заводах пришлось возвращать солдат с фронта…». Поэтому формальное

разрешение Временного правительства об использовании русских войск в

качестве рабочих являлось как нельзя выгодным для французского

правительства.

Вести из России о большевистском перевороте, об отделении Украины и т.п.

не могли не оказать отрицательного влияния на состояние солдатских умов в

верных генералу Занкевичу войсках. Они превратились к концу 1917 г. в

«...деморализованную толпу, в общем, вполне безвредную, но решительно

никуда не годную в смысле военном и боевом...

“Верные” бродили по Курно и Аркашону [город около Курно] как сонныя мухи,

уничтожали вино, спивались...».

Несомненно, что подобное положение дел в русских отрядах беспокоило

французское командование и явилось однойиз причин, толкнувших французов к

разоружению бывшей 1-й Особой пехотной дивизии. К Курно французы

отправили два батальона пехотинцев и полк кавалерии, но разоружение 25

декабря прошло в нормальной обстановке, без эксцессов; немалую роль в

этом сыграл генерал Н.А. Лохвицкий. Курновцы были распределены следующим

образом: на работу в тыл ушло 5.094 чел, в Северную Африку - 1.406 чел, в

город Ренн направлено 62 чел, освобожденных от службы; в госпиталях

находилось 300 чел, переведено на базу в город Лаваль 350 чел., в

качестве волонтеров на фронт -266 чел.; итого - 7.478 чел.

Через четыре дня, 29 декабря происходит очередное знаменательное событие

в истории русских войск за границей - генерал Занкевич своим приказом

вводит в русских подразделениях французский дисциплинарный устав.

Таким образом, боевая деятельность русских бригад во Франции

заканчивается. В их лице мы можем видеть как героизм русских солдат на

полях Франции, так и несчастных жертв революционных потрясений в России.

После удачного завершения Битольской операции на Салоникском фронте

активные боевые действия сошли на нет.

Русские Особые бригады без отдыха находились на передовой линии в течение

продолжительного времени. Начало нового 1917 г. ознаменовалось для

русских войск не долгожданным отводом в тыл, а продолжением участия в

военных операциях. Русские войска использовались в небольших частных

операциях, например, для уничтожения тайных вражеских баз на берегах

Греции, созданных определенной частью монашества, придерживающегося

прогерманских интересов. 17 января сводный отряд (100 русских и 50

французских солдат), занявший монастырь на горе Атос, изъял 475 ружей и

103,0 тыс. патронов в тайниках монастыря; в июле отряд был выведен с

объекта.

Общее состояние русских войск к весне 1917 г. оказалась тяжелым. Им

приходилось сражаться в тяжелых условиях, когда продукты питания,

обмундирование вовремя не доставлялись; раненых и больных практически не

доставляли в стационарные госпитали; бригады испытывали большие трудности

в отсутствии инженерных подразделений. Как и в 1916 г., русские офицеры и

солдаты не отличались безукоризненностью в соблюдении формы одежды.

Например, начальник 4-й Особой бригады выражает недоумение по поводу

того, что русские офицеры носят военные головные уборы иностранных армий.

Весной 1917 г. на Салоникском фронте, как и на других фронтах, начинается

усиленная революционная пропаганда со стороны как пробольшевистски

настроенных агитаторов из числа солдат Особых бригад, так ииз числа

эмигрантов. Толчком к этому, конечно, послужила Февральская революция и

сильное антивоенное движение внутри России. Шквал новостей обрушился на

русских военнослужащих; отречение Николая II и Великого Князя Михаила

Александровича от престола, образование Временного правительства, военным

министром становится штатский человек (впервые в России).

После марта в русских бригадах начинаются революционные преобразования,

вызванные провозглашенными свободами в России: стали образовываться

армейские комитеты, чаще всего явочным порядком (как среди русских войск

во Франции). Окончательно комитеты конституировались только в мае-июне. В

русских войсках за границей происходили те же процессы, что и внутри

России. Все новое - плохое и хорошее - в равной мере могло быть отнесено

как к войскам во Франции и Македонии, так и к войскам на Восточном

театре.

Моральное состояние русских войск начинает неуклонно ухудшаться

приблизительно с мая 1917 г., когда донесения генерала В.Л. Артамонова в

Ставку запестрели сообщениями о фактах нарушений воинской дисциплины.

Офицерский состав 2-й и 4-й Особых бригад практически ничем не отличался

от офицерского состава Особых бригад во Франции: такой же слабый в

количественном и качественном отношениях с изъянами, аналогичным изъянам

офицеров в 1-й и 3-йОсобых бригадах. Прочная спайка внутри офицерства 2-й

и 4-й Особых бригад отсутствовала.

Наглядным примером может служить дело полковника 3-го Туркестанского

Страницы: 1, 2, 3, 4