Социально-политическая борьба в Новгороде XII- нач. XIII вв.

Социально-политическая борьба в Новгороде XII- нач. XIII вв.

видимо, взяли клятву не разлучаться с новгородцами, а вторичное

утверждение на новгородском столе произошло потому, что получивший

стол в Киеве Мстислав мог перевести сына поближе к себе по

примеру Владимира.[51] В принципе этот вариант не противоречит

версии об утверждении князя новгородцами. В известной мере он даже

ее подтверждает, а вот отвергнуть явно не может (достаточно

вспомнить 1118 г. и историю с Дмитром и боярами). Версия же И. Я.

Фроянова о том, что в 1125 г. новгородцы якобы заменили назначение

князя избранием, новгородской летописью никак не подтверждается.[52]

В любом случае резких катаклизмов летописец в данном отрезке

времени не обнаружил.

В следующем, 1126 г.: “Ходи Всеволодъ къ отцю Кыеву, и приде

опять Новугороду на столъ месяця февраля въ 28”. Указанный отрывок

весьма ясно дает понять, что сомнения относительно возвращения

Всеволода имелись. Однако на сей раз все обошлось. Более того,

Киев не предпринял никаких действий, хоть как-то ущемлявших

Новгород. А значит, ничего сверхординарного в городе перед этим не

происходило.

В тот же год летописец говорит о том, что “въдаша

посадницъство Мирославу Гюрятиновицю“.[53] Это сообщение также

вызывает различные оценки. С. М. Соловьев говорил о том, что

“летописец не упоминает о смерти прежнего посадника Бориса; к кому

относится выражение въдаша посадничество – сказать трудно”.[54] Н. А.

Рожков согласился с тем, что посадник Мирослав был избран на

вече, и выборность посадника естественно ограничивала власть князя.

Однако исследователь указывает на то, что “летопись говорит о

выборе Мирослава 1126 г., не придавая этому особого значения, как

о явлении обычном“.[55] М. Н. Тихомиров, говоря об этих событиях

объявил о свободном выборе князей с 1125 г. и посадников с 1126

г.[56] Исследователь новгородского посадничества В. Л. Янин не

поддерживает тезис о выборности посадников с 1126 г. По его

мнению, то, что до 1126 г. посадники не избирались на вече, а

назначались князем, является только предположением. При этом он

указывает, что согласно сфрагестическим материалам, нет

принципиальной разницы между посадниками 1117-1119 гг. и посадниками

более позднего времени.[57] О. В. Мартышин также не согласен с тем,

что 1126 г. стал годом введения выборности посадников. Он

ссылается на тот факт, что в 1129 г. “въниде ис Кыева Даниилъ

посадницитъ Новугороду“.[58] Кроме того, были и другие эпизоды. В

целом же “выборность посадника не была введена сразу, а постепенно

и самочинно утверждалась в борьбе с киевскими князьями, и борьба

эта, надо думать, началась не в 1126 г., а значительно раньше, но

не получила четкого отражения в исторических памятниках”.[59] Факт

прихода Даниила не выпал из поля зрения М. Н. Тихомирова: “Нашему

предположению как будто противоречит известие о приходе в 1129 г.

Данилы из Киева посадничать в Новгороде. Но это только попытка

великого князя утвердить в Новгороде порядки более раннего

времени”.[60] Таким образом, после смерти Мономаха очевидны попытки

расширить и укрепить действие республиканских институтов, однако

проводить резкую грань представляется преждевременным.

Резкое ухудшение положения дел для Всеволода началось со

смертью 14 апреля 1132 г. великого князя Мстислава в Киеве. Его

сменил брат Ярополк, который и повелел Всеволоду идти на Русь, в

Переяславль. По мнению Н. И. Костомарова, до этого новгородцы ладили

с Всеволодом “по привязанности к памяти Мстислава, так долго

бывшего князем новгородцев”, пока жив был отец. Теперь же

авторитет отца не был опорой сына, а свой он растерял,

“прельстися призывом Ярополка“ и переехав в Переяславль, надеясь

стать со временем великим князем.[61] Однако это решение Всеволода

новгородцам пришлось не по душе (“а целовавъ крестъ къ

новгородцемъ, яко хоцю у васъ умерети“).[62] Основание явно не

второстепенное, если принимать во внимание что крестоцелование, судя

по всему, не было пустым звуком. А если хотя бы вспомнить

эпизод с вызовом новгородских бояр к киевскому князю, то следует

думать именно так.

Тем не менее, все это не имело бы значения, если дела

сложились бы так, как задумал Ярополк Владимирович. Но обосноваться

в Переяславле Всеволоду не удалось. Юрий Суздальский и его брат

Андрей, заподозрив в этом прямую претензию на великокняжеский стол,

предприняли соответствующие меры. Всеволод прибыв в Переяславль,

“съ заутрья седе в нем, а до обеда выгна и Гюрги, приехавъ с

полком на нь“.[63] В итоге Ярополк сумел восстановить приоритет

своей власти, однако “Всеволода Мстиславича, братанича своего, посла

въ Новъгородъ”.[64] Город встретил его весьма прохладно. По словам

новгородского летописца, “бысть въстань велика въ людьхъ; и придоша

пльсковичи и ладожане Новугороду, и выгониша князя Всеволода из

города; и пакы съдумавъше, въспятиша и Устьяхъ”.[65] По мнению М.

А. Дьяконова, праву призвания князей соответствовало право населения

удалять князей, почему-либо неугодных. В случае изгнания Всеволода

Мстиславича из Новгорода в 1132 г. он увидел, что изгнание приняло

вид формального суда веча над князем.[66] Однако другие

исследователи не склонны считать, что это был формальный суд. При

этом тезис о том, что праву призвания соответсвовало право

населения удалять князей, выглядит весьма логично. В. О. Ключевский

писал о том, что в новгородских “рядах” излагались принимаемые

выбранным князем обязательства, и определялось его значение в

местном управлении. Исследователь отмечал, что неясные следы таких

договоров, скреплявшихся крестным целованием со стороны князя,

появились уже в первой половине XII в. Позднее они более ясно

обозначены летописцем.[67] Современные исследователи пошли дальше.

Так, Н. Л. Подвигина посчитала, что роковую фразу Всеволод имел

неосторожность произнести именно в 1117 г.[68] Правда, при этом она

никак не объяснила своего вывода. С таким же успехом князь мог

сообщить свое желание умереть в Новгороде и в 1125 г. В. Л. Янин

также видит причину проблем Всеволода Мстславича в том, что судя

по фразе летописи “хоцю у васъ умерети“, вокняжение его “в 1117 г.

уже сопровождалось заключением ряда между князем и городом о

пожизненном княжении на новгородском столе”. Именно отсутствие

такого ряда развязывало руки Мстиславу в 1117 г., но все же, по

мысли В. Л. Янина, он вынужден был ради киевского стола пойти на

компромисс с Новгородом и ограничить власть своего сына и

преемника. В целом именно с 1117 г. начинается новгородская

“вольность в князьях”.[69] Склоняется к этой концепции и Р. Г.

Скрынников, уточняя при этом: “Практика заключения «ряда» (договора)

с князем, заложившая фундамент развития республиканских порядков в

Новгороде, сформировалась постепенно на протяжении длительного

времени под влиянием таких процессов, как упадок великокняжеской

власти в Киеве, нарастание княжеских усобиц, частая смена князей

на новгородском престоле и в особенности ликвидация княжеского

домена в пределах Новгородской земли”.[70] Открытие В. Л. Янина, на

первый взгляд точно встраивается в целостную картину, но у него

есть один большой недостаток – этот ряд до нас не дошел, и

источники не говорят о нем прямо, так, например как о ярославовой

грамоте. О. В. Мартышин прямо указывает на слабость гипотезы В. Л.

Янина: “Маловероятно, чтобы князь, стремящийся обосноваться в Киеве,

согласился ради новгородского стола отказаться от великого княжения

за своих потомков”. И далее: “Едва ли тенденция усиления Киевской

державы в княжение Владимира Мономаха благоприятствовала заключению

его сыном или внуком ряда, существенно ограничивавшего княжескую

власть“.[71] Кроме того, если вспомнить вызов новгородских бояр в

1118 г. в Киев и наказание, судя по всему, наиболее непокорных,

то существование подобного ряда действительно становится

маловероятным. И. Я. Фроянов также ведет разговор о ряде, но с

иной датировкой: “В 1125 г. новгородцы, воспользовавшись смертью

Владимира Мономаха, перестроили в значительной мере свои отношения

с князем Всеволодом, заменив назначение избранием“. Причем вывод об

избрании у И. Я. Фроянова вытекает из слова “посадиша“. А если

было избрание, то был и ряд с крестоцелованием.[72] Следует

заметить, что вывод о присутствии процедуры избрания из термина

“посадиша“ не является бесспорным. Новгородская летопись не дает

иных подтверждений такому выводу. Следовательно, с той же

вероятностью можно говорить об утверждении князя на уже занятом им

столе без наличия процедуры выборов. В конечном итоге все

упирается в то, что летопись не делает никаких указаний на

обстоятельства, при которых Всеволод целовал крест и клялся умереть

в Новгороде. Потому вопрос остается открытым.

Не ясно, почему при рассмотрении событий 1132 г. многие

исследователи умалчивают сообщение Никоновской летописи о том, что

Всеволод вернулся в Новгород по воле Ярополка Владимировича.[73] А

этот факт объясняет, о чем “пакы съдумавъше“ новгородцы, прежде чем

“въспятиша и Устьяхъ“ Всеволода. А думали они, судя по всему, не

о том, простить или нет Всеволоду нарушение крестоцелования, а о

надвигающихся проблемах с киевским князем. Надо полагать, что верх

взял прагматический подход, и именно этим объясняется столь скорое

возвращение Всеволода. Здесь будет полезным вспомнить точку зрения

на некоторые аспекты новгородской политической системы того времени

А. Рамбо: “Власть новгородского князя опиралась не только на

сопровождавшую его дружину, на его семейные связи с тем или

другим могущественным княжеством, но и на партию в самой

республике, державшую его сторону. Так как Новгород был по

преимуществу торговый город, то причиною внутренних распрей часто

бывала противоположность экономических интересов”. При этом А. Рамбо

наиболее точным, с нашей точки зрения, термином охарактеризовал

то, что произошло после изгнания Всеволода: “одумались”.[74] Не

понятно, из чего В. Л. Янин делает вывод о том, что “решение об

изгнании князя послужило предметом ожесточенной борьбы на вече”.[75]

Указанный фрагмент новгородской летописи не дает оснований для

характеристики борьбы, если она вообще имела место.[76] Судя по

скорости процесса, скорее следует считать, что особо ожесточенного

сопротивления при отмене прежнего решения оказано не было. Р. Г.

Скрынников полагает, что новгородское вече 1132 г. “действовало

столь решительно, потому что не боялось возмездия со стороны Киева.

Однако в Новгороде было много сторонников Всеволода, и под их

давлением вече вернуло князя с дороги”.[77] С этим трудно

согласиться, так как в таком случае на вече наблюдались бы

столкновения, а сведений о них у нас нет. В реальности как раз

наблюдалось единодушие по поводу изгнания князя, а затем нечто

похожее по поводу его возвращения. Сторонники у князя, несомненно,

были, но ситуация была такова, что они сочли за лучшее не искать

неприятностей. Согласно летописи, в событиях 1132 г. участвовали

псковичи и ладожане. Никаких указаний на противоречия в среде

собравшихся по классовому признаку нет. Так как, судя по летописи,

вопрос о Всеволоде, скорее всего, решался на вече, то сразу надо

внести уточнение относительно его состава. Принимая сообщение

летописи об участии в вече пригородов, надо отметить, что

обстоятельства приглашения иногородних на вече нам не ясны. Еще Н.

И. Костомаров писал: “При каких условиях созывались особенно жители

пригородов, по принадлежности к местной корпорации на общее вече –

неизвестно. Соображая вообще характер неопределенности во всех

отправлениях тогдашней общественной жизни, кажется, справедливым

будет предположение, что твердых и неизменных правил насчет этого

нигде не существовало; все зависело от обстоятельств”.[78] Согласно

М. А. Дьяконову, к общему порядку участия в вече всех свободных

существовало два ограничения: 1) юридическое, 2) фактическое. Во-

первых, не все свободные были дееспособны. Например, сыновья при

отцах. Во-вторых, не все свободные могли принять участие в вече

вследствие того, что до них вовремя не доходила весть о

предстоящем собрании.[79] И. Н. Данилевский также не склонен

переоценивать возможную широту представительства на вече сельского

населения: “даже если предположить возможность участия сельских

жителей в вечевых собраниях, придется признать, что реально вече

все-таки было городским институтом власти”. Проще говоря, то, что

они могли в нем участвовать, еще не говорит о том, что они

могли влиять на его решения.[80] Причем в случае с ладожанами и

псковичами второй фактор многократно усиливается. Однозначно борьба

не носила классовый характер и, скорее всего, прав И. Я. Фроянов,

оценивший ее как социальную.[81]

Теперь обратимся к еще одному спорному моменту. М. Н.

Тихомиров из сообщения летописца “и бысть въстань велика въ

людьхъ” делает вывод, что “летопись определяет движение 1132 г. как

восстание”. Он отмечает, что летописец указал как характер

движения - восстание “встань”, так и среду, в которой оно началось,

- “люди”. В ходе широкого движения, охватившего не только Новгород,

но и пригороды, Всеволод был изгнан и сменены посадники. Всеволод

вскоре снова возвратился, но волнения не утихли.[82] В этом

выводе И. Я. Фроянов совершенно справедливо отмечает неточность:

“Всеволод после своего изгнания не сам возвратился, а был

возвращен новгородцами“. Далее он говорит о том, что движение 1132

г. нет оснований именовать восстанием, а слово “встань“ можно

понимать как волнение.[83] Однако возникает вопрос - где та грань,

которая отделяет волнение от восстания, если изгнание князя ею не

является. Скорее, был прав М. Н. Тихомиров, называя произошедшее в

1132 г. в Новгороде восстанием. Другое дело, что оно не приняло

форму бессмысленного и беспощадного бунта, а протекало в четко

очерченных рамках управляемого процесса. Именно это и позволило

отыграть назад в нужный момент и без особых проблем.

Тогда возникает новый вопрос - кто управлял процессом?

Наиболее полный ответ на этот вопрос можно найти у О. В.

Мартышина: “Ход новгородской жизни, несмотря на отдельные “эксцессы

демократии”, обеспечивал соответствие между богатством и влиянием на

политические дела. Равновесие устанавливалось с помощью

многочисленной городской голытьбы, которая за плату или угощение

верно служила глотками и кулаками боярству при народных волнениях.

Этот сорт людей – содержавшиеся на княжеские или боярские подачки

наемники, выполнявшие политические заказы, а иногда и полезные при

дворе, - назывался, по нашему мнению, милостниками, о которых под

1136 г. сообщает новгородская летопись: “стрелиша князя милостьници

Всеволожи”.[84] Конечно, название “милостники” может являться и не

совсем верным, но в остальном исследователь видимо прав, так как

всегда деньги уравновешивают власть, а власть – деньги. Случай с

вызовом новгородских бояр в 1118 г. в Киев подтверждает эту

гипотезу. Аналогичного мнения придерживался и Д. С. Лихачев: “на

самом деле боярству путем подкупов и найма «худых мужиков

вечников» удается добиваться нужных ему решений”.[85] В. П. Даркевич

отмечает, что “частые эти смуты в вольном городе объясняются

отнюдь не «классовой борьбой», а распрями между сильнейшими

боярскими фамилиями и связаны со сменами князей (на стороне каждой

партии выступали и знать, и мелкие торговцы, ремесленники, наемные

рабочие), с перевыборами посадников и еретическими движениями”.[86]

Как известно, за поддержку различных слоев населения надо

бороться, а в идентичность интересов группы населения, состоящей из

представителей различных социальных слоев, слабо верится. В. В.

Мавродин считал, что “на самом деле «худые мужики», «черные люди»

не играли на вече существенной роли. За них решали и правили

все дела бояре, часто использовавшие в своих целях отдельные

группы простого новгородского люда”.[87] Однако не следует

абсолютизировать роль бояр. Да они действительно являлись наиболее

внимательным политическим эшелоном новгородского общества. Их

претензии на власть были более правданы. Но не стоит всю

остальную часть новгородского общества автоматически причислять к

“болоту”. Во-первых, еще не известно чья роль была больше в

каждом конкретном случае, а во-вторых, бояре имели лишь то

преимущество, что они могли действовать обдуманно и целенаправленно

использовать для достижения цели различные легальные и нелегальные

средства.

Здесь будет уместно вспомнить некоторые положения П. А.

Сорокина. Согласно им, нет никаких оснований полагать, “что

абсолютный деспот может позволить себе все, что ему

заблагорассудится, вне зависимости от желания и давления его

подчиненных. Верить, что существует такое «всемогущество» деспотов и

их абсолютная свобода от общественного мнения, - нонсенс. Истина

заключается в том, что деспоты – не боги всемогущие, которые могут

править так, как им заблагорассудится, невзирая на волю сильной

части общества и на социальное давление со стороны подчиненных.

Это верно по отношению к любому режиму, как бы он не

именовался”.[88] На наш взгляд, это положение в полной мере

соответствует ситуации в Великом Новгороде XII-XIII вв., с тем

уточнением, что речь идет, прежде всего, о новгородском боярстве и

его роли в социально-политической жизни общества. С другой

стороны, согласно П. А. Сорокину, процент людей, живо и постоянно

интересующихся политикой, невелик, что приводит к тому, что

управление делами неизбежно переходит в руки меньшинства. Таким

образом, любое свободное правительство является ничем иным, как

олигархией внутри демократии. В любом случае речи о правлении

большинства вести не приходится.[89]

По нашему мнению, в Новгороде не стоит искать

исключительной роли какой-то из сторон (слоев общества),

участвовавших в конфликте. Реальная жизнь - это всегда совокупность

различных внутренних и внешних факторов. Правильнее будет сказать,

что неверно говорить об исключительной роли боярства, князя либо

какой-то части свободных горожан.

Несмотря ни на что, Всеволод более не имел подавляющей

поддержки и не был мил новгородцам. То есть он как раз пытался

действовать, как ему заблагорассудится, вне зависимости от желаний

и давления новгородцев. Его просчеты до времени терпелись, но

отнюдь не прощались. Всеволод имел неосторожность втянуть

новгородцев в дележ суздальского стола. В 1134 г. новгородцы “почаша

мълъвити” о суздальской войне, в ходе чего перессорились и “убиша

мужь свои и съвьргоша и съ моста в субботу Пянтикостьную”. Затем

они все же отправились со Всеволодом, желавшим посадить своего

брата на суздальский стол, в поход. Однако на Дубне новгородцы

повернули назад. По пути было отнято посадничество у Петрилы

и “даша” Иванку Павловичу. [90] По мысли С. М. Соловьева, “вече

было самое бурное: одни хотели защищать Мстиславичей, достать

им волость, другие нет; большинство оказалось на стороне первых,

положено идти в поход, а несогласное меньшинство отведало Волхова”.

Тем не менее, разногласия повторились в полках, и тут уже

результат был обратный, что вылилось в смену посадников.[91] Брат

Всеволода Изяслав Мстиславич ушел в Киев, получил Владимир-на-Волыни

и тем самым династическая причина войны, как считал Н. И.

Костомаров, исчезла.[92]

В это время обострилась внутриполитическая ситуация на Руси:

“раздьрася вся земля Русьская”. На зиму состоялся новый поход на

Суздаль. Однако битва на “Ждани горе” 26 января дорого обошлась

новгородскому войску. В числе павших были посадник Иванка и

Петрила Микульчич.[93] Причем, по данным Н. И. Костомарова, “князя

против воли заставили идти на войну”.[94] В целом новгородский

летописец крайне скупо описывает второй поход на Суздаль. Он лишь

сообщает, что митрополит Михаил из Киева пытался предотвратить

поход, но его не послушали, задержали и отпустили только 10

февраля, то есть уже после поражения. Кроме того, говорится, что

суздальцы потеряли больше людей, чем новгородцы, и что последние,

возвратясь, “даша” посадничество Мирославу Гюрятиновичу. Далее вплоть

до событий 1136 г., судя по новгородской летописи, было затишье.

И вдруг, сообщение 1136 г. сразу начинается известием о том, что

“новгородьци призваша пльсковиче и ладожаны и сдумаше, яко изгонити

князя своего Всеволода, и всадиша в епископль дворъ, съ женою и

съ детьми и съ тьщею, месяца маия въ 28; и стражье стрежаху

день и нощь съ оружиемь, 30 мужь на день”.[95] Получается, что

с середины февраля 1135 г. до 28 мая 1136 г. все было хорошо, но

затем жители вдруг решили, что с Всеволодом пора прощаться. В

принципе понять немногословность новгородского летописца можно. Поход

на Суздаль и битва на Ждановой горе явно не добавили славы

новгородцам. Так, Лаврентьевская летопись, описывая исход битвы на

Ждановой горе, говорит: “И победиша Ростовци Новгородце и побиш

множство ихъ и воротишася Ростовци с победою великою”.[96] То есть

имело место очень тяжелое поражение, которое новгородский летописец

пытался смягчить. Логично предположить, что подобное поражение

должно было иметь какие-то последствия и не могло затихнуть

одномоментно. Это предположение полностью подтверждается отрывком из

Никоновской летописи, которая более подробно освещает эти события.

Во-первых, она сообщает, что “паки неции злии человеци начаша

въздвизати Всеволода Мстиславича воинствовати на Суздаль и на

Ростовъ”. Во-вторых, Всеволод в поход “иде ратью съ Немцы и со

всею силою Новгородцкою”. В-третьих, после битвы на Ждане горе

“бежаша Новгородци и со княземъ ихъ къ Новугороду, и пришедше въ

Новъгородъ начаша молвити о Суздальстей войне на князя Всеволода

Мстиславича; онъ же умысли бежати въ Немци, Новогородци же поимаша

его, и посадиша его за сторожи, и дръжаша его два месяца и

четыре дни за сторожи съ женою его, и з детми и съ тещею его,

крепко стрежаху его на всякъ день и на всяку нощь сто мужей

въоруженыхъ”.[97] Это полностью опровергает тезис И. Я. Фроянова о

том, что Всеволод ждал исхода событий, надеясь на благоприятный их

поворот.[98] Совершенно очевидно, что исхода событий он

действительно ждал, но на благоприятный исход надежды у него уже

не было.

Очевидны некоторые отличия от рассказов Новгородской и

Никоновской летописей. Из приведенного отрывка становится ясно, что:

1) действительно, особого желания идти войной перед вторым походом

Всеволод не испытывал, иначе “неции злии человеци” остались бы без

работы; 2) в войске присутствовали иностранные наемники; 3) битва

на Ждановой горе закончилась бегством новгородского войска в целом;

4) по прибытии в Новгород начали искать виновного в происшедшем;

5) Всеволод не сидел сложа руки, а, видимо, осознавая свою вину и

то, что петля сжимается, почел за благо оставить, пока не

поздно, новгородский стол и укрыться в «немецкой стороне»; 6) план

Всеволода сорвался - его перехватили; 7) довольно долго новгородцам

пришлось изолировать Всеволода с семейством, причем держать под

вооруженной охраной, численность которой до конца не известна, но

ясно, что было несколько десятков вооруженных мужчин. Этот факт,

на наш взгляд, вовсе не говорит о боязни внешней угрозы, так как

ей эта охрана противостоять не смогла бы. Видимо, опасаться

приходилось сторонников Всеволода в самом Новгороде, которые могли

при случае организовать побег.

Предыдущая попытка бегства к “немцам” говорит о том, что

бежать в Киев смысла не было, так как Ярополку тогда хватало

своих проблем в Киеве. По данным летописей, не заметно какой-либо

активности сторонников Всеволода в течении этих двух с лишним

месяцев. Это, видимо, объясняет то обстоятельство что смута

зародилась на сей раз в войске, причем еще и в разбитом. Да и

сам настрой основной части населения делал подобные затеи

смертельно опасными. С другой стороны, то, что Всеволода так долго

держали под арестом говорит о: 1) отсутствии элемента стихийности

в выступлении, а значит ситуация, как и в 1132 г., была

контролируемой; 2) наличии колебаний и разногласий в среде

восставших. Относительно первого аспекта следует предположить, что

ситуацию вновь контролировало боярство, точнее, оно удерживало

общество от настоящего бунта. Надо думать, что в этот раз это

было сделать труднее, так как проблему создавала новгородская рать,

разбитая в походе, но желавшая выяснить, кто виноват. Другими

словами, ополчение сразу после поражения при “Ждане горе”

превратилось в фактор нестабильности. Скорее всего, псковичи и

ладожане, так кстати оказавшиеся в Новгороде во время веча 1136

г., в значительной части были участниками суздальского похода, в

котором, как мы помним, участвовала все жители Новгородской земли.

Правда, И. Я. Фроянов полагает, что события развивались не столь

внезапно и стремительно, как это бывает при восстании, именно

потому, что посылали гонцов за псковичами и ладожанами, а потом

ожидали их сбора.[99] Однако летопись не только не говорит о

послах за представителями пригородов, но напротив, указывает, что

смута началась сразу по возвращении войска. То есть предполагать

роспуск всех иногордних участников ополчения по домам с февраля

1135 по май 1136 г. у нас нет никаких причин. По второму

моменту можно сказать что новгородцы выжидали, как сложится

ситуация на юге Руси. Проще говоря, опасались усиления Киева в

лице Ярополка. Одной из причин, почему не было смысла

выпроваживать Всеволода, было то, что не надо было в случае чего

догонять его вновь, как в 1132 г. Не могло не создавать и

проблему наличие различных социальных слоев на вече. Интересы

боярства, купечества и всего остального свободного люда не могли

совпадать на все 100%, хотя, на сей раз, объединяющая цель и

оказалась столь сильна.

Тем временем кровопролитная распря Ольговичей и Мономаховичей

вылилась в крупномасштабное поражение киевского князя Ярополка в

1135 г.[100] Стало ясно, что Киев потерял былую силу и в этот

момент имел более важные дела, чем проведение своей политики в

отдаленных землях. Таким образом, на момент начала событий 1136 г.

внешней угрозы для Новгорода Киев по существу не представлял.

Итак, Всеволод был перехвачен во время бегства, изолирован и,

кроме того, ему были предъявлены пункты обвинения. Некоторые из

них дошли до нас и вызвали дискуссии среди историков. Вот

известные нам провинности Всеволода: 1) «не блюдеть смердъ»; 2)

«чему хотелъ еси сести Переяславли»; 3) «ехал еси съ пълку переди

всехъ, а на то много; на початыи велевъ ны, рече, къ Всеволоду

приступити, а пакы отступити велить»”.[101] Из Никоновской летописи

известны еще некоторые обвинения: “почто въсхоте ити на Суждальци

и Ростовци, и пошедъ почто не крепко бися и почто напередъ

всехъ побежалъ; и почто въздюби играти и утешатися, а людей не

управляти; и почто ястребовъ и собакъ собра, а людей не судяше и

не управляаше”.[102] К сожалению, полный перечень нам не известен,

но и то, что известно наводит на мысль, что это был своего

рода импичмент образца 1136 г. Князя судили за его проступки и

поступки. В этот момент социальная опора Всеволода в Новгородской

земле, как никогда, была близка к нулю. Сами пункты обвинения по

своей сути направлены не против княжеской власти как института

управления, а против конкретного князя – Всеволода Мстиславича. Была

полностью дискредитирована как внутренняя, так и внешняя политика,

проводимая, а лучше сказать, не проводимая этим князем. Более

того, ему по существу ставится в вину именно слабость княжеской

власти, попустительство своими прямыми обязанностями и

легкомысленность. Все это не нравилось новгородцам по той простой

причине, что оказывало отрицательное влияние на жизнь новгородского

общества. То есть зачастую их не устраивал тот момент, что князь

вроде бы был, но порой было ощущение, что его нет.

Историки придавали весьма важное значение эпопее 1136-1137 гг.

в политическом развитии Новгорода. Н. А. Рожков, например, с

волнениями 1136 г. связывал завоевание новгородцами права избирать и

изгонять князей: “Сам факт изгнания создал прецедент, окончательно

лишивший новгородского князя верховной власти”. Именно этот случай

поставил вече выше князя и закрепил эту ситуацию. В результате

вече стало единственным носителем суверинитета.[103] М. Н. Тихомиров

считал невозможным рассматривать восстание 1136 г. в отрыве от

восстания 1132 г.[104] Однако эти события стали “своего рода гранью

в истории Великого Новгорода. До этого времени в Новгороде обычно

княжил старший сын киевского великого князя. После 1136 г. на

новгородском столе происходит быстрая смена князей, вследствие чего

усиливается значение боярского совета, посадника и тысяцкого”.[105]

В сходном ключе высказывался В. В. Мавродин: “1136 г. обычно считают

годом утверждения вечевого строя в Новгороде. В ходе событий 1118-

1136 гг. Новгород сложился в вечевую боярскую олигархическую

республику с избираемыми на вечевых сходах посадниками и тысяцкими,

с приглашаемыми, ограниченными в своих правах, князьями, с

боярской аристократией и т. п.” Все это он считал результатом

классовой борьбы, которая неуклонно усиливалась.[106] В. Т. Пашуто

увидел в событиях 1136 г. проявление классовой борьбы, вылившееся в

восстание крестьянства и городской бедноты. Исследователь, как и

В. В. Мавродин, заострял внимание на пункте обвинений, связанном со

смердами, и отмечал переплетение антифеодального восстания с борьбой

за самостоятельность. Результаты же восстания были присвоены

боярством.[107] Согласно Б. А. Рыбакову, с момента этого восстания

Новгородская земля окончательно стала боярской феодальной

республикой.[108] Аналогичная концепция изложена И. И. Смирновым:

“Итогом борьбы явилась ликвидация зависимости Новгорода от Киева и

образование Новгородской республики. Князь потерял свое значение

главы Новгородского государства”.[109]

Однако существуют и другие взгляды на эти события в жизни

Новгорода. В своей работе о посадниках В. Л. Янин говорит о

классовом характере борьбы и двойственности позиции боярства,

которое борется с князем, но испытывает в нем необходимость как в

классовом союзнике. Как результат событий 1136 г. исследователь

отмечает торжество принципа “вольности в князьях”, но при этом не

склонен считать, что принцип родился в том же году. Ученый

ссылается на свою трактовку ряда 1117 г., который реализовывался в

ходе смут 1125 и 1132 гг., но окончательно восторжествовал в 1136

г. Само восстание 1136 г. является не внезапной вспышкой

политического самосознания новгородцев и венцом процесса сложения

республиканских институтов, а важным, но, тем не менее, всего лишь

звеном такого сложения.[110] Корень всего, по мнению В. Л. Янина,

состоит в том, что “государсвенная власть в Новгороде возникла на

основе договора, а в Киеве – завоевания”. Отсюда принципиальная

разница политических структур существовавших на севере и юге. Если

первое торжество новгородской коллегиальной власти относилось к

времени Ярослава Мудрого, то второе - как раз к 1136 г., “когда

произошел очередной раздел власти между великим князем и

новгородским посадником, что означало фактически отделение Новгорода

от Киева. И, несмотря на введенную противниками торговую блокаду,

Новгород победил в этой борьбе”. При этом отделении “новгородская

боярская демократия” только укрепилась. На сегодняшний день

исследователь пришел к выводу, что в Новгороде XII в. существовали

настоящие демократические порядки, так как “опыт нашей сегодняшней

жизни замечательно убеждает нас, что демократические порядки всегда

представляют собой благо исключительно для узкого круга лиц”.[111]

Это же можно вывести из построений П. А. Сорокина: демократия как

правление большинства чаще в действительности является правлением

более сильного меньшинства.[112]

В. В. Луговой пишет, что “после восстания 1136 г. новгородский

князь перестал быть киевским наместником и перешел на службу к

новгородской общине. Постепенно к вечу перешли полномочия верховного

органа власти, а право призвания и смещения князя стало составной

частью городских демократических традиций”.[113]

По мнению Р. Г. Скрынникова, “в 1136 г. новгородские бояре и

вече изгнали из Новгорода сына Мстислава Великого Всеволода. Особую

роль в заговоре против него сыграл епископ”.[114] То есть историк

акцентирует внимание на дуализме новгородского общества,

представленного боярами и вечем. Относительно епископа сразу следует

заметить, что летописи не говорят о какой то особой его роли.

Ссылка же на то, что Всеволод с семейством были заперты на

епископском дворе, может служить весьма спорным доказательством.

В. В. Мавродин согласен с тем, что 1136 г. не стоит считать

датой возникновения Новгородской республики: “Это был крупный этап

в формировании самоуправления, в утверждении независимости от

Киева”.[115]

И. Я. Фроянов пришел к выводу о том, что с изгнанием в 1136

г. Всеволода в основном оказались ликвидированы остатки власти Киева

над Новгородом. Хотя смена князей становится очень частой, это не

означает падения роли княжеской власти в новгородском обществе. Более

того, с ликвидацией контроля Киева князь только усилился. В самом

же новгородском обществе проявилась тенденция к перемещению центра

тяжести “с внешнеполитической борьбы на внутрисоциальную”.[116]

В целом историки сходятся на том, что обвинения Всеволоду

были предъявлены вечем. Основные разногласия существуют вокруг

вопроса о том, каков был социальный состав веча, и о том, во

имя чьих интересов оно собиралось. Существует взгляд, согласно

которому вече 1136 г. являлось собранием рядового людства. Он

опирается на толкование пункта обвинений, связанного со смердами.

С. М. Соловьев писал: “Можно заметить, что к стороне Всеволодовой

преимущественно принадлежали бояре, между которыми искали и находили

его приятелей; а к противникам его преимущественно принадлежали

простые люди, что видно также из главного обвинения: не блюдет

смердов”.[117] Эту мысль разделял Б. Д. Греков, который увидел здесь

программу, выдвинутую городскими и сельскими низами: “Трудно

представить себе, чтобы пункт в защиту смердов был внесен без

всякого участия смердов”.[118] Этой же точки зрения придерживались

М. Н. Тихомиров, В. В. Мавродин, В. Т. Пашуто.[119] В. Л. Янин также

не обошел стороной вопрос о смердах. По его мнению, новгородское

боярство в борьбе против Всеволода опиралось тогда на недовольство

социальных низов, вследствие чего и появился пункт о смердах.

Таким образом, политическая борьба пересекалась с классовой.[120]

И. Я. Фроянов, напротив, считает участие смердов в новгородском

вече 1136 г. весьма проблематичным, поскольку смерды являлись

зависимыми людьми, их участие в собрании свободных граждан

невозможно. Сам по себе пункт обвинений не может являться

доказательством их участия. Соглашаясь с В. Л. Яниным в том, что

нельзя участников веча рассматривать как единую в социальном

отношении массу, И. Я. Фроянов справедливо отмечает отсутствие в

целом классового звучания в претензиях, предъявленных Всеволоду.

“Перед нами коллизии, лежащие в плоскости общественно-политических

отношений социума, где еще не сложились антагонистические классы”.

Однако при этом исследователь признает неоднородность новгородского

общества того времени. Из чего следовали элементы классовой борьбы,

сопутствующие социально-политическим конфликтам, присущие доклассовым

структурам, особенно в стадии их перехода к классовой

организации.[121]

Касаясь вопроса о смердах в пункте обвинений, предъявленных

Всеволоду, следует принять взгляд И. Я. Фроянова, который пришел к

выводу о том, что никакого участия в восстании самих смердов не

было. Во-первых, источники не дают оснований делать такой вывод.

Во-вторых, для включения этого пункта в число претензий новгородцам

не требовалась подсказка со стороны самих смердов. Дело в

том, что смерды являлись доходной статьей бюджета Новгорода, так

как платили дань и выполняли другие повинности. То есть

нерадивость князя в отношении смердов наносила прямой удар по

благосостоянию новгородской общины.[122]

Итак, Всеволод “седе 2 месяця, и пустиша из города июля въ

15, а Володимира, сына его, прияша… Въ то же лето приде

Новугороду князь Святослав Олговиць ис Цернигова, от брата

Всеволодка, месяца июля въ 19”.[123] То есть малолетний князь

княжил только 4 дня. В. Л. Янин в этом увидел влияние

провсеволодовски настроенного боярства и отсутствие единодушия среди

бояр.[124] Объяснение вполне приемлемое, но, судя по сроку,

посажение Владимира было чисто формальным. Поэтому влияние

сторонников Всеволода не стоит переоценивать. Однако встает вопрос -

если все равно собирались ставить другого князя, то зачем все это

было нужно? Тут весьма интересна версия И. Я. Фроянова:

“Новгородцы, приняв Владимира вместо изгнанного Всеволода, отдали

дань языческим воззрениям на князя как покровителя, оберегающего

людей от возможных бед.[125] Если вспомнить пункты обвинения, то

очевидно подтверждение такого подхода. Да и само выяснение, кто

повинен в несчастиях новгородцев, началось сразу же после крупного

военного поражения. В свое время Дж. Дж. Фрэзер отмечал, что, по

языческим представлениям, вождь-правитель обладал магическими и

сверхъестественными способностями, выступая посредником между богами

и управляемыми им людьми.[126]

После изгнания Всеволод получил от Ярополка Вышгород.[127]

Однако Новгород продолжал бурлить. Противостояние продолжилось. На

князя Святослава Ольговича “милостьници Всеволожи” совершили

неудачное покушение. В сентябре 1136 г. был убит посадник Юрий

Жирославич, а 7 марта 1137 г. посадник Константин со своими

сторонниками бежал к Всеволоду. “Приятели” Всеволода задумали

вернуть опального князя. Благодаря этим интригам Всеволод пришел в

Псков. Новгородцы в большинстве выступили против этого. В

результате в Псков побежали сторонники Всеволода. В Новгороде

начались грабежи имущества беглецов.[128] Как мы помним, ничего

подобного во время изгнания Всеволода не происходило. Следовательно

ситуация изменилась.

Что же произошло за это время? Появился князь Святослав и,

видимо, часть новгородского общества пришла к выводу, что при

Всеволоде было лучше. Интересен тот момент, что согласно

Никоновской летописи, недовольных было немало. Летописец сообщает,

что после прихода Всеволода в Псков “услышано бысть сие в

Новегороде, и князь Святославъ Олговичь ужасеся и въстрепета

Страницы: 1, 2, 3, 4