Бургундия в поисках самоидентификации (1363-1477 гг.)

Бургундия в поисках самоидентификации (1363-1477 гг.)

власть.

Сообщая о нидерландских делах, современник указывает следующее:

"когда служители закона устраивают государя, то и живут они целый год в

мире и все его [герцога] просьбы охотно удовлетворяются, а когда нет, то

постоянно бывают неожиданности".[178]

Одна из таких "неожиданностей" произошла в 1453 г. в г. Генте. По

хартии, из 26 эшевенов (городских судий) герцог мог назначать лишь четырех.

Выборы в том году выиграла оппозиция, и проекты герцога Филиппа Доброго

забаллотировали. Когда же он попытался аннулировать решение эшевена, Гент

восстал. После продолжительной войны гентцы сдались и потеряли все свои

привилегии, и даже цеховые знамена. Но через четырнадцать лет восстали

снова и добились возвращения привилегий.[179]

Подобные "неожиданности" происходили почти каждый год. И в зависимости

от внешнеполитической ситуации (восстания часто поддерживала Франция)

герцоги либо подавляли восстание, либо откупались новыми привилегиями, что

не приводило к положительным результатам - восставали уже другие города,

чтобы добиться таких же привилегий.

Нужно еще упомянуть сложности, возникающие на национальной почве:

немцы, швейцарцы, бургундцы, валлоны, фламандцы, фризы - вот

далеко не полный перечень народностей, населявших бургундское государство.

Подданные герцогов зачастую не понимали друг друга. Герцогам приходилось

постоянно лавировать между национальными и сепаратистскими настроениями

подданных.

С известной долей уверенности можно сказать, что единственное, что

связывало владения - личная власть герцога. Это та основа, на которой

держалось государство.

Сильно заботило герцогов еще и то, что, несмотря на все свое величие,

они не были суверенными государями и по одним владениям оставались

вассалами французского короля, а по другим - германского императора.

Переговоры Филиппа Доброго с императором Фридрихом III о возведении его в

королевское достоинство по его имперским землям закончились

безрезультатно.[180]

К 70ым гг. XV в. Бургундское государство, основанное герцогом

Филиппом Храбрым, представляло конгломерат из множества графств, герцогств,

"вольных городов", объединенных личной унией в лице бургундского герцога (к

тому же территория Бургундского государства представляла несколько анклавов

различной величины).

Соответственно, все регионы, находившиеся под властью бургундских

герцогов, являлись неоднородными в экономическом, политическом и культурном

отношении. Не существовало единых законов, единого финансового и сословно -

представительного учреждения.

Тем не менее, к концу XV в. владения преемников Филиппа Храброго

представляли собой могущественное государственное образование "Великих

герцогов Запада".[181] По свидетельству современника: "Подданные

Бургундского дома были очень богаты благодаря доброте своего государя,…и

мне кажется, их земли имели больше права называться землей обетованной, чем

любые другие в мире".[182]

Реформы Карла Смелого.

Время расцвета Бургундского государства приходится на правление

герцога Карла Смелого 1467 – 77 гг. Именно он провел реформы, направленные

на создание централизованного государства.

Карл Смелый был образованным человеком, знал литературу,

искусство, покровительствовал им, говорил на пяти языках, очень хорошо

танцевал, великолепно играл в шахматы, сочинял интересные песни,

поэмы.[183] Воспитанный на рыцарских идеалах, герцог был последним ярким

представителем уходящей Европы. Но вместе с абстрактными целями в нем много

практицизма. Историк Т. Н. Грановский дал ему следующую характеристику:

«Это был человек, который смотрел назад, но употреблял для своей цели новые

средства».[184]

Преобразования Карла Смелого охватили широкие области внешней и

внутренней политики, экономики, административного устройства и армии.

Реформы сословно – представительной системы.

В Бургундии 1460 – 70-ых гг. существовала очевидная и

объективная необходимость в диалоге власти с сословиями. Причина этого в

том, что монархии было крайне затруднительно выйти из той или иной

ситуации, особенно экстремальной (в случае войны или острых социальных

столкновений), собственными силами, без поддержки и одобрения

привилегированных сословий и горожан, располагавших на местах определенным

суверенитетом (особенно в Нидерландах). Сбор налогов, набор армии в

условиях войны и другие проблемы побуждают монархию искать сотрудничества с

сословиями и их помощи, часто за счет значительных уступок с ее стороны.

Отсутствие Генеральных штатов в Бургундском государстве

тормозило процесс централизации. В отличие от провинциальных Генеральные

штаты прежде всего решали общегосударственные вопросы и осуществляли

централизаторские, а не партикулярные устремления, что являлось их

несомненным достоинством. Так депутаты Генеральных штатов Нидерландов,

избранные провинциальными штатами (Фландрии, Брабанта, Геннегау, Эно и

др.), располагали императивным мандатом в их пользу; кроме того, раз в году

генеральный орган подтверждал провинциальные вольности.[185]

Карл Смелый созывает Генеральные штаты всех бургундских

владений.[186]

Таким образом, структурно Генеральные штаты накладывались на всю систему

сословно – представительных учреждений и должны были преодолеть

укоренившийся сепаратизм.

Судебная и административная реформы.

Государство не может существовать без общего судебного и

административного аппарата. Карл Смелый делает шаги в этом направлении. В

Мехелене он учреждает парламент для Нидерландов.[187] Логика развития

требует создания общего парламента, но Карлу Смелому не хватает времени,

парламент в Бургундии появляется в 1477 г., уже после гибели герцога.

Карл Смелый создает Большой совет,[188] функции которого

распространялись на все владения.

Рыцарские идеалы оказывают влияние на своего самого блестящего

представителя. Так старинную иллюзию относительно того, что государь

самолично выслушивает и тут же разрешает жалобы и прошения малых людей, он

облекает в пышную, великолепную форму. Два – три раза в неделю, после

полуденной трапезы, окруженный первыми дворянами государства, герцог

приступал к публичной аудиенции, и каждый мог вручить то или иное

прошение.[189]

Реформы в армии.

Иоанн Галли, юрист Парижского Парламента, отстаивавший в конце XIV в.

интересы французского монарха, считал наличие армии одним из трех

непременных условий высшей власти короля.[190]

В XIV – XV вв. происходят принципиальные изменения в армии, итогом

которых стало создание во второй половине XV в. так называемой постоянной

армии.

Процесс государственной централизации требовал профессиональных

военных кадров, организованных с помощью жесткой дисциплины, направленной

на подчинение исключительно монарху.

В армии последней трети XIV – в начале XV вв. было два рода войск:

кавалерия тяжеловооруженных воинов и стрелки - по преимуществу пешие воины.

Последние могли составлять половину состава армии, но главной силой

оставалась кавалерия. В кавалерии служили в основном дворяне.

В середине XV в. герцоги меняют способ рекрутирования армии, переходя

на контрактную основу. Герцоги стремились поставить себе на службу наиболее

подготовленное в военном отношении сословие, тем самым, сохраняя его

доминирующее положение. Принципы феодальной иерархии сохранялись и в

контрактной армии. Но введением единообразных военных единиц в виде

компаний и копий герцоги отошли от принципа феодального ополчения в армии

(бана и арьер – бана), организационно оформив новый вид связи центральной

власти с дворянством.

Тем не менее, размер оплаты носил ярко выраженный сословный характер

и разнился в зависимости не только от должности, но и социального положения

в феодальной иерархии: рыцарь имел двойной сольд оруженосца, а сержант

пехоты получал в два раза меньше оруженосца. Карл смелый меняет эту

практику: все воины должны получать одинаковый сольд вне зависимости от

социального статуса.[191] Прибавки в жаловании обеспечивают только

командные должности.

Вооруженные пешие воины все активнее включались в армейские

подразделения в качестве военной силы (по примеру швейцарской пехоты), их

роль возросла в связи с введением артиллерии, которая требовала специальных

земляных работ и обслуживания. Состав пехоты при Карле Смелом был усилен за

счет привлечения к службе хорошо обученных иностранных наемников.[192]

Конструктивное значение для бургундской армии, в частности для

упорядочения ее структуры, слаженности и повышения профессионализма, имел

прогресс в применении артиллерии.

В наследство от Филиппа Доброго Карл Смелый получил прекрасную

артиллерию, которую сделал предметом особых забот. В результате в 70-е гг.

XV в. он обладал лучшей артиллерией в Западной Европе. Он впервые выделил

артиллерию в особый род войск. Примечательно, что в сражениях при Грансоне

и Муртене Карл Смелый возлагал на артиллерию большие надежды. Возможно, что

он был одним из первых, кто понял и по достоинству оценил роль артиллерии.

По проводимым компаниям можно[193] судить об изменении в армии при Карле

Смелом.

В кампании 1465 г. Карл Смелый возглавляет отряд из 300 кавалеристов

и 4 тыс. лучников. Еще 1100 кавалеристов приводят крупные сеньоры. Попытка

созвать пешее ополчение (видимо по примеру арьер – бана) проваливается.

Впоследствии арьер – бан больше не собирается.[194]

Кампания 1472 г. пик могущества Бургундии: 1200 копий (в копье десять

кавалеристов, лейтенант и знаменосец), с каждым кавалеристов три лучника.

Армия целиком контрактная.[195]

Кампания 1474 г. меняет тактику герцога, основной акцент делается на

наемников (несколько тысяч итальянцев и три тысячи англичан) и

артиллерию.[196]

Нужно заметить, что, несмотря на реформы, армия остается громоздким

организмом, находящимся в процессе становления. Создав постоянную армию,

герцоги не отказались от личной вассальной службы.

Налоговые реформы.

Усложнявшаяся в процессе централизации страны структура

государственного аппарата управления, активная внутренняя и внешняя

политика Карла Смелого обнаружили недостаточность домениальных, или, как их

называли, ординарных доходов побуждая герцога обратиться кошелькам

подданных. В то время всякий побор, сверх положенного обычаем, в том числе

вассальным правом, рассматривался как экстраординарный набор, в

необходимости или целесообразности которого следовало убедить общественные

силы, располагавшие денежными средствами. Карл Смелый пытался решить

финансовую проблему в свою пользу. По-видимому, это и было одной из причин

созыва генеральных штатов. Была учреждена счетная палата в Мехене для

Нидерландов.[197] Правда, для этого пришлось преодолеть сопротивление

городов, не привыкших платить. Карательная экспедиция против восставших

горожан Динана (1466 г.), Льежа (1467 г.), волнения в Генте(1468 г.).[198]

При ослаблении режима города Нидерландов отказались платить. Отсутствие

средств – вот главная причина поражения герцога в войне со Швейцарией.

По примеру Франции Карл Смелый вводит косвенные налоги эд и габель и

прямой налог – талью. Герцог пошел даже на введение габели в герцогстве

Бургундия (1474 г.),[199] которая всегда находилась в привилегированном

положении.

В результате всех этих мер Карл Смелый за десять лет получил столько

же средств, сколько его отец, Филипп Добрый, выручил за сорок пять

лет.[200] Коммин сообщает: « его сеньории предоставили … помощь на десять

лет … 350 тысяч экю ежегодно. Он собирал более 300 тысяч».[201] Столь

резкое увеличение налогового сбора вызвало падение популярности герцога в

обществе.

Сложность формирования общегосударственной налоговой системы отразила

замедленную трансформацию государства. Неустойчивость налоговой системы,

когда налоги поступали в виде вассальной помощи, талья и косвенные налоги

могли взаимозаменяться. А размеры налогов менялись не только по инициативе

государства, но и благодаря вмешательству местных сословных собраний,[202]

тем не менее, не могут скрыть того обстоятельства, что Бургундское

государство сделало важный шаг на пути к централизации.

Карл Смелый провел ряд жизненно важных для государства реформ в

налоговой, судебной, административной, военной сферах, а также в сословно –

представительной системе. Созваны Генеральные штаты, созданы налоговая

система, постоянная армия, судебные и административные учреждения, функции

которых распространяются на все владения. Преобразования герцога были

направлены на создание централизованного государства, где люди чувствуют

себя гражданами единой страны.

Из конгломерата земель, различных в культурном, экономическом и

политическом отношении, Бургундия становиться государством.

Внешняя политика Бургундских герцогов.

Как указывалось выше, история Бургундского герцогства династии Валуа

начинается в 1363 г., когда младший сын французского короля Иоанна II

Доброго Филипп Храбрый получает в лен[203] Бургундские земли. [204]

Идея создания нового Бургундского герцогства лежит в традициях

рыцарства: король Иоанн II Добрый дарит герцогство своему сыну, который не

покинул его в битве при Пуатье.[205]

Бургундия в последней трети XIV в. представляла собой довольно

крупное, но далеко не самое большое владение во Франции. Однако в конце XIV

в. ситуация меняется; путем брака Филипп Храбрый приобретает графство

Фландрию, Артуа, Франш-Конте и другие более мелкие владения [206], которые

юридически не входят в состав Франции. Складывается следующая ситуация:

герцог Бургундии по значительной части своих земель не является вассалом

французского короля. Амбиции герцогов возрастают, и столкновение интересов

Бургундии и Франции становится неизбежным.

Внешнеполитическая история Бургундии представляет собой постоянную

борьбу с Францией за суверенитет и непрерывную экспансию на соседние

владения.

Первый герцог Филипп Храбрый (1364 – 1404) активно вмешался в борьбу

за регентство во Франции над душевнобольным королем Карлом VI Безумном.

Соперничество за власть двух партий: бургиньонов (партия герцога) и

арманьяков – вылилось в гражданскую войну во Франции, осложненную

продолжавшейся Столетней войной.[207] Герцог на данном этапе пользуется еще

очень не большим влиянием, чтобы активно участвовать в политической жизни.

Поэтому малоперспективному регентству во Франции он предпочитает расширение

своих владений. Как раз, не оставив наследника, умирает граф Фландрский, и

Филипп Храбрый, как супруг старшей дочери, становиться формальным государем

Фландрии. Правда, богатые фламандские города не были склонны признать его

графом. Борьба за фландрское наследство займет много времени и сил герцога,

прежде чем в 1382 г. он не разобьет фламандцев при Роозебеке.[208]

Что касается Столетней войны, то Бургундия находится в союзе с

англичанами, которые гарантируют защиту Фландрии от притязаний Франции. В

целом, подводя итог первому периоду истории Бургундии, можно заявить, что

политика на данном этапе не отличалась от поведения хоть крупного, но

типичного вассала французской короны. Герцог почти целиком находится под

влиянием французской политики и не помышляет о самостоятельной

государственной политической линии. Даже приобретение Фландрии и Франш-

Конте мало меняют ситуацию. Филипп Храбрый остается, прежде всего,

французским герцогом: вассальные традиции и родственные отношения все еще

доминируют в данный период бургундской истории.

Следующий герцог Иоанн Бесстрашный (1404 – 19)[209] молодой и

амбициозный политик не довольствуется ролью пусть даже самого крупного, но

королевского вассала, Бургундия в данный период начинает выступать активной

стороной европейской политической жизни. В начале 1405 г. вокруг тяжело

заболевшего Карла VI развернулась острейшая борьба за власть. В последнее

время наибольшим политическим весом при французском дворе обладал брат

короля герцог Людовик Орлеанский. Он столкнулся с растущим влиянием Иоанна

Бесстрашного. Эти политические деятели занимали противоположные позиции по

основным государственным вопросам, в том числе и по вопросу войны с

Англией. Герцог Бургундский предпочитал сохранение формального англо-

французского перемирия, естественно на его решение влияло то, что он владел

Фландрией и Артуа, и как государь был обязан отстаивать интересы своих

подданных, чьи торговые связи подрывала война.[210] А герцог Орлеанский был

горячим сторонником возобновления войны. В 1405 г., когда это стало

реальностью, Иоанн Бесстрашный открыто выступил против политики Людовика

Орлеанского.

Франция вновь оказалась на грани гражданской войны. Оба герцога

собирали войска, готовые начать борьбу. К осени 1405 г. с большим трудом

было примирение, носившее явно непрочный компромиссный характер. Одним из

условий было развертывание военных действий против Англии. Герцог

Бургундский начал готовиться к осаде Кале, но одновременно вел переговоры о

подтверждении перемирия с Англией, эта война была герцогу абсолютно не

нужна. Но мирные предложения прибывшего в Париж английского посольства были

сорваны герцогом Орлеанским. В результате обострившейся борьбы герцог

Орлеанский был убит (1407 г.).[211] Интересно, что после убийства герцога с

оправдательной речью в пользу Иоанна Бесстрашного выступил знаменитый

доктор теологии Jean Petit[212], что свидетельствует о широкой поддержке

герцога среди горожан.

Но борьба не утихала, и летом 1410 г. разразилась война между

бургиньонами и арманьяками, обе стороны боролись за власть при Карле VI и,

в конечном счете, за независимость от центральной власти. В этой войне

герцог Бургундский опирается на союз с Англией, помимо денег и

династических браков английскому королю была обещана Нормандия. Но

арманьяки предложили половину Франции, и англичане поддержали их.[213]

В ответ Иоанн Бесстрашный решает опереться на своих старых

сторонников из горожан. Он призвал к объединению перед лицом иностранной

опасности и выдвинул проект податных реформ. Поэтому естественно, что когда

глубокое недовольство горожан налоговой политикой и феодальными раздорами

вылилось в 1413 г. в восстание Кабоша в Париже, своим лидером восставшие

объявили герцога Бургундского.[214]

В условиях гражданской войны обе стороны пытались использовать

англичан в своих интересах, англичане, в свою очередь, поддерживая

попеременно то арманьяков, то бургиньонов, захватывали все новые

территории. Противоборствующие стороны старались привлечь новых

сторонников, для этого использовались различные демагогические идеи.

Впрочем, не стоит отказывать лидерам той эпохи в понимании ситуации, каждый

сознавал, что страна находится в состоянии глубокого кризиса, и что их

действия только усугубляют его, просто у каждого был свой рецепт, и его

рецепт, естественно, был единственно правильным.

Осенью 1416 г. в Кале был заключен англо – бургундский союз. Герцог

признавал законными права Генриха V на французский престол и обещал ему

военную помощь.[215]

Конечно, в глазах французов этот шаг был несомненной изменой, автор

“Нормандской хроники” заметил по этому поводу, что герцог Бургундский “стал

скорее англичанином, чем французом”.[216] Но с точки зрения генезиса

государства, данный союз характеризует переход Бургундии на новую стадию

развития государственности. Бургундский герцог уже выступает не как вассал

французской короны, а как объект международных отношений. Соответственно, и

рассматривать его действия нужно именно с этих позиций. Произошли реальные

изменения в бургундской политике, герцог, прежде всего, выступает

выразителем интересов своих подданных, и интересы французской короны,

какими бы они ни были притягательными для герцога, отступали перед

приоритетом задач развития Бургундского государства.

Во время переговоров в Монтеро Иоанн Бесстрашный был убит

сторонниками Людовика герцога Орлеанского по обвинению в организации

убийства их герцога,[217] но на самом деле причиной убийства стал союз с

Англией. И война разгорается вновь. В декабре 1419 г. наследник Иоанна

Бесстрашного Филипп Добрый подтвердил союз с английским королем. С этого

времени Бургундия надолго стала важнейшим союзником Англии в Столетней

войне. Уже в начале следующего, 1420 г. бургундские войска приняли активное

участие в военных действиях.[218]

Имея в виду убийство Иоанна Бесстрашного, Й. Хейзинга дает следующий

совет исследователю Бургундии: «Тот, кто захочет написать историю

Бургундской династии, должен будет попытаться сделать основным тоном

своего повествования неизменно звучащий мотив мести, чтобы в каждом деянии,

будь то в совете или на поле битвы, можно было почувствовать горечь, жившую

в этих сердцах, раздираемых мрачной жаждой мести и дьявольским

высокомерием».[219] Разумеется не следует возвращаться к тому упрощенному

взгляду на историю, который царил в XV в. Но все же надо осознавать, что

для современников, прямых участников этих событий, кровная месть была

важным мотивом, реально влияющим на поступки государей и на события, в

которые были вовлечены эти страны.

Герцог Филипп Добрый (1419 – 67) для своих современников по

преимуществу - мститель. Ла Марш пишет, что он «тот, кто, дабы отомстить

войну вел шестнадцать лет … и воистину отдал бы во имя сего плоть и душу,

богатства свои и земли».[220] Ла Марш отмечает, что мщение воспринималось

как долг чести всеми, кто жил во владениях герцога; оно было мотивом всех

политических устремлений, все сословия герцогства взывали к мести.[221]

Шестнадцать лет Бургундия в союзе с Англией ведет войну. В 1435 г.

герцог заключает мир с Францией в Арассе,[222] Филипп Добрый признал Карла

VII королем Франции. По условиям мира, кроме покаянных деяний за убийство

Иоанна Бесстрашного, Франция передает Бургундии города по р. Сомме[223] в

залог мирных отношений. Кроме того, герцог остается только номинальным

вассалом французского короля, апанаж переводится в лен, Бургундия

становится практически независимой.

Следующие тридцать лет, до 1465 г., герцог занят увеличением своих

владений. Матримониальным путем он получает права на Брабант, Люксембург,

Лимбург, Голландию, Зеландию, Геннегау, Эно и Намюр.[224] Но эти права

нужно было подтверждать силой, на это ушло не одно десятилетие.

В отношении Франции политика герцогов направлена на поддержку

оппозиции королю. В Бургундии находят убежище многие опальные сановники.

Именно в Бургундию бежит дофин (будущий Людовик XI) после неудачного

Прагерийского мятежа 1441 г.[225]

Филипп Добрый заводит обширные внешнеполитические связи.

Устанавливаются контакты с Португалией, что закрепляется браком герцога с

инфантой.[226] Бургундия активно участвует в войне Алой и Белой розы, так

как Англия является естественным союзником против Франции. Герцог

заинтересован в утверждении своего союзника на престоле Англии. Так как в

Англии идет война и не ясно, кто победит, Филипп Добрый поддерживает и

Йорков, и Ланкастеров[227] (естественно, в тайне друг от друга).

Герцог Филипп Добрый выступает как самостоятельный государь, лишь

номинально считающийся вассалом французской короны. Интересы Бургундии

становятся выше мифического вассалитета. И если государственные интересы

требовали начать войну со своим сюзереном и даже отказаться признавать его

права, герцог был обязан сделать это. Единственное, что сдерживало

активность Бургундии на данном этапе, необходимость отстаивать

новоприобретенные земли. В целом же нужно сказать, что вассальные отношения

на данном этапе находятся в состоянии кризиса, формально сохраняется

вассалитет, но реальные действия основываются на собственных

государственных интересах. Несмотря на пышный церемониал и традицию, все, и

сюзерен, и вассал, не рассматривали бургундский оммаж как реальный фактор

политики.

Пик активности внешней политики всей истории Бургундского

государства приходится на правление герцога Карла Смелого (1467 – 77).

Именно в это время происходит решающая схватка с Францией за само

существование Бургундии. Приход к власти двух амбициозных политиков: Карла

Смелого в Бургундии и Людовика XI во Франции неминуемо вел к столкновению.

Франция не могла примириться с существованием Бургундии, так как страна

была препятствием к дальнейшему объединению государства, Бургундии же

требовалось отстоять свою независимость и доказать право на существование.

Карл Смелый в наследство получил разросшееся герцогство и

располагал как флотом, так и сильной армией, ядро которой составляли 32

Compagnie d’ordonnance (около 3850 лучников, арбалетчиков и пр.).[228]

Герцог сразу дал понять, что армия не застоится без дела. Карл Смелый не

зря получил свое прозвище, он не без оснований считал возможным силой

оружия добиться того, чего не смогли достичь его предшественники.

Еще будучи наследником, Карл Смелый принял участие в войне так

называемой лиги Общественного блага 1465 г. Коммин сообщает, что Карл

Смелый, герцог Бретонский, герцог Гюйенский и ряд советников Карла VII

собрались «выразить королю (Людовику XI) протест против дурного правления и

отсутствия справедливости, и если он не пожелает исправить положение, то

принудить его к этому силой».[229]

Следует отметить, что рыцарская этика воспринималась в качестве

регулятора не только социальных, но и политических отношений, поскольку

короли и герцоги были также рыцарями, и на их поведение распространялись

нормы кодекса чести.

В данной кампании Карл Смелый проявил свой полководческий

талант, он был несомненным лидером коалиции. Итогом войны лиги

Общественного блага стал выгодный мир, но, играя на своекорыстии членов

лиги, Людовик XI сумел разобщить ее.[230]

Людовик XI и не собирался выполнять условия мира, переговоры

закончились безрезультатно. Нужно сказать, что в далеко идущих планах

герцога Франция не играла большой роли, и вершиной требований к Людовику XI

было заключение крепкого мира и обещание не поддерживать волнения в

Нидерландах. Не угроза территориальных потерь беспокоила Людовика XI, Карл

Смелый не претендовал на французские земли. Возможность возникновения

мощного государства на восточной границе, которое моментально остановит

экспансию Франции - здесь кроется истинная причина смертельной схватки. Обе

стороны понимали, что победитель может быть только один.

С 1468 по 1472 гг. проходят ряд франко-бургундских кампаний.[231]

Герцог одерживает ряд побед, и король решает поменять тактику. Пренебрегая

всеми правилами «честной игры», король проявляет редкую изобретательность в

политических интригах. Чтобы обескровить Бургундию, он постоянно

провоцирует выступления нидерландских городов и создает лигу (1474 г.)

против герцога, куда входят эльзасские города, швейцарцы и Австрия.[232]

Возникают новые формы войны - экономические. Король применяет торговую

блокаду, в частности он запрещает французским купцам ездить на ярмарки в

Ипр, Брюгге и Антверпен.[233] Людовик XI отлично понимал, в чем кроется

могущество Бургундии, и нанес удар в самое уязвимое место.

Герцогов Бургундии всегда угнетало то, что при всем своем величии они

не были суверенными государями. Карл Смелый проводит в 1473 г. переговоры в

Трире с императором Фридрихом III о предоставлении титула короля, но

переговоры были сорваны не без влияния Людовика XI.[234]

Карл Смелый планировал стать королем и восстановить Великую

Лотарингию от Роны до Рейна.[235] Прежде всего, для выполнения своих планов

он осаждает Нанси, столицу Лотарингского герцогства. В 1476 г. Нанси

капитулировал.[236] Взятием Нанси герцог решает сразу две задачи:

соединяет свои владения в одно целое (Лотарингия разделяла его земли на две

части) и подтверждает личный авторитет.

Французский король, не рискуя сам начинать войну, провоцирует

швейцарцев, подогревая финансово их давние противоречия с бургундцами. На

пике своего могущества Карл Смелый начинает Швейцарскую войну. Но ситуация

складывается неожиданно. В 1476 г. герцог терпит поражение под Грансоном.

Был потерян Нанси, но главным итогом сражения стала моральная победа

швейцарцев, так как до Грансона бургундцы никогда не спасались бегством с

поля боя. Все это привело к падению авторитета герцога. Внутри его владений

вспыхивает недовольство.[237] Карл Смелый понимал, что единственное

средство поднять собственный престиж – победа над швейцарцами.

В условиях полной политической изоляции герцог начинает свой роковой

поход на Нанси. Сражение при Нанси явилось важной вехой в истории

Бургундского государства, или, точнее, в эпилоге его существования – в этом

бою погиб последний бургундский герцог Карл Смелый. «Когда мы узнали о

смерти нашего повелителя, мы были страшно потрясены, ибо потеряли в этот

день честь, благосостояние и надежду на выход из сложившейся ситуации»,- с

горечью сообщает один из придворных Ла Марш.[238]

Теперь ничто не могло остановить происходящий распад Бургундского

государства. Оно не имело больше ни денег, ни армии, чтобы защитить себя,

оно – что самое главное – не имело правителя. Смерть Карла Смелого

разрушила самую главную из ниточек, связывающих воедино различные области и

регионы Бургундского государства.

Политика герцога Карла Смелого - закономерное продолжение

традиционной политической линии его предшественников. Герцог проявил до

того скрытые процессы, но основание было заложено всеми герцогами. В

отношениях с Францией кризис был неизбежен, так как само существование

Бургундии было смертельно опасно для королевства. Сложились все предпосылки

для завершения процесса формирования государства, промедление было подобно

смерти, так как противники не ждут, Карл Смелый просто обязан был

действовать. Предшественники Карла Смелого подготовили почву, проделали всю

черновую работу, и герцогу осталась финальная часть – создать державу или

погибнуть.

Культурная идентификация.

Роль придворной культуры в процессе консолидации государства.

Отличительным признакам Бургундского государства была его особая,

неповторимая культура. Эпоха Бургундского дома династии Валуа характерна

последним ярким взлетом рыцарской культуры. При бургундских герцогах

позднее Средневековье предстает во всем его великолепии и завершении.

Сочетание культуры позднего Средневековья на высшем этапе ее развития

и новых, ренессансных форм и обеспечили неповторимость культурного феномена

Бургундии. Характерные черты культурного феномена Бургундии наиболее ярко

проявились в придворной рыцарской этике.

Необходимо сразу оговориться, что рассмотрение народной культуры

Бургундии не входит в задачу нашей работы. Известный исследователь культуры

Средневековья А. Я. Гуревич утверждал, что народная культура подвержена

гораздо более медленным изменениям, чем культура правящего меньшинства[239]

и, естественно, не могла оказать помощь в процессе консолидации

государства.

В политике герцогов культура решала конкретные задачи утверждения

авторитета герцогского дома и подчеркивания отличительных особенностей

Бургундии. В связи с этим гораздо больший интерес при рассмотрении процесса

становления государства представляет именно придворная, рыцарская культура.

Отличительным признаком придворной бургундской культуры было

воплощение в ее художественных формах рыцарских идеалов. Нужно отметить,

что в XV в. рыцарский идеал значительно потускнел, это связано с целым

комплексом причин, рассмотрение которых выходит за рамки данной работы.

Можно лишь сказать, что упадок рыцарской культуры связан со снижением роли

самого рыцарства.

Но, тем не менее, Бургундские герцоги избрали именно рыцарскую форму

для своей культурно-идеологической платформы. Примечательно, что основная

часть населения Бургундии принадлежала к давно сложившейся и устоявшейся

городской средневековой культуре, и, казалось бы, принятие рыцарского

идеала в качестве основной культурной парадигмы должно было привести к

серьезным социальным противоречиям. Но это кажется очевидным лишь на первый

взгляд.

Разумеется, эпоха истинного расцвета рыцарства начинает клонится к

закату уже в конце XIII столетия. То, что следует затем, - это княжеско-

городской период Средневековья, когда господствующими факторами в

общественной жизни становится денежное могущество бюргерства и

основывающаяся на нем финансовая мощь государства. И, тем не менее,

неизменно бросается в глаза, что источники уделяют знати и ее деяниям

гораздо больше места, чем это должно было быть в соответствии с

действительностью.[240] Так в чем же разгадка противоречия?

Причина же заключается в том, что аристократические формы жизненного

уклада продолжали оказывать господствующее воздействие на общество еще

долгое время после того, как сама аристократия утратила свое первенствующее

значение в качестве социальной структуры. Известный медиевист Й. Хейзинга

указывал, что в духовной жизни XV в. аристократия, вне всякого сомнения,

все еще играет главную роль; значение ее современники оценивают весьма

высоко; значение же буржуазии – чрезвычайно низко.[241] Итак, казалось бы,

можно сделать вывод: современники ошибались, следовали своим представлениям

без всякой критики, - тогда как последующие исторические исследования

пролили свет на подлинные отношения в эпоху позднего Средневековья. Что

касается политической и экономической сфер, то действительно, бюргеры имели

здесь вес и оказывали значительное влияние. Но для изучения культурной

жизни данного периода заблуждение, в котором пребывали современники,

отдавая приоритет аристократии, сохраняет значение истины. Даже если формы

аристократической рыцарской культуры были лишь поверхностным лоском,

попытаемся увидеть, как эта картина жизни блестела под слоем свежего лака.

Однако речь идет о чем-то гораздо большем, чем поверхностный блеск.

Идея сословного разделения общества пронизывает насквозь все средневековые

рассуждения. И дело совсем не ограничивается обычной триадой: духовенство,

аристократия и третье сословие. Понятию "сословия" придается не только

большая ценность, оно также и гораздо более обширно по смыслу. В общем,

всякая группировка, всякое занятие, всякая профессия рассматривается как

сословие. Сословие, в средневековом понимании, это состояние. Как указывал

Й. Хейзинга "estat","ordo" [порядок], термин, за которым стоит мысль о

богоустановленной действительности.[242] Понятия “estat” и “ordre” в

Средневековье охватывало множество категорий, на современный взгляд весьма

разнородных: сословия (в современном понимании); профессии; состояние в

браке; пребывание в состоянии греха; придворные звания лиц, посвятивших

себя служению церкви; монашеские и рыцарские ордена. В средневековом

мышлении понятие «сословие» (состояние) или «орден» (порядок), во всех этих

случаях удерживается благодаря сознанию, что каждая из этих групп являет

собой божественное установление, некий орган мироздания, не менее

существенный и почитаемый, чем Престолы и Власти.

В той картине, в виде которой представляли себе государство и

общество, за каждым из сословий признавали не ту функцию, где проявляло

свою полезность, а ту, где оно выступало своей священной обязанностью или

своим сиятельным блеском. При этом можно было сожалеть о вырождающейся

духовности, об упадке рыцарских добродетелей – в то же самое время,

нисколько не поступаясь идеальной картиной; даже если человеческие грехи и

препятствуют осуществлению идеала, он сохраняется как мерило и основа

общественного мышления. Средневековая картина мира скорее статична, чем

динамична.

Лучшим доказательством того, что герцоги верно выбрали культурную

линию, послужит мнение современника. Следующим образом видит общество тех

дней Жорж Шатлен, придворный историк Филиппа Доброго и Карла Смелого, чье

мнение лучше всего отражает особенности мышления того времени. Выросший во

Фландрии и ставший у себя в Нидерландах свидетелем блистательного развития

бюргерства, он был до того ослеплен внешним блеском и роскошью бургундского

двора, что источник силы и могущества видел лишь в рыцарской добродетели и

рыцарской доблести.

«Господь повелел простому народу явиться на свет, чтобы трудиться,

возделывать землю или же торговлей добывать себе средства для жизни;

аристократия же призвана возвеличивать добродетель и блюсти справедливость

– деяниями и нравами прекраснейших лиц своего сословия подавать пример всем

прочим».[243] Высшие задачи страны: поддержание церкви, распространение

веры, защита народа от притеснения, соблюдения общего блага, борьба с

насилием, упрочение мира – все это у Шатлена приходится на долю

аристократии. Правдивость, доблесть, нравственность, милосердие – вот ее

качества. И Шатлен считал, что бургундская аристократия отвечает этому

идеальному образу.[244]

Пример показывает, насколько неавторитетной еще была бюргерская

культура и ее ценности по сравнению с идеалами рыцарства. Естественно,

герцоги выбрали более прочную основу для своей государственной

идеологической базы. Значение буржуазии недооценивается еще и потому, что

тип человека, с которым соотносят представление о третьем сословии,

нисколько не пытаются соотнести с действительностью. Тип этот прост и

незамысловат как миниатюра в часослове или барельеф с изображением работ,

соответствующих тому или иному времени года[245]: это усердный хлебопашец,

прилежный ремесленник или деятельный торговец. Фигура могущественного

финансиста, оттесняющего самих дворян, и тот факт, что дворянство

пополнялось за счет притока со стороны бюргерства (как Шатлен, Ла Марш,

Фруассар, Коммин и многие другие) – все это в указанном типе находило

отражение ничуть не больше, чем образ строптивого члена гильдии вместе с

его свободными идеалами. В понятие третьего сословия буржуазия с

крестьянством и ремесленниками входили не раздельно, причем на передний

план попеременно выдвигались то образ бедного крестьянина, то богатого и

ленивого бюргера[246] – очертаний же, соответствующих подлинной

хронологической, политической и культурной функции третьего сословия,

понятие это не получило. Вполне естественно, что третье сословие не могло

создать собственного культурного образа, могущего конкурировать с четким и

устоявшимся рыцарским идеалом. И Бургундским герцогам не оставалось ничего

иного, как взять уже существующую форму.

Поэтому вполне можно понять, что такой человек, как Шатлен, падкий на

иллюзии в нравственной области, признавая высокие достоинства аристократии,

оставляет третьему сословию лишь незначительные добродетели. «Если же

перейти к третьему члену, коим помнится государство, то это – сословие

добрых городов, торгового люда и землепашцев, сословие, коему не

приличествует столь же пространное, как иным, описание по причине того, что

само по себе оно едва ли способно высказать высокие свойства, ибо по своему

положению оно есть сословие услужающее».[247] Добродетелями его, считал

Шатлен, являются покорность и прилежание, повиновение своему государю и

услужливая готовность доставить удовольствие господам. Суждение Шатлена и

прочих его единомышленников (Ла Марша, Молине, Фруассара и других) о своем

времени может показаться излишне мрачным, но нужно учесть, что спасение они

ожидали исключительно от аристократии, неизбежно клонившейся к упадку, на

бюргерскую помощь они нисколько не рассчитывали.

Богатые горожане у Шатлена все еще зовутся вилланами.[248] Понятие о

бюргерской чести для него не существует. У Филиппа Доброго было обыкновение

женить своих лучников, принадлежавших к низшему дворянству на богатых

вдовах или дочерях бюргеров. И вот как-то герцог наталкивается на упорное

сопротивление богатого лилльского пивовара, который не согласен на подобный

брак своей дочери. Бюргер даже, сильно рискуя, решает обратиться в

Парижский парламент. Но герцог посчитал недостойным тягаться с каким-то

пивоваром и с насмешками вернул девушку. Шатлен, который при удобном случае

он не стеснялся порицать герцога, здесь полностью на стороне Филиппа

Доброго. Для бюргера у него нет иных слов, кроме как «этот взбунтовавшийся

деревенщина – пивовар … и к тому же еще презренный мужик».[249]

В утешение Маргарите Английской, лишенной короны, Шатлен посвящает

«Храм Боккаччо», где описывает бедствия и страдания сильных мира сего.

Автор допускает туда великого финансиста Жака Кера лишь с оговорками и

изменениями, тогда как дворянин Жиль де Рэ, несмотря на свои ужасные

злодеяния, получает туда доступ без особых препятствий, исключительно в

силу своего происхождения. Тогда как имена горожан, павших в великой битве

за Гент в 1451 г. Шатлен не считал достойным даже упоминания.[250]

Казалось бы, подобная аристократическая, рыцарская этическая структура

неизбежно должна была вызвать возмущение и конфликт со стороны третьего

сословия, который бы разорвал на первый взгляд такое хрупкое социальное

единство. Но в самом рыцарском идеале, в служении добродетелям и в

устремлениях, предписываемых аристократии, содержится двойственный элемент,

смягчающий высокомерно-аристократическое отношение к народу.

Кроме насмешек над деревенщиной в противоположность этому нередки

выражения сочувствия бедным людям, страдающим от многих невзгод. Тон жалоб

постоянно один и тот же: разоряемый войнами несчастный народ, из которого

чиновники всасывают все соки, пребывают в бедствии и нищете. Люди терпеливо

переносят страдания, когда же они порой ворчат и поносят своих

властителей, их господин возвращает им спокойствие и рассудок.

В этическом принципе того времени прослеживается мысль, что государь

обязан учитывать интересы своих подданных и следовать им, несмотря на свои

собственные цели. Бургундские герцоги довольно последовательно следовали

этому принципу, нередко откладывая свои мечтания о славе, во имя насущных

нужд своих подданных. Хронисты, прославляющие рыцарские идеалы (Молине,

Мешино), тем не менее, в своих сочинениях вновь и вновь возвращаются к

нуждам народа.[251]

Все, кто прославлял рыцарские идеалы позднего Средневековья, одобряли

проявление сострадания к народу: рыцарский долг требовал защищать слабых. В

равной мере рыцарскому идеалу было присуще – и теоретически, и как некий

стереотип – сознание того, что истинная аристократичность основывается

только на добродетели и что по природе своей все люди равны. В наше время

сложился другой стереотип, что признание истинным благородством высоких

душевных качеств является триумфом Ренессанса. Между тем, оба принципа были

распространены в куртуазной литературе, и мысль о том, что благородство

происходит от чистого сердца, была ходячим представлением уже в XII в.,

оставаясь во все времена чисто нравственным взглядом, вне какого бы то ни

было активного социального действия.

Откуда гордость в нас и благородство?

От сердца, в коем благородный нрав.

Не низок тот, кто сердцем не таков.[252]

Именно в согласии с такими мыслями восторженные почитатели рыцарского

идеала намеренно подчеркивают героические деяния крестьян, научая людей

благородных, что временами и те, в ком они видят мужиков, бывают примерами

величайшей отваги.

Во времена позднего Средневековья еще бытовал хотя и потускневший, но

все еще действенный культурный стереотип: аристократия, верная рыцарским

идеалам, призвана поддерживать и очищать окружающий мир. Праведная жизнь и

истинная добродетель людей благородного происхождения – спасительное

средство в недобрые времена; от этого зависит благо и спокойствие

государства; этим обеспечивается достижение справедливости.[253]

Конечно, реальность сильно различалась с идеальными представлениями,

но рыцарские идеалы, отвечали интересам всех сословий. И в данный период

рыцарская этика не имела серьезных конкурентов. Тем более, что почитание

высокого стремления и отваги ставится рядом с почитанием высшего знания;

люди испытывают потребность видеть человека более могущественным и хотят

выразить это в твердых формах двух равноценных устремлений к высшей

жизненной цели. И все же рыцарский идеал обладал более общезначимым и более

сильным воздействием, поскольку в нем сочеталось множество эстетических

элементов, понимание которых было доступно буквально каждому.

Нужно сказать, что рыцарские элементы глубоко проникли в среду

бюргерства. Знаменитая бургундская честь не была пустым звуком даже для

горожан Нидерландов, где традиционно авторитет рыцарства был невелик. Даже

спустя столетие в произведениях Шекспира жители Нидерландов клянутся честью

бургундца.[254]

Современному исследователю рыцарские величие, мода и церемониал могут

казаться пустой иллюзией, пышной и обманчивой игрой. Люди, творившие

историю, были отнюдь не мечтателями. Это расчетливые, трезвые

государственные деятели и торговцы, будь то князья, дворяне или бюргеры.

Конечно, они и в самом деле были такими. Однако, изучая историю

культуры, мечты о прекрасном, грезы о высшей, благородной жизни нужно

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5