Бургундия в поисках самоидентификации (1363-1477 гг.)

Бургундия в поисках самоидентификации (1363-1477 гг.)

времени существования государства, какого либо административно –

бюрократического центра. Различные земли имели свои административные и

финансовые органы, общегосударственные же появляются сравнительно поздно.

Поэтому не было необходимости привязывать политический центр к какому либо

определенному городу.

По средневековой традиции столица там, где находится монарх и его

двор. Филипп Храбрый предпочитал жить в Генте и Брюгге. В Генте также часто

находился двор Иоанна Бесстрашного.[104] При Филиппе Добром центр

экономической активности перемещается в Брабант, герцог тоже стремится быть

в гуще событий, его двор обосновывается в Брюсселе. Во время долгого

правления Филиппа Доброго Брюссель фактически становится центром

государства. Герцог обустраивается в нем всерьез и надолго, но никакого

юридического оформления не последовало.[105]

Карл Смелый с его активной внешней политикой не оставался долго на

одном месте. Но после завоевания Нанси он хотел сделать столицей именно

его, как географический центр будущей державы.[106] Но его планам уже не

суждено было сбыться.

Таким образом, 1476 г. является пиком расцвета Бургундского

государства. За столетие герцогам удалось создать огромную державу от

Северного моря на севере до Женевского озера на юге, на западе их границами

были Иль-де-франс и Луара, на востоке – Рейн. Бургундские владения включали

практически все Нидерланды: Фландрию, Голландию, Зеландию, Геннегау,

Брабант, Лимбург, Ретель, Пикардию, Люксембург, Гелдерн, Артуа и

находящиеся в зависимости Клеве и Утрехт; а также группу владений на

границе Франции и Германии до Швейцарских кантонов: собственно Бургундию,

Франш-Конте, Невер, Макон, Осер, Шароле, Брейсгау и Зундгау, Лотарингию и

Бар.[107]

В процессе складывания государственной территории бургундские герцоги

применяли различные методы и средства, как традиционные для средневековья

(систему брачных союзов, взятие под покровительство, использование апанажа

и пр.), так и принципиально новые (прямой захват, в том числе у сюзерена,

взятие в залог и др.). В целом, герцоги проявили огромную энергию и редкую

изобретательность в процессе строительства своего государства. И в

результате в Европе появилась новая держава, способная оказывать серьезное

влияние на международную политику, а своими амбициями приводящая в трепет

западноевропейские страны.

Демографическое и экономическое развитие Бургундии

в XIV – первой половине XV вв.

Для осознания возможностей и резервов Бургундского государства

необходимо обратиться к демографической и экономической ситуации,

сложившейся во владениях бургундских герцогах.

К моменту вступления Филиппа Храброго в права владения полученным

леном Европа находилась в состоянии демографического спада. Великая чума

1347 г., последующие всплески эпидемий с периодичностью раз в десять лет, и

идущая Столетняя война серьезно сократили население Европы. Общий спад и

стагнация на данном уровне продолжались длительный период, пик спада

приходиться на 1360-80ые гг., а подъем начинается лишь с 1430ых.[108]

Сильнейший демографический кризис разразился на территории

Бургундского государства. Основной удар пришелся на Бургундию, Брабант, Эно

и Люксембург, на что указывает число исчезнувших поселений (в зависимости

от районов – от 25 до 50%).[109] Казалось бы, эпидемии и войны должны

задеть в первую очередь крупные городские районы, с высокой плотностью

населения (Фландрия и др.), а не данные, большей частью

сельскохозяйственные регионы. Так и происходило, но города быстро

восстанавливались за счет переселенцев из села, а у деревни была еще одна

причина к запустению. После эпидемии, удалившей избыточное население,

уровень жизни выживших повысился; большая часть поселений не вымерла,

оставшиеся жители переселились[110] в места с более плодородной почвой,

более выгодными экономическими условиями, меньшими налогами и пр.

Также неоднозначным оказывается сокращение пахотных земель.

Превращение пашни в лес, пастбище и луг с экономической точки зрения не

всегда регресс и упадок. Данный процесс может быть следствием перехода к

интенсивным формам сельского хозяйства.

Оценки данного этапа социально-экономического развития Европы не

однозначны и являются предметом дискуссий. Так на взгляд некоторых

исследователей: поскольку в данный период численность самодеятельного

населения выражала состояние основной производительной силы и,

следовательно, уровень валового продукта и поскольку именно этому фактору

экономики был нанесен длительно ощущавшийся ущерб демографическим спадом

XIV-XV вв., есть все основания предполагать для этих столетий хозяйственный

цикл упадка.[111]

Однако, при ближайшем рассмотрении аргументации приверженцев данной

точки зрения, не трудно заметить, что вся она построена на свидетельствах,

отражающих экстенсивную сторону хозяйственного развития (посевные площади,

объем производства в промышленности и т.д.). При этом почти полностью

игнорируются свидетельства, отражающие интенсивную сторону его развития, то

есть рост производительности труда.[112] К тому же цифровые данные,

содержащиеся в средневековых источниках, систематически нуждаются в том или

ином поправочном коэффициенте, вследствие чего их познавательное значение

оказывается сплошь и рядом ничтожным или даже приводящим в заблуждение.

Нет сомнения, что психологический эффект эпидемии XIV в. был глубоким

и длительным. Но как конкретно он отразился на хозяйственной деятельности?

В Бургундском государстве демографический спад с 1350 по 1450 гг.

если и не вызвал переворота в хозяйственной конъюнктуре, то, во всяком

случае, внес в нее значительные изменения в сравнении с предыдущим этапом.

Заимствуя категории более поздней эпохи, можно утверждать, что

экономическая конъюнктура в данный период характеризовалась ярко выраженной

тенденцией к низким ценам на землю, что проявилось в стагнации и снижении

уровня земельных рент, дешевизной предметов твердого спроса (прежде всего

хлеба) и ростом стоимости рабочих рук (заработной платы).[113]

В данное столетие наблюдается облегчение сеньориальных повинностей,

так как площадь пахоты на одного работника в среднем увеличилась, и на

первый план выступил поиск сеньором держателя,[114] согласного занять

опустевшее место и тем самым взять на себя несение повинностей.

Однако прежде чем обратиться к статистике, необходимо заметить, что в

движении рыночных цен отражена не только долговременная тенденция, но и

влияние кратковременных факторов, таких, как урожайность, а также порча

монеты правительством.

Цены на пшеницу с единицах серебра.[115]

(для сравнения добавлены данные Англии)

|Годы |Англия |Страсбург |Фландрия |

| 1401-1410 = 100% |

|1411-20 |81 |89 |75 |

|1421-30 |80 |94 |92 |

|1431-40 |102 |66 |106 |

|1441-50 |77 |94 |74 |

|1461-70 |74 |66 |65 |

|1471-80 |59 |56 |65 |

Приведенные цифры вскрывают текущую тенденцию к снижению хлебных цен.

Но цены на продукцию животноводства постоянно повышаются. Также цены на

предметы длительного пользования – ремесленные изделия значительно

опережают цены на зерно.[116]

Таким образом, земледелец, обращаясь к рынку, оказывается в вдвойне

невыгодном положении. Во-первых, чтобы уплатить ренту, он должен выступить

как продавец зерна. И хотя ренты проявили тенденцию к снижению, цены на

зерно снизились в гораздо большей степени, чем цены на продовольствие в

целом. И с точки зрения крестьянского бюджета рента не только не снизилась,

но и серьезно повысилась. Во-вторых, если крестьянин выступал как

покупатель ремесленных изделий, то и тут конъюнктура складывалась не в его

пользу, поскольку цены на зерно были ниже цен на ремесленные изделия.

Исходя из выше сказанного, можно предположить, что резкое и

повсеместное увеличение площади пастбищ и лугов за счет заброшенной пашни,

было обусловлено не только демографическими условиями, но и выгодно

сложившейся рыночной конъюнктурой, резко повысившимся спросом на продукцию

животноводства. Все это выделило скотоводство в качестве наиболее

прибыльной отрасли сельского хозяйства. О чем свидетельствует резкое

повышение ренты на пастбища и луга, на фоне падения ренты за пахотные

участки.

В общем и целом хозяйственная конъюнктура в Бургундском государстве,

где лично – наследственная зависимость отошла или отходила в прошлое, в

1350 – 1450 гг. была выгодна зажиточному крестьянству. В первую очередь

речь идет об открывшейся для имущих крестьян возможности перестройки

хозяйства в соответствии с конъюнктурой рынка.

Большая часть населения Бургундского государства проживала в деревне и

естественно занималась сельским хозяйством. Можно выделить два основных

центра, где товаризация сельского хозяйства произошла относительно широко:

герцогство Бургундия и Нидерланды. Это не значит, что остальная территория

ничего не производила, но в плане экспорта выделяются именно эти регионы.

Герцогство Бургундия специализировалась на льноводстве, поставляя сырье

местной текстильной промышленности, кроме того, традиционной статьей

экспорта уже тогда являлись продукты виноделия.[117] Технические культуры

рано стали доминировать в данной области, вследствие большого числа

свободных крестьян.

В Нидерландах, при наличии большого числа городов, а, следовательно,

рынков сбыта, сельское хозяйство являлось рентабельным и товарным. Обширные

пространства низменных земель на севере Нидерландов при теплом и влажном

климате представляли собой прекрасные пастбища, разводили главным образом

крупный рогатый скот.[118]

В XV в. среди зерновых на первом месте стояла рожь, которую

возделывали почти повсюду. Пшеница поступала главным образом из Фрисландии

и Зеландии. В местностях с наиболее бедными почвами выращивали гречиху, а

также ячмень, находивший широкое применение в животноводстве и пивоварении.

С развитием торгового мореплавания в XIV-XV вв. выросла роль

животноводства, ставшего основной отраслью хозяйства на Севере.[119] В

общем, все необходимые для потребления населения продукты имелись здесь в

достаточном количестве.

Но не сельское хозяйства было главной статьей экономики Бургундского

государства. Залог его процветания заключался в промышленности и торговле.

Главная роль здесь, естественно, принадлежала Нидерландам. Именно

Нидерланды в XIII-XV вв. являлись крупным центром экспортного сукноделия.

Страну накрывала густая сеть промышленных и торговых городов Брюгге, Ипр,

Аррас, Гент, Брюссель, Мехелен, Лувен, Камбре, Валансьен и многие другие,

всего более 300 в XV в.[120] Высокая степень обеспечения личных и

имущественных прав граждан, широкое самоуправление городов привели к

раннему и крупномасштабному развитию торговли и промышленности.

Различия в природных, климатических, географических условиях

способствовали складыванию экономической специализации. По ряду

экономических признаков Нидерланды можно разделить на три района:

1) район развитых ремесленных и торговых городов (Фландрия, Брабант,

Артуа).

2) северо-западные районы (Голландия, Зеландия, Утрехт), с очагами

торговых и ремесленных центров и товарным сельским хозяйством.

3) окраинные провинции (Гелдерн, Намюр, Люксембург), преимущественно

сельскохозяйственные районы.

Вторая половина XIV – первая половина XV вв. стали периодом расцвета

Фландрии. Только в одном городе Брюгге было 40 тысяч станков.[121]

Шерстяная промышленность, торговля, кредитные операции – вот три отрасли

экономики Фландрии, которые достигли небывалого ранее расцвета.

Для торговли с Англией, в первую очередь шерстью, было создано

торговое товарищество “Лондонская Ганза”. Это была ассоциация купцов ряда

фландрских и северофранцузских городов, данная крупная организация (более

50 городов) монополизировала шерстяную торговлю с Англией. Лидером Ганзы

был Брюгге.[122]

Но не все было так безоблачно. Вторую половину XIV в. Фландрия

сохраняла еще высокий уровень благосостояния, но уже начали появляться

тревожные признаки. Финансовая мощь Фландрии держалась на двух факторах:

шерстяная промышленность и выгодное положение порта Брюгге. Стоило

подломиться одному из них, и Фландрия должна начала клониться к упадку. В

конце XV в. подломились оба.

В 1436 г. в Англии появляется стихотворение “Libell ef english

palicye.” автор говорит, что Фландрия живет тем, что ее города ткут

английскую шерсть, и это залог ее благосостояния.[123] Действительно,

Фландрия не производила шерсть, и работала целиком на привозном сырье, в

основном английском; и в этом была ее слабость.

Главным потребителем фламандского сукна был север Европы, где у

Фландрии не было конкурента. Англия не имела собственной текстильной

промышленности. Но с середины XIV в. в Англии основывается свое суконное

производство, которое к концу века уже работает на экспорт.[124] Ганзейцы,

которые ранее запасались сукном только во Фландрии, стали брать грузы в

английских портах.[125] Развитие английского сукноделия подрывало экономику

Фландрии. Фламандцы вынуждены были перейти к практическим мерам, чтобы

предотвратить надвигающуюся опасность. Чтобы поддержать местную

промышленность, власти обложили пошлиной вывозимую из Фландрии шерсть[126],

в ответ на это иностранцы стали покупать шерсть в Англии. Брюгге запретил

ввоз английского сукна в свой порт, а герцог Филипп Добрый в 1432 г.

расширил этот запрет на все Нидерланды,[127] но это не принесло

результатов. Сюда добавились бедствия Столетней войны, которые довершили

разорение страны. Особенно от этого пострадал Ипр, главный центр суконного

производства. Бургундские герцоги пытались помочь городу, запрещая

производство ткани в окрестных деревнях,[128] но бесполезно. Упадок Ипра

характерен, так как город процветал исключительно благодаря суконной

промышленности. Другие города Фландрии еще держались: Брюгге благодаря

своим гаваням и банковскому делу, Гент – благодаря своему хлебному

складу.[129]

Брюгге в данный период являлся одним из самых оживленных портов

Запада. Он стоял на пересечении торговых путей: с севера – английских,

немецких, скандинавских товаров; с юга – испанских, французских,

итальянских. Важность Брюгге в европейской торговле доказывается тем, что

Венеция ежегодно направляла торговую эскадру на север, главной целью

которой был Брюгге. В течение XIV-XV вв. Брюгге служил посредником в

торговле между итальянскими городами и северной Европой. В связи с этим

город использовался как перевалочный пункт. С севера шло сырье, Италия

поставляла восточные товары, Англия – шерсть, олово и свинец, Германия –

хлеб, вино и металлы. В XIV - XV в. в списках товаров, следующих через

Брюгге, упоминается 34 страны, в том числе Россия и Татария. Но все же

главным предметом торговли было сукно, в торговле шерстяными тканями и

полуфабрикатами Брюгге был несомненным лидером.[130]

Но в первой трети XV в. проявляется интересная тенденция: чем больше

увеличивалась торговля Фландрии, тем больше купечество Брюгге сокращало

свою активную торговую деятельность. Это объясняется одной особенностью

средневекового городского права. Иностранные купцы не имели права торговать

непосредственно между собой. Для этого было необходимо посредничество

маклера из местных купцов.[131] Для последних это было очень выгодно и

доставляло гораздо более легкий и верный заработок, чем опасное

странствование с товаром, связанное со всякими неприятными неожиданностями.

И выгодные обстоятельства позволяли купцам Брюгге оставаться исключительно

при своих доходных комиссионных сделках. До тех пор, пока товары

подвозились во Фландрию большей частью с юга, из Италии, Франции, Германии

речным транспортом, брюггцы сами должны были озаботиться их доставкой в

Англию и северные страны. Для этого у них существовал обширный торговый

флот. Но как только морское судоходство стало более значимым, и в других

странах появился свой флот, Брюгге перестал транспортировать. Брюгге

перешел к транзитной торговле, корабли, привозившие в город товары с

севера, из Англии, Италии, разгрузившись, принимали местный груз и везли

его назад. Торговцы Брюгге сознательно забросили свой флот, так как это

было хлопотно, а дома имелся более легкий и стабильный источник дохода.

Именно поэтому город отказался стать членом Немецкой Ганзы.[132] Брюгге

слишком дорожил своей самостоятельностью и хорошо знал, что многое нужно

будет принести в жертву, если ему придется вступить в союз. Национальные

соображения не играли никакой роли, так как другой город Фландрии, Динан,

пользовался флагом Ганзы в своей торговле.[133]

Каталог товаров, служивших предметом торговли в Брюгге, очень велик,

но в нем нет ничего принципиально нового по сравнению, например, с

шампанскими ярмарками. Расцвет фламандской торговли обусловлен иными

причинами. Прежде всего, тут действовали географические условия, которые

делали из Брюгге “северную Венецию”. Но были и другие.

Известно, что мудрая правительственная торговая политика часто наперекор

городам, связанным жесткими цеховыми ограничениями, помогала достичь

отличных результатов. Фландрии посчастливилось найти правителей, которые

повели по отношению к иностранным купцам не такую политику, которую

требовали традиционные нормы городского права. Бургундским герцогам лишь

осталось следовать наработкам фландрских графов, которым удалось провести

важные меры, несмотря на сопротивление городов. Они уменьшают торговые

пошлины, смягчают неудобства “складочного права“, приглашают иностранцев

селиться и основывать конторы в городах, облегчают положение неоплатных

должников из иностранцев.[134] В общем, делают все, что в данных условиях

было в их власти, чтобы превратить Фландрию и Брюгге в центр международной

торговли. И это им удается. В XIV – XV в. в Брюгге находятся фактории

(более шестнадцати складов) немецких, испанских, баскских, каталонских,

арагонских, итальянских, сицилийских[135] и пр. купцов.

Другое условие, приведшее Брюгге к расцвету – это упадок шампанских

ярмарок. Большая часть клиентуры перешла в Брюгге, и традиционные местные

ярмарки превратились в более значимый центр европейской торговли, чем

шампанские. Все крупные итальянские банкирские фирмы (Перуцци, Альберти,

Барди, Скали, Медичи и др.) завели там свои отделения, и Брюгге стал не

только самым крупным по оборотам[136] торговым городом Европы, но и одним

из самых важных центров кредитных операций. Когда пали шампанские ярмарки,

итальянцем нужен был центр, где было удобно сводить счета, и куда было

удобно приурочивать платежи по векселям, и еще немаловажным была личная

безопасность бизнесменов и гарантии правительства. Бургундские герцоги

удовлетворяли данные условия, и итальянцы остановились на Брюгге. Но Брюгге

не был единственным центром деятельности итальянцев во Фландрии.

Итальянские менялы открывали представительства не только в крупных, но и в

мелких торговых городах. Объясняется это международным характером

фламандской торговли, которая не могла обойтись без посредников.

Суконный кризис, который поразил Фландрию, не следует считать гибелью

всей Нидерландской промышленности. Брабантские города - Мехелен, Брюссель,

Антверпен – были спасены благодаря экономической политике Бургундских

герцогов. Иоанн Бесстрашный и Филипп Добрый энергично борются с кризисом.

Они запрещают ввоз английского сукна, хотя сама многочисленность эдиктов

указывает на то, что они не особо соблюдались.[137] Правда, нужно учесть,

что герцоги и не могли особенно настаивать на запретах, потому что, спасая

безнадежную фламандскую промышленность, легко могли убить нарождающуюся

брабантскую торговлю. Английские купцы вели постоянную торговлю на

бергенской и антверпенской ярмарках, и в торговой столице Брабанта уже с

1442 г. отмечается многочисленное английское население.[138]

Выше изложено, как постепенно Брюгге клонился к упадку, но все же до

смерти Карла Смелого он оставался главным финансовым центром северной

Европы, и это спасло город от окончательной гибели. Все крупные итальянские

фирмы имели в Брюгге филиалы, да и торговля продолжала оставаться важной

чертой города. Еще в 1457 г. в порту находилось три венецианские галеры,

один португальский, два испанских корабля, шесть шотландских, 42 английских

каравеллы, 12 гамбургских суден, четыре китобоя, не считая рыболовных

баркасов.[139]

С середины XV в. увеличиваются отчасти по экономическим, отчасти по

политическим, в связи с направлением политики Бургундских герцогов,

причинам отношения с Пиренейским полуостровом. Но Брюгге лишь до тех пор

представлял интерес для южан, пока он был транзитным пунктом для северных

товаров. А северные купцы постепенно стали покидать Брюгге. К 1450 г.

исчезли немцы внутренней Германии, в 1451 г. город рассорился с Ганзой, и

они ушли в Утрехт, английские “странствующие купцы “ из-за запретительных

пошлин перешли в Мидлбург и Антверпен. За ними потянулись южные купцы:

итальянцы, испанцы, португальцы, а затем и банкиры.[140] Ко времени

правления Карла Смелого расцвет города был уже в прошлом.

Упадок Брюгге характеризует перелом в хозяйственном развитии

Фландрии. Он свидетельствует о том, что со средневековыми формами торговли

покончено навсегда, и на смену должны прийти новые формы. Брюгге не сумел к

ним приспособиться, хотя герцоги бургундские все время подталкивали его на

новый путь. Старая торговая политика с ее узко городскими интересами не

могла ужиться с широкими морскими предприятиями, быстрым денежным

обращением и оборотами, в которых все большую роль играл кредит.

В целом для экономики Бургундии рубежа 50-60ых гг. XV в. характерно

следующее: прежде всего это общий упадок цехового производства,

становящегося нерентабельным в изменившихся условиях. Наиболее остро данная

ситуация проявилась в суконной промышленности фландрских городов, которая

практически вымерла. Во вторых, старые торговые и финансовые центры

постепенно теряют свое значение, так как их экономическая политика

основывается на средневековых нормах, которые становятся препятствием в

новой международной торговле. Чтобы выйти из кризиса, необходимы были новые

формы и новые экономические центры.

Социально-экономическое развитие Бургундии в период правления

Карла Смелого.

К началу правления Карла Смелого происходят важные изменения

демографической ситуации. Прежде всего, после долгого периода спада вновь

начинается подъем народонаселения. Впервые за долгий период численность

населения увеличивается. Рост начинается с 1430ых гг., но именно с середины

1460ых гг. он начинает качественно влиять на экономическую ситуацию.[141]

Подъем во многом связан с качественными изменениями в отношении к

человеческой жизни, современник Э. Дешан в произведении “Зерцало

брака”[142] отмечает произошедшие изменения: люди теперь стремятся

сохранять здоровье, выхаживать детей, бороться с недугами. В результате

увеличения сроков опеки сокращается детская смертность. Число выживших

детей в середине XV в. в 1,3-1,4 раза выше, чем в середине XIV в. дети

становятся главной ценностью семьи, о чем свидетельствует увеличение трат

на воспитание в два раза. Количество бездетных семей сокращается с 30% в

середине XIV в. до 18-20% в середине XV в.[143] Таким образом, возраст

наступления старости увеличивается с сорока лет до пятидесяти. Средняя

продолжительность жизни составляет 50-55 лет. В результате этих процессов

население Бургундского государства в 1470ых годах насчитывает уже три-пять

миллионов человек.[144] А в Нидерландах даже отмечается перенаселение.

Подтверждает это статистика роста численности городского населения.[145]

Брюссель первая половина XIV в. - 30

1435 - 30-50

1472-80 - 54

Дижон начало XIV в. -10-12

1376. - 8,2-8,6

1423 - ок. 8

1461-90 - 12,4

Лувен 1472 - 26,4-29

Льеж 1470 - 8 тыс. чел.

Плотность городского населения во время правления Карла Смелого

(чел/га).[146]

Гент -100

Лиль -137

Брюссель -56

Впервые за долгий период в стране появляются относительно свободные

рабочие руки, что не могло существенно не повлиять на экономическую

ситуацию.

Выше изложено, с какими экономическими сложностями столкнулась

Бургундия в середине XV в., это упадок традиционных производств, на которых

держалось благополучие старинных экономических районов, в частности,

сукноделие во Фландрии.

Но суконный кризис, который поразил Фландрию, не следует считать

гибелью всей Нидерландской промышленности. Даже промышленность Фландрии не

погибла окончательно; не исчезла окончательно даже суконная промышленность

Фландрии. Сдвиги в экономической ситуации XV вв. были бы описаны неполно,

если оставить вне поля зрения процесс перемещения промышленности – и,

прежде всего шерстяной – из города в деревню.[147] Этому процессу

содействовал ряд факторов отнюдь не локального характера. Прежде всего, в

нем прослеживается стремление предпринимателей избавиться от цеховых

ограничений, от которых деревенское ремесло было свободно. Немаловажную

роль играла также сравнительная дешевизна рабочей силы по сравнению с

городом, а также близость к источником сырья.

С середины XV в. крестьянские ремесла и промыслы стали основой для

некоторых форм торговли, прежде всего скупки. Б. Ф. Поршнев указывал, что

крестьяне обращались к домашнему ремеслу как к источнику заработка, более

стабильного, чем сельское хозяйство.[148]

Во Фландрии произошло широкое вовлечение деревни в сукноделие. Стало

обычным делом, что крестьяне, заводя ткацкие станы или на паях сукновальную

мельницу, работали на предпринимателя. Имея землю, они довольствовались

меньшей платой, чем горожане. Аналогичное положение складывалось и в ряде

районов Голландии. Крестьяне из окрестностей Лейдена использовались на

чесании и прядении, а в окрестностях Наардена – на всех предварительных

операциях: сортировке и мойке шерсти, кордрвании, прядении. Для суконной

промышленности Голландии было характерно сочетание корпоративного строя все

еще могучих городских ремесленных организаций с предпринимательством

раннекапиталистического типа (Амстердам). Города здесь боролись против

деревенского производства и в конце концов задавили его, что привело к

упадку всей отрасли.[149]

Таким образом, суконная и полотняная промышленность перешла из города

в село и приняла форму рассеянной мануфактуры. Во главе предприятия стоял

купец – скупщик, который раздавал работу находящимся от него в зависимости

ремесленникам. Цеховые правила не позволяли сократить издержки

производства. Другое дело промышленность в селе. Крестьянин – землевладелец

устраивает у себя ткацкий станок или валяльную мельницу, так как для него

это подсобный кустарный промысел, то он ограничивается меньшей заработной

платой.[150] С помощью сельского труда предпринимателям удается сделать

суконную промышленность Фландрии рентабельной.

Но этим не ограничивается промышленная жизнь страны во второй половине

XV в. Население сумело найти новый источник существования. Фландрия перешла

на производство полотна. Условия страны идеально подходят для льноводства.

Во Фландрии и Брабанте возникает крупная полотняная промышленность. Но

возникает она уже не на цеховой основе, и техника производства, и рыночная

конъюнктура требуют ее организации на основе домашней промышленности.[151]

Другая отрасль промышленности, которая возникла в XV в. в Брабанте и

Фландрии – производство ковров. Позднее ковры стали одним из главных

предметов экспорта, благодаря высоким художественным качествам, так как в

производстве участвовали знаменитые нидерландские художники. [152]

Кроме того, все активней в торговлю и промышленность втягиваются

новые экономические районы, север Нидерландов: Голландия, Зеландия,

Фрисландия, Гелдерн. Полотно, кружева, оружие (Динан), кожи, лес, медь

(Гюи) – вот далеко не полный перечень производимых товаров. К традиционному

рыболовству прибавились фрахтовое мореплавание и судостроение. В итоге

старые промышленные центрам догоняют центры второго эшелона: Амстердам,

Лейден, Делфт, Роттердам и др.[153]

В этом процессе перехода от одного производства к другому заметно

следующее явление: все больше выступает на первый план Брабант, а Фландрия

уже отстает в развитии. И в промышленности и в торговле Брабант быстрее

приноравливается к новым условиям, и если даже что-то впервые появляется во

Фландрии, в Брабанте это применяется и усовершенствуется гораздо быстрее.

Фландрия окончательно теряет экономическую инициативу. Внешним проявлением

этой тенденции является упадок Брюгге и возвышение Антверпена. Молодой

Антверпен вырос в новых условиях, и что оказалось не под силу Брюгге, с тем

блестяще справился его брабантский конкурент.

Его положение заранее предназначало его к выдающейся торговой роли.

Он стоит в устье широкой Шельды, гавань его превосходно защищена, а с двух

сторон находились два города, консервативный строй которых обрекал их в

жертву Антверпену. Это Брюгге и Дордрехт, [154] от которых предпринимателей

стали отпугивать их тяжелые на подъем средневековые учреждения. Еще в

начале XIV в. в Антверпене появились колонии флорентийцев, генуэзцев и

немцев. Но конкуренция Брюгге и Мехелена не дали развернуться, и только

переход к Бургундии дал Антверпену возможность конкурировать на равных

условиях. Филипп Добрый и Карл Смелый сразу оценили ценность нового

приобретения, в Антверпене не нужно было бороться со старыми

ограничительными традициями. Новый мобильный торговый центр стал объектом

их пристального внимания, а идеи free trade (свободной торговли) получили

их поддержку в спорах со старыми городами. А этого было достаточно

Антверпену. Он открывает свой порт для английского сукна, быстро

приспособляется к изменившимся условиям; в связи с этим он теряет типичный

фламандский отпечаток, но становится космополитичным городом, где

иностранный купец чувствует себя как дома.[155]

Две антверпенские ярмарки в XV в. имеют такое же мировое значение,

как раньше шампанские. Но между ними огромная разница, город не налагает на

иностранца никаких ограничений. Маклерский промысел, бывший в Брюгге, да и

везде, привилегией горожан, здесь доступен каждому, а если бы иностранец

захотел получить гражданские права, не возникло бы никаких затруднений: нет

ни складочного закона, ни обязанности выставлять товары. Во дворе церкви

св. Марии свободно заключаются огромные сделки по одним образцам.

Постепенное развитие привело к созданию в 1460 г. товарной биржи,[156]

первой в Европе! При таком условии в ярмарочных сроках не было никакой

необходимости, и они все чаще стали нарушаться. Ганзейская контора в Брюгге

подает жалобу, что в Антверпене перестали считаться с ярмарочными сроками.

Но Карл Смелый твердо поддержал Антверпен.[157] Герцог понимал, что

Антверпен оживляет весь район Южных Нидерландов: он создает экспорт коврам

и гобеленам Арраса, Турне, Брюсселя и Уденарда, чем поднимает

промышленность люттихской области; он создает экспорт хлеба из Артуа и

Геннегау, этим он поддерживает земледелие в этих областях и дает расширить

обороты Генту с его хлебным складом и вообще всей восточной Фландрии.[158]

Но так же, как в свое время Брюгге, Антверпен не принимает активного

участия в мировой торговле, его горожанам достаточно дел и дома.

Вместе с товарной торговлей с каждым годом увеличиваются и обороты

денежного рынка. Город постепенно оттягивает средства из Брюгге, и начинает

котироваться в кредитном деле. Пример Антверпена характерен для всей

динамики торгового и промышленного развития.

В целом для промышленности данного периода характерен процесс

перехода от цехового типа производства к мануфактурному. В ходе этого

процесса возникает следующее явление: все больше выступают на первый план

новые экономические районы (Брабант, Голландия и др.), а районы

традиционного производства (Фландрия) постепенно отстают в развитии. И в

промышленности и в торговле районы второго уровня развития быстрее

приноравливается к новым условиям, и если даже что-то впервые появляется во

Фландрии, в Брабанте это применяется и усовершенствуется гораздо быстрее.

Фландрия окончательно отдает экономическую инициативу динамично

развивающимся новым районам.

Несколько слов необходимо сказать и о сельском хозяйстве. Для

описываемого периода характерно следующее: к двум традиционным районам

товарного сельского хозяйства (герцогство Бургундия и Южные Нидерланды)

добавляются новые. Прежде всего, это связано с изменениями в

промышленности. Новые промышленные регионы на севере Нидерландов требовали

сырье – лен, шерсть, коноплю, растения, используемые для окраски

тканей[159] и т. д., и естественно, развивались соответствующие отрасли

сельского хозяйства. Кроме того, растущие города требовали все больше

продовольствия, что делало скотоводство и земледелие рентабельным, в

Нидерландах на товарной основе развивается даже пригородное плодоводство.

Нужно отметить, что сельское хозяйство в Бургундских Нидерландах

базировалось на раннекапиталистических отношениях, так в Брабанте 50%

возделываемой земли находилось в руках свободных крестьян-собственников.

Для остальной территории Бургундии также характерен низкий, по сравнению

даже с Францией и Англией, процент зависимого крестьянства.

Сельское хозяйство Нидерландов чутко реагировало на изменение спроса.

С развитием торгового мореплавания в середине XV в. выросла роль

животноводства, ставшего основной отраслью хозяйства большинства провинций.

Многие пашни превратились в луга, вместо зерновых стали сеять кормовые

(турнепс, репу, брюкву). Этому способствовали обширные пространства

низменных земель на севере Нидерландов, которые при теплом, влажном и

мягком климате представляли собой прекрасные пастбища. Разводили главным

образом крупный рогатый скот. Селекционная работа в Голландии позволила

вывести достаточно продуктивные породы молочного скота, а ломовые лошади из

Голландии, Зеландии и Фрисландии шли даже на экспорт.[160]

Таким образом, очевидно, что все попытки трактовать явления данного

периода как кризис или тем более “общий кризис” феодализма и феодального

способа производства несостоятельны. Это не значит, что можно в какой бы то

ни было мере недооценивать глубину социально-экономического сдвига,

происшедшего на данном этапе, так как в это время совершился переход на

новую ступень развития, связанного с расцветом простого товарного

хозяйства.

Подведем некоторые итоги. Прежде всего, очевидно, что нет никаких

оснований рисовать экономическую ситуацию в как сплошной кризис и упадок.

Даже внутри отдельной области упадок в одних отраслях производства

возмещался и с лихвой перекрывался ростом в других его отраслях.

Естественно, что переход на новую ступень не мог пройти безболезненно.

Почти всюду он осуществлялся ценой временных кризисных явлений. Это был,

однако, кризис роста, связанный с формированием новой, более высокой по

уровню развития социальной структуры, сохранившей, тем не менее, все

важнейшие черты феодализма. Таким образом, Бургундское государство вступило

в новую, высшую фазу простого товарного производства, фазу, предшествующую

генезису капитализма.

Политическая идентификация.

Состояние бургундского общества

и государства на период начала реформ Карла Смелого.

Сословно-представительная система.

Реализация центральной властью судебной, налоговой или военной политики

предполагала постоянное взаимодействие монархии и общества. В этом

взаимодействии противоборство сил данных сторон сосуществовало с их

взаимоподдержкой и взаимными уступками. Последнее обстоятельство

красноречиво свидетельствовало об ограничениях, которые ставили сословия,

снимая или корректируя притязания монарха, часто далеко опережавшие в их

правовых и даже законодательных формулах действительные возможности

центральной власти. В постепенном продвижении центральной власти по пути

обретения ею действительно публичного характера существенную роль сыграла

практика сословно- представительных собраний. Лимитами герцогской власти в

ней служила коллективная и институционно оформленная активность сословий.

В деятельности штатов, которые были заметным фактором политической

жизни XIV-XV вв.[161] были трансформированы старые принципы феодального

частного права. Один из них – принцип индивидуального согласия вассала на

экстраординарную помощь или побор сеньора – в период развитого феодализма

реализовался в идее о необходимости совета государя с сословиями, уже

относящийся к области государственного права.

С начала XIV в. идея совета государя с сословиями прочно вошла в

сознание общества и была признана центральной властью.[162]

В известной мере на основе феодального частного права вассала менять

сеньора, если тот нарушит условия договора, сословия постепенно формируют в

своих ограничительных действиях по отношению к монархии идею политического

контракта, который мог быть ими разорван.[163]

Особенно четко эта идея сформировалась в нидерландском обществе. О чем

свидетельствуют события уже XVI в.[164] Вообще же нужно сказать, что власть

герцогов держалась в первую очередь на симпатии подданных, только этом

случае решение герцога поддерживалось на штатах.

В XIV и особенно XV в. появляются идеи о различии между личностью

государя и государевым достоинством. И если корона как результат общей воли

не могла быть ни чем ограничена, государь должен был подчиняться закону,

подобно другим поданным. На ассамблее Генеральных штатов Франции 1439 г.

Жак Ювенель Дезюрсен объявил короля только «пользователем» короны.[165]

Аналогичные процессы шли и в Бургундии, осложненные еще и тем, что у графа

Фландрии совсем иные полномочия, чем у герцога Бургундии.

Практическая роль штатов в обществе определялась главным образом

присущей им функцией утверждения налогов. На их ассамблеях выдвигались и

обсуждались проекты реформ, однако они не завоевали юридически

закрепленного права законодательной инициативы или утверждения закона.

Правда, местные штаты располагали судебно-административными правами и имели

исполнительные комитеты в перерывах между собраниями.[166]

Создать единый орган, подобный Генеральным штатам во Франции мешал

провинциальный сепаратизм, с которым связан процесс замедленной

консолидации сословий в общегосударственном масштабе, ослаблявший их

позицию местническими распрями.

В предыстории бургундских провинциальных и местных штатов можно

выделить их первоначальное ядро – сеньориальную курию, более или менее

должно отстоящую от собственно представительных собраний. Такие курии в

Бургундии фиксируются уже в XII в.[167]

Процесс централизации провинциального уровня привел к превращению

курий в представительные собрания. И в 1352 г. впервые созывается

Бургундская провинциальная ассамблея.[168]

Политическая ситуация в Бургундии, характеризуемая в период

становления местных и провинциальных штатов относительной слабостью

герцогской власти, помогла им приобрести значительные политические и

фискальные права и обеспечить внутреннюю связь. Источником силы

представительного режима здесь служило наличие исполнительного комитета, а

также обладание правом сбора налогов силами штатов в Шароле, Маконне и

Оссоне.[169]

Осложнения возникали в том, что при присоединении новой территории к

Бургундии, герцог подтверждал старые привилегии и утверждал новые, и таким

образом права штатов разных провинций были очень различными. И унификация

их вызвала бы резкое сопротивление

Центральная власть не может отказаться от провинциальных штатов, так

как исполняемые ими административные функции помогают избежать части

трудностей, что в условиях нехватки кадров очень важно.

Таким образом, можно сказать, что сословно-представительная система

Бургундии была хорошо развита и имела свои особенности по сравнению с

Францией. Отсутствовал единый коллективный орган региональных штатов.

Провинциальные штаты имели значительные права и привилегии. Все это

расшатывало и без того нестойкую Великую Бургундию.

Налоговая политика.

Французский королевский адвокат Жан Ленок, отстаивая идею

политического могущества монарха, сформулировал положение об исключительном

и монопольном праве взимать налог со всех жителей королевства без чьего бы

то ни было согласия и независимо от того, являются ли жители его прямыми

или непрямыми подданными.[170] Однако в столь категоричной форме и для того

времени утверждение Лекока отражало скорее притязания власти, чем ее

реальные возможности. На практике приходилось считаться с распространенным

в обществе XIV-XV вв. правилом, согласно которому государь должен был

существовать на «свое», то есть на доходы домена.

При трех первых герцогах династия Валуа герцогский бюджет

формировался преимущественно за счет доходов с домена, в виде феодальной

ренты в различных формах и поступлений от осуществления публичных прав

герцога как государя. Налоги с согласия сословного представительства

отдельных земель вводились лишь в экстраординарных случаях.[171]

Домениальные или сеньориальные доходы, так или иначе, были связаны с

земельной собственностью. К первой группе можно отнести рентные платежи -

цензы, а также платежи за наследство и продажу цензов; доходы от

эксплуатации леса и природных богатств; поборы при продаже фьефов и

перемене собственника; оплата процедуры вассальной присяги; поступления от

конфискации земель и четыре случая денежной помощи вассала сеньору.

Вторую группу доходов составляли судебные штрафы, баналитетные права

на мельницу и печи, доходы от эксплуатации мостов и дорог, поступления от

патронажа над бастардами и евреями.[172]

По мере усиления власти государя растет число ресурсов, связанных с

публично - правовой стороной его власти, расширяется сфера их воздействия.

Это и утверждение хартий коммун (в 1467 г. Карл Смелый за утверждение

привилегий г. Гента получил 30 тыс. флоринов),[173]специальные взносы за

личное освобождение или аноблирование, за покупку земли лицами

неблагородного происхождения, взносы за оформление нотариальных актов,

прошений, за использование печати канцелярии и суда и пр.

Дальнейший рост доходов был связан главным образом с углублением и

развитием публично - правового характера власти монарха.

Во Франции налоговая система начала складываться раньше. Так уже в

1439 г. Генеральные штаты вводят постоянный налог - талью.[174] Существуют

косвенные налоги: на продажу товаров - эд, и соли - габель. В Бургундии

попытка ввести хотя бы косвенные налоги осложнялась тем, что области, где

легко добывалась соль (Фландрия, Артуа и др.) требовали более легкого

режима, а в собственно Бургундии, как родине герцогов, габель вообще

отсутствовал.[175]Кроме того, торговые города Нидерландов имели различные

привилегии, попытки унификации которых приводили к восстаниям.

Талья в Бургундии отсутствовала, более того герцог Филипп Добрый в

течение 10! лет не взимал с нее никаких налогов.[176]

Дальнейший рост доходов сопровождался введением нового вида поборов -

налогов в собственном смысле слова - как за счет трансформации некоторых

домениальных повинностей, так и путем образования новых источников поборов.

И тогда публично - правовая сторона приобрела исключительное значение,

заслонив собой материальную, земельную основу и придав ей в значительной

мере символический характер. Однако этот процесс был настолько сложным и

постепенным, что в XIV - XV вв. государственные налоги рядились еще в

сеньориальные покровы феодальной службы.[177]

Административное устройство и национальный вопрос.

Собранное чисто феодальным способом, Бургундское государство

отличалось крайней социально - экономической, политической и культурной

неоднородностью. Каждая из входивших в него земель сохраняла свои

вольности, привилегии и административное устройство, попав поначалу лишь

под контроль герцогских советников.

Централизаторская политика герцогов наталкивалась на серьезные

препятствия, и, прежде всего на партикуляризм отдельных земель, в

особенности Фландрии с ее богатыми и сильными городами, борьба с которыми

красной нитью проходит через всю бургундскую историю. Давняя традиция

выборности администрации наталкивалась на стремление герцогов упрочить свою

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5