Жены Иоанна Грозного

Жены Иоанна Грозного

стеснялись в выборе средств. Они приобрели расположение царицы, всячески

потворствовали ей, льстили, расхваливали ее царю и в то же время замкнули

Иоанна и Марию в плотное кольцо, через которое не мог проникнуть никто

другой; Князь Вяземский первый предложил Иоанну создать особую дружину

борцов с крамолой. В эту дружину должны были войти «лучшие люди» и,

конечно, прежде всего ближайшие. Чтобы успешнее склонить Иоанна к

осуществлению этого проекта, Вяземский и Грязной «открыли» грандиозный

заговор, в котором будто бы были замешаны десятки бояр. Этот

несуществующий заговор изобразили в таких ярких красках, что Иоанн

испугался и бежал в Коломенское, а оттуда перебрался еще дальше, в село

Тайнинское. Мария ехала с ним, В Тайнинское явилась депутация от бояр и

духовенства. От имени населения Москвы царя умоляли вернуться в столицу.

Иоанн не хотел слышать об этом. Целый месяц (с 3 января по 2 февраля 1565

года) Иоанн упрямился. Наконец, он объявил, что возвратится в Москву, если

бояре согласятся на его условия. А условия он обещал объявить в Москве.

Бояре, конечно, должны были согласиться, и царь вернулся в Кремль.

Тридцатилетний Иоанн выглядел дряхлым стариком. Желтая, морщинистая кожа

обтягивала череп, на котором не осталось почти ни одного волоса. Из

глубоких впадин глядели совершенно тусклые, безжизненные глаза. Бояре не

узнали своего царя. Но в этом теле, дряхлом по виду, жил могучий злобный

дух. Когда, через неделю после возвращения в Москву, были объявлены

«условия» царя, все ахнули.

Иоанн назначал себе тысячу телохранителей и называл их опричниками. Он

объявлял своей личной собственностью около двадцати богатых городов и

большинство московских улиц. Эту часть Руси и Москвы он называл

«опричниной» и объявлял себя полным ее хозяином, В ведение бояр отдавалась

остальная часть государства — «земщина». До начала раздела «земщина»

обязывалась уплатить царю огромную для того времени сумму в 100000 рублей,

в возмещение расходов по пребыванию в селе Тайнинском. Боярам оставалось

только покориться.

Наступила кровавая полоса опричнины.

В первое время опричники вели себя сравнительно скромно. Царь придумал

для них особую «форму», к их седлам были привязаны собачьи головы и метлы в

знак того, что они призваны грызть царских лиходеев и выметать крамолу с

земли русской. Опричники скоро стали находить «крамолу» среди зажиточного

населения. Они попросту занялись грабежами. Ватагами они нападали на

купцов, нагружались ценным добром, а при малейшем сопротивлении убивали

ограбленных. Когда возникали жалобы, виновные заявляли, что пострадавший

уличен в злых умыслах, и дело немедленно прекращалось. Убедившись в своей

безнаказанности, опричники осмелели. Они стали совершать набеги даже на

боярские вотчины. При этом предусмотрительно избирались бояре, впавшие в

немилость у царя. Их жалобы, конечно, оставались без последствий.

Чтобы вполне обеспечить себе безнаказанность, главари опричнины каждый

день доносили царю об открытых ими боярских заговорах. Это особенно

любопытно потому, что в начале XIX века французский министр полиции Фуше

последовал примеру русских опричников XVI века, сказав свою знаменитую

фразу:

«Чтобы держать императора в руках, нужно всегда иметь наготове пару

хороших заговоров».

Опричники своими непрерывными открытиями «заговоров» так напугали

Иоанна, что он решил покинуть Москву и переселиться в Александровскую

слободу, Мария, отлично знавшая, что царя лишь пугают, не последовала за

ним и осталась в Кремле. Иоанн отнесся к этому равнодушно. Мария как жена

перестала для него существовать. Он снова завел обширный гарем, в котором

чувствовал себя прекрасно. Царица, не стеснявшаяся и раньше, в отсутствие

царя дала полную волю своим порочным инстинктам. В Кремлевском дворце, на

его женской теремной половине, начались оргии, нисколько не уступавшие

оргиям, которые видела стольная палата. Своим главным фаворитом царица

избрала пылкого Афанасия Вяземского. Но, так как князь приезжал в Москву не

каждый день, она дарила своим вниманием многих других. Она совершенно

перестала стесняться. На пирах, которые устраивались во дворце чуть ли не

каждый день, она появлялась простоволосая, что в то время для замужней

женщины считалось совершенно непозволительным. Она вспомнила свою юность и

нередко носила национальный черкесский костюм, выгодно выставлявший ее

фигуру, но резко отличавшийся от целомудренных одежд русской женщины XVI

века. Слухи о том, что делается в царском дворце, распространялись среди

населения Москвы, и как всегда в таких случаях, принимали легендарные

формы. Рассказывали, что царица показывается мужчинам совершенно

обнаженная, что у нее в теремах живут тридцать любовников, которых она по

очереди требует к себе, и т. д. Эти слухи дошли до Александровской слободы.

Малюта счел долгом передать их царю. Иоанн усмехнулся и сказал:

— Узнаю царицу. Пусть веселится. А мы за нее Господу помолимся.

К этому времени царский дворец в Александровской слободе был обращен в

нечто среднее между крепостью и монастырем. Кругом возвышались прочные

стены с бойницами, из которых мрачно выглядывали жерла пушек. На вышках

дежурили дозорные, железные ворота всегда были заперты. Иоанн, начавший

проявлять несомненные признаки помешательства, решил, что для него и его

приближенных настало время покаяния. Он выбрал триста самых отчаянных

опричников и объявил их иноками. Себя он назначил игуменом, князя

Вяземского—келарем. Малюту Скуратова — параклесиархом. Всем были сшиты

рясы, скуфьи и прочие принадлежности иноческого облачения. Кроме того, для

Иоанна были изготовлены ризы.

Почти каждую ночь, около четырех часов, царь в сопровождении Малюты и

царевича Иоанна поднимался на колокольню и начинал звонить в колокол. Со

всех сторон в церковь спешили опричники. Случайный посетитель мог бы

подумать, что он находится в настоящем монастыре. Эти черные фигуры, одетые

в подрясники, со скуфьями на головах, ничем не отличались от простых

монахов. Звон умолкал. В обширном храме, тускло • освещенном лампадами,

появлялся царь. Сгорбленный, с лицом изрезанным глубокими морщинами, в

длинной мантии, с посохом игумена в правой руке, он производил впечатление

инока-молитвенника. Начиналась служба, которая длилась часа три-четыре.

Служил священник, но царь все время находился в алтаре и клал земные

поклоны. Делал он это так усердно, что на лбу у него постоянно была

опухоль. Такого же усердия он требовал и от «братии». Царь строго следил

за тем, чтобы все опричники посещали эти ночные службы. Ослушникам грозила

суровая кара: заключение в сыром подвале, почти без пищи, на десять-

пятнадцать дней.

Служба кончалась в 7—8 утра. Затем все отправлялись в обширную

стольную палату, которую Иоанн велел называть «трапезной». Здесь начинался

завтрак. Царь не принимал в нем участия. Он становился за аналой и читал

жития святых. За этими завтраками вино лилось рекой и к девяти часам, когда

нужно было отправляться к обедне, «братия» была в сильно приподнятом

настроении. После обедни, во время которой царь опять бился лбом о каменный

пол, все снова собирались в трапезной. К этому времени иноческие одежды

снимались. Блистали парчовые кафтаны. золотое шитье и драгоценные камни. Во

время обеда настроение еще больше поднималось. Появлялись женщины и часам к

трем дня «монастырь» оглашался визгом, пьяным хохотом и непристойными

песнями. Среди такой обстановки, конечно, Мария совершенно не была нужна

царю ч он равнодушно относился ко всем доходившим до него слухам.

Мария, ободренная равнодушием Иоанна, постепенно дошла до крайности.

Она, вопреки древним традициям, стала показываться на улицах Москвы в

открытых экипажах рядом со своими любовниками.

Несмотря на равнодушие, с которым Иоанн относился ко всем слухам о

разгульной жизни Марии, он следил за каждым ее шагом. Ее похождения с

любовниками его мало интересовали, но когда ему сообщили, что царица

организует партию, которая намерена свергнуть его с престола, он решил

принять меры,

У Марии, действительно, зародилась такая мысль. Момент для переворота

был очень удобен. Страна, истерзанная опричниками, управляемая случайными

временщиками, многие из которых кончили жизнь на эшафоте, совершенно

отвыкла от единодержавного управления. Иоанн, замкнувшийся в

Александровской слободе, казался своим подданным каким-то призраком.

Свержение его не произвело бы сколько-нибудь яркого впечатления. Впервые

эту мысль высказал молодой боярин Андрей Федоров, которого среди других

приблизила к себе царица. Федоров происходил из захудалого рода, но обладал

честолюбием, доходившим до болезненности. Сделавшись любовником царицы, он

стал мечтать о царском венце. К нему примкнули еще несколько молодых бояр.

Создавалось нечто вроде заговора. Втайне вырабатывался план убийства Иоанна

и его приближенных.

Федоров, носивший звание конюшего, почти ежедневно бывал в

Александровской слободе, но не числился в опричниках. Однажды, после

веселой трапезы, Иоанн предложил рядиться.

— Да что! — воскликнул царь.— Нарядить кого-нибудь из нас царем. Погляжу,

какие окромя меня цари бывают. Принесли царский наряд, посох и венец.

— Федоров, облачайся! — приказал царь.

Среди общего смеха боярин надел царские одежды. Иоанн собственноручно

надел ему на голову венец, вручил посох, потом повел к возвышению, на

котором стояло кресло и усадил его. Сделав это, царь низко поклонился и

сказал:

— Здрав буди, великий царь земли русской. Се приял ты от меня честь,

тобою желаемую. Но, имея власть сделать тебя царем, имею я власть и

обратить тебя в прах.

С этими словами Иоанн ударил Федорова ножом в грудь. Пьяные опричники

бросились на боярина и добили его. В тот же день были убиты остальные

заговорщики.

Узнав о смерти Федорова, Мария пришла в ярость и поклялась отомстить

Иоанну. Она собралась ехать в Александровскую слободу, но ее удержало одно

важное событие: пал митрополит Филипп, и в слободском дворце царило

страшное возбуждение. Митрополит Филипп не скрывал своего взгляда на

правление Иоанна и Марию.

Он открыто осуждал царя и царицу. По приглашению царя он из редка служил в

храме дворца Александровской слободы, В таких случаях Иоанн и опричники

приходили в церковь в своих обычных одеждах. Но однажды царю пришла

фантазия надеть мантию игумена, с высоким черным шлыком. Филипп стоял на

горном месте. Иоанн приблизился к нему и остановился, ожидая благословения.

Митрополит молча глядел на образ Спасителя, будто не замечая царя.

Произошла томительная пауза, наконец, Басманов сказал Филиппу:

— Святый владыко! Государь ждет благословения.

Филипп взглянул на Иоанна и твердо произнес:

— В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю царя православного: не

узнаю н в делах царства... Благочестивый, кому поревновал, сицевым образом

доброту лица своего изменивши. Отколь солнце на небеси начало сияти, не

было слыхано, чтобы цари благочестивые свою державу возмущали. О царю! Мы

приносим здесь жертву Богу, а за алтарем неповинная кровь льется. В

неверных языческих царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям, а

на Руси нет их. Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Везде грабежи,

везде убийства, и совершаются именем царя! Ты высок на троне, но есть

Всевышний, Судия наш и твой. Как предстанешь ты на суд его? Самые камни

вопиют о мести под ногами твоими! Государь! Вещаю яко пастырь душ. Боюсь

Бога единого.

Это выступление митрополита взбесило царя. По его приказанию Филиппа

арестовали, заковали в колодки, заключили в монастырь св. Николая Старого и

морили голодом. Потом Филиппа отправили в Тверь, в Отрочь-монастырь.

Под влиянием проповедей Филиппа Иоанн все-таки несколько стеснялся.

Расправившись с откровенным митрополитом, царь во всей полноте начал

проявлять свою необузданность. Прежде всего, он приказал казнить всех

родственников Филиппа, Колычевых, а затем, вспомнив о заговоре Федорова,

велел поставить царицу под бдительный надзор опричников, никого к ней не

пускать и ей не позволять покидать Кремлевский дворец.

Это распоряжение царя произвело на Марию сильное впечатление. Пылкая

южанка, лишенная возможности удовлетворять своп страсти, начала чахнуть. 1

сентября 1569 года она скончалась.

VI

Иоанн нисколько не был огорчен смертью Марии. Он даже не счел нужным

притворяться. К этому времени он окончательно погрузился в разврат н

кровавые расправы.

После смерти Марии Иоанн занялся особым видом «спорта».

В сопровождении опричников он стал делать наезды на вотчины. Оправдывались

эти наезды, конечно, поисками крамолы. После трапезы пьяная орда вскакивала

на коней и с дикими криками мчалась куда глаза глядят. Первая вотчина,

встречавшаяся на пути, служила этапом. Разумеется, царя встречали с

глубоким почетом. Его провожали в лучшую комнату, предлагали ему угощения.

Все эти посещения имели одинаковый результат: Иоанн, придравшись к какой-

нибудь мелочи, приказывал своим спутникам «пощупать ребра» у гостеприимных

хозяев. Начиналось избиение, причем щадились только молодые, красивые

женщины и девушки. Последних показывали царю, он выбирал одну из них или

двух, а остальных отдавал опричникам. Иногда оргии длились два или три дня.

Эти наезды Иоанн называл «выбором жен».

Между тем положение Московского государства было очень печальное.

Царь, всецело поглощенный развратом и расправой с воображаемой крамолой,

совсем не занимался государственными делами. Опричники грабили и

бесчинствовали, • бояре, любившие Родину и готовые отстаивать ее интересы,

подвергались преследованию. Враги Руси учли положение и спешили им

воспользоваться. Крымский хан Девлет-Гирей со своими полчищами вторгся в

русские владения. Дезорганизованное русское войско не могло оказать

серьезного сопротивления. Царь со своей опричниной бежал в Ярославль.

Татары вступили в Москву и сожгли ее (весной 1572 года). Правда, хан

отступил, но лишь потому, что откуда-то появился слух, что на помощь

русскому царю спешит польский король с многочисленной армией. Иоанн,

решительный в расправах с «крамольниками», так растерялся, что обещал хану

всевозможные уступки. Между прочим, отдал ему Астрахань, незадолго до этого

завоеванную. Девлет-Гирей презирал Иоанна за его трусость. Это презрение

ярко отразилось в грамоте, которую хан прислал Иоанну уже после своего

отступления.

«Жгу и пустошу Русь единственно за Казань и Астрахань, а богатства и

деньги применяю к праху. Я везде искал тебя, в Серпухове и в самой Москве:

хотел венца и головы твоей, но ты бежал из Серпухова, бежал из Москвы — и

смеешь хвалиться своим царским величием, не имея ни мужества, ни стыда!

Ныне узнал я пути Государства твоего: снова буду к тебе, если не освободишь

посла моего, бесполезно томимого неволею на Руси; если не сделаешь, чего

требую, и не дашь мне клятвенной грамоты за себя, за детей и внучат своих».

Даже опричники возмутились этой уступчивости русского царя.

Приближенные царя решили уговорить его заключить новый брак. Опыт прошлого

показывал, что женитьба оказывала на Иоанна некоторое влияние. Даже брак с

Марией Темгрюковой хотя сколько-нибудь сдерживал его. Уступчивость

относительно крымского хана объяснялась исключительно тем, что Иоанн,

поглощенный поисками случайных «жен», решительно не был способен

сосредоточиться на какой-нибудь определенной мысли. Царь охотно согласился

вступить в третий брак. К этому времени сожженная Москва успела

обстроиться. В столицу съехались сотни боярских семейств. В определенный

день в Грановитой палате состоялся смотр. Рядами стояли избранные

красавицы. Лысый, сгорбленный, беззубый Иоанн, тяжело опираясь на посох,

обходил ряды девушек, зорко вглядываясь в румяные, пышущие здоровьем лица.

Девушки стояли, скромно потупив глазки, дрожа от волнения. Вдруг тусклый

взгляд царя встретил открытые глаза. На него смело глядела худощавая,

стройная девушка.

— А смела! — сказал царь, остановившись перед красавицей.— Как тебя

зовут?

— Марфа, отца Сабурова,— отчетливо ответила девушка.

Царь ничего не сказал и отправился дальше. Через четверть часа думный

боярин возвестил, что государь выбрал себе в жены боярышню Марфу Сабурову.

Боярский род Сабуровых не отличался родовитостью. Отец царской

невесты, Иван Сабуров, числился сокольничим, но в действительности был

далек от дворца и постоянно проживал в своей дальней вотчине. Выбор царя

был для него полной неожиданностью. В его небольшом московском доме

начались спешные приготовления. Как-то случилось, что к нему стал вхож брат

покойной царицы Марии, князь Михаил Темгрюк. Князь Михаил стал часто бывать

у Сабуровых. Марфа к нему привыкла. Однажды вечером Темгрюк предложил

боярышне несколько засахаренных фруктов.

— Это с царского стола, от сегодняшнего обеда,— сказал он.

Марфа приняла подарок. С этого дня она, никогда не отличавшаяся

полнотой, заметно начала худеть. Кроме того, с ней начали делаться

припадки. Об этом доложили царю, но он заявил, что обвенчается с Сабуровой,

несмотря ни на что.

Свадьба состоялась. Через две недели Марфа скончалась.

Начались расправы. Иоанн узнал, что болезнь Марфы началась после того,

как молодой князь Темгрюк подарил ей засахаренные фрукты, Михаила посадили

на кол. Кроме него казнили еще некоторых бояр, заподозренных в соучастии.

VII

Смерть Марфы Сабуровой искренне опечалила Иоанна. Может быть потому,

что третья жена еще не успела ему надоесть. Целых две недели он провел в

уединении, не допуская к себе никого, кроме Скуратова, который по несколько

раз в день доносил ему о результатах допросов и пыток.

Наконец, царь появился в приемной палате. Извещенные об этом, главари

опричнины и уцелевшие бояре собрались во дворце без исключения. В палате

стоял тихий гул от шепота, которым собравшиеся обменивались впечатлениями.

Скуратов успел сообщить им, что государь «зело болен душой», а это

означало, что Иоанн находится в мрачном настроении, которое сулит мало

хорошего.

Дверь из внутренних покоев распахнулась. Вышли двое рынд

и стали около возвышения, на котором находился трон. В палате воцарилось

глубокое молчание. Через несколько секунд раздались медленно шаркающие шаги

и в дверях появился царь. При виде его мысленно ахнули даже такие близкие к

нему люди, как Басманов, Колтовский и другие. К трону медленно двигалось

зловещее привидение. Иоанн был одет в черную рясу, стянутую кожаным поясом.

На голове возвышался шлык. В правой руке он держал длинный посох. За спиной

тянулась мантия. Бескровное, желтое лицо, изрезанное глубокими морщинами,

было совершенно безжизненно. Глазные впадины казались черными, как у

черепа, и только в их глубине тускло светились потухающие глаза.

Сгорбившись, не обращая ни на кого внимания, не отвечая на

почтительные поклоны, царь прошел к своему месту и опустился в кресло.

Молчание продолжалось. Иоанн закрыл глаза и, казалось, начал засыпать. Так

прошло несколько минут. Вдруг веки царя поднялись и из-под них сверкнул

знакомый злобный огонь. Иоанн быстрым взглядом окинул стоявших перед ним и

остановил его на Григории Грязном. Опричник, хладнокровно принимавший

участие во всех кровавых оргиях, почувствовал, как от. этого взгляда у него

на лбу начинает выступать холодный пот, а по спине пробегают мурашки.

— Подойди ко мне, Гриша,— едва слышно произнес царь.

Грязной приблизился к трону.

— Сказывали мне, Гриша,— тем же тоном умирающего продолжал Иоанн;—что

любил ты Марфу Сабурову допреж того, как опознал я ее. Скажи мне, была ли

она тогда хворою?

Все насторожились. Такой вопрос в приемной палате, в присутствии бояр,

был совершенно необычен. Очевидно, предстояло нечто особенное. Грязной так

растерялся, что не находил слова для ответа. Иоанн терпеливо ждал несколько

минут, затем снова заговорил, стараясь придать своему голосу оттенок ласки:

— Что же ты молчишь, Гриша? В том, что ты любил Марфу, не вижу ничего

дурного. Ведь и я ее любил. Хочу только дознаться, не была ли она хворой

раньше.

Далее молчать было опасно. Грязной собрался с силами и сказал:

— Верно тебе оказали, великий государь Бывал я прежде у Сабуровых и

думал свататься за боярышню Марфу. А что она хворая была, я не ведал.

— Так, говоришь, свататься собирался?— криво усмехнулся Иоанн.— Почему же

не посватался?

— Ты, государь, изволил ее себе в супруги выбрать.

Иоанн хрипло рассмеялся:

— Ха-ха-ха! Значит, я у тебя невесту отбил? Добро. Так получи же от меня

за это награду!

С этими словами Иоанн размахнулся и ударил острием своего посоха

Грязного в лицо. Острие попало в глаз. Грязной дико вскрикнул и упал.

— Прикончите его,— спокойно сказал Иоанн. Скуратов, стоявший около

трона, хладнокровно вытащил из-за пояса нож и вонзил его в грудь Грязному,

корчившемуся на полу от страшной боли. Труп Грязного сейчас же выволокли из

палаты.

Эта расправа изменила настроение царя. На губах его появилось что-то

похожее на улыбку.

— С женихом покончили,— сказал он, и голос его теперь звучал гораздо

добрее.— Теперь надо невест искать, Малюта! Готово?

— Все сделано, как ты повелеть соизволил, государь,— ответил Малюта,

отвешивая поясной поклон.

— Ну тогда едем!— воскликнул царь.

Царю подали шубу и шапку. На царской площадке перед дворцом было

приготовлено несколько саней. Иоанн уселся. Рядом с ним поместились Малюта,

Басманов и князь Владимир Ростовский. В других санях разместилась свита.

Никто не знал, куда едет царь и, конечно, никто не смел спрашивать об этом.

Окруженные конными опричниками, сани помчались. Выехали за город,

направились к Коломенскому. Опричники думали, что Иоанн хочет развлечься в

своем любимом Коломенском дворце, но царские сани миновали его, не

останавливаясь. Иоанн, хранивший все время глубокое молчание, вдруг ласково

обратился к князю Ростовскому:

— А мы, князь, к тебе в гости. Чай, не прогонишь?

Князь растерялся.

— Помилуй, государь,— пролепетал он.— Я счастлив... только... не упредил ты

меня... боюсь, что не смогу принять тебя, как надо.

— Об этом не беспокойся, князь,— многозначительно сказал Иоанн,— угощение

мы с собой везем.

В двадцати пяти верстах от Москвы находилась вотчина Владимира

Ростовского, в которой жила его семья. Князь всегда старался держаться

вдали от двора, особенно с тех пор, как Иоанн создал опричнину. Ростовский

одно время воеводствовал в Нижнем Новгороде, но потом «по недужности»

удалился от дел и жил в своей вотчине, изредка наезжая в Москву.

Царский поезд скоро прибыл в княжескую вотчину, где его появление

произвело страшный переполох. Князь попросил у Иоанна разрешения на

некоторое время удалиться, чтобы сделать распоряжение по хозяйству. Царь

милостиво разрешил. Нежданные гости расположились в большой палате, стены

которой были убраны богатой золотой и серебряной посудой.

Иоанн внимательно осмотрел палату, усмехнулся и сказал:

— Неплохо живется князю Владимиру. Не хуже моего.

— Не даром воеводствовал,— ехидно заметил Басманов.

В это время вошел Ростовский. За ним шла княгиня. Она несла большой

поднос, уставленный чарками с вином. Княгиня подошла к царю, низко

поклонилась, а князь сказал:

— Осчастливь, великий государь, выкушай чару вина.

Иоанн взял кубок, выделявшийся среди других серебряных и, соблюдая

обычай, пожелал здоровья хозяину и хозяйке. Потом, по его настоянию,

пригубила вина княгиня, осушил кубок князь, а затем взялись за кубки

остальные. Когда все выпили, князь подал знак слугам, державшим наготове

фляги с вином.

— Нет, подожди! — вмешался Иоанн.— Я тебе говорил, что угощение мы везем

с собой. Отведай и моего вина. Да где же твои сыновья?

Ростовский велел позвать молодых княжичей. По знаку царя принесли

стопу вина, захваченную из Кремлевского дворца. Скуратов сам наполнил им

четыре кубка и подал их княгине, князю и княжичам. Ростовский понял, в чем

дело. Он молча поцеловал жену, сыновей и залпом выпил вино. Его примеру

последовали княгиня и княжичи. Через несколько минут все они корчились в

предсмертных судорогах. Иоанн сидел под образами и хохотал, наслаждаясь

агонией отравленных.

Когда на полу лежали четыре неподвижных трупа, Иоанн встал и сказал:

— Видно, хозяева нам не рады. Раньше гостей упились. Придется самим

хозяйствовать. В княжеской вотчине началась оргия.

Князя Ростовского постигла казнь лишь за то, что он был крестный отец

Марфы Сабуровой, родной отец которой на допросе «с пристрастием» показал,

что Марфа была больна с детства и об этом знал Ростовский.

В княжеской вотчине царь веселился целые сутки, затем он отправился

«искать жену». В один из таких наездов опричники попали в вотчину князя

Милославского, где в это время находилась сама княгиня с дочерьми.

Княжеская челядь, не зная, что во главе насильников находится сам царь,

вооружилась и оказала отчаянное сопротивление. Более десяти опричников

легли на месте. Иоанн лишь случайно уцелел. Пришлось отступить. Но князю

Милославскому это сопротивление обошлось дорого. Через несколько часов

вотчину окружили несколько сот опричников. Иоанн сам командовал ими. Он

строго приказал, чтобы в вотчине не остался в живых ни один человек, ни

женщина, ни ребенок. Плохо вооруженная челядь держалась недолго. Опричники

одержали победу и началась расправа, беспримерная даже для времен Иоанна.

Победители, исполняя волю царя, не щадили никого. Женщин убивали,

предварительно надругавшись над ними. Во время этой бойни произошел эпизод,

чрезвычайно характерный для Иоанна, Басманов, никогда не отличавшийся

мягкосердечием, принес к царю двухмесячного внука Милославского. Ребенок

был так красив и трогателен своей беспомощностью, что даже руки опричников

не поднялись на него. Иоанн взял ребенка на руки, поцеловал его, потом

сказал:

— Царское слово священно перед Господом. Я сказал, что здесь никто не

должен остаться в живых. Да будет так! И велел при себе зарезать

младенца.

VIII

Так развлекался Иоанн целый год после смерти Марфы. Наконец, ему это

надоело и он решил вступить в новый брак. Однако, православная церковь

разрешает только три брака, так что четвертый явно незаконен. Но для Иоанна

закон не существовал. Он выбрал себе в жены Анну Алексеевну Колтовскую и

приказал священнику обвенчать себя с ней. Конечно, священник не смел

ослушаться царя и совершил обряд венчания. Только после этого Иоанн созвал

епископов и обратился к ним с такою речью:

— Святители! Злые люди чародейством извели первую супругу мою Анастасию.

Вторая, княжна Черкесская, также была отравлена, и в муках и терзаниях

отошла к Господу. Я ждал немало времени и решился на третий брак, отчасти

для нужды телесной, отчасти для детей моих, еще не достигших совершенного

возраста: юность их претила мне оставить мир; а жизнь в мире без жены

соблазнительна. Благословенный митрополитом Кириллом, я долго искал себе

невесты, испытывал, наконец, избрал; но зависть, вражда погубила Марфу,

только именем царицу; еще в невестах она лишилась здоровья и через две

недели супружества представилась девою. В отчаянии, в горести я хотел

посвятить житию иноческому: но, видя опять жалкую младость сыновей и

Государство в бедствиях, дерзнул на четвертый брак. Ныне, припадая с

умилением, молю Святителей о разрешении и благословении.

Епископам оставалось только признать этот странный брак царя. Для

формы они наложили на него легкую епитимью: сто поклонов в день, в течение

месяца. Но, так как Иоанн и без того клал в день тысячи поклонов, эта

епитимья окончательно сводилась к нулю.

IX

Анна Котловская во многих отношениях была похожа на Марию Темгрюковну.

Как и последняя, она отличалась необузданностью и страстностью. После

хилой, отравленной Сабуровой Анна сумела подчинить Иоанна своему властному

влиянию. На время царь присмирел, прекратились массовые пытки и казни.

Иоанн целые дни проводил в тереме царицы. Там он, отбросив всякий

этикет, нередко принимал и доклады от ближних придворных.

Анна умела занимать своего грозного супруга. В ее дворцовой половине

всегда толпились красивые женщины, во всякую минуту готовые плясать и

развлекать государя, всем что ему пожелается. Царица смотрела на эти

«игры» спокойно. Ревновать она не умела, потому что Иоанн, как муж, был для

нее безразличен.

Иоанн отправлялся в терем царицы утром. Там он встречал самый радушный

прием. В опочивальне царицы для него было поставлено кресло на особом

возвышении. Анна встречала его у порога с глубокими поклонами. Царь садился

на свое место. Начинался «теремной день».

Иоанн подзывал к себе своих любимиц, разговаривал с ними, иногда

шутками исполнял их просьбы, дарил им целые вотчины, решал в их пользу

тяжебные дела. Это время на Руси справедливо назвали «бабьим царством».

Даже ближние опричники должны были отодвинуться на задний план. Сам

«верный пес» Иоанна, Малюта Скуратов временно Утратил свое влияние. К царю,

в самых важных случаях, можно было проникнуть только при помощи женщин,

окружавших Анну.

Анна вела систематическую борьбу против опричнины. Она вышла замуж за

Иоанна восемнадцатилетней девушкой. По понятиям того времени, она была уже

«перестарком». Иоанн выбрал ее только потому, что вся ее фигура дышала

страстью. Но в глубине души она таила глубокую ненависть к царю и, главным

образом, к окружающим его опричникам, Анна Колтовекая когда-то любила. Ее

избранник, князь Воротынский, чем-то не угодил князю Вяземскому и был

замучен в одном из московских застенков. Анна, пользуясь своим влиянием на

царя, медленно, но верно уничтожала опричнину. Она мстила, но в то же время

приносила огромную пользу измученной бесчинствами опричников Руси. За один

год, в течение которого Иоанн находился под влиянием Анны и ее

приближенных, были казнены или сосланы почти все главари опричнины.

Малейшая попытка рядовых опричников бесчинствовать по-прежнему каралась.

Достаточно было одного слова Анны или какой-нибудь теремной боярыни, и

Иоанн, без всякого суда и следствия, отправлял на эшафот людей, которых

незадолго перед тем считал своими вернейшими слугами.

Понятно, что опричники ненавидели Колтовскую и весь ее придворный

штат. Особенно ненавидел ее князь Воротынский, отец княжича Андрея,

загубленного за его любовь к Анне. Старый князь был убежден, что его сын

погиб потому, что Анна стремилась стать царицей и, опасаясь преследований

со стороны Андрея, устранила его. Воротынский поклялся свергнуть царицу. У

него был племянник Борис Ромодановский, юноша, отличавшийся женственностью.

Борис, наряженный в женское платье, не раз пленял молодых людей. Юноша

любил приключения. Воротынский призвал его к себе.

— Борис! Хочешь ты сослужить службу, а вместе с тем и сам потешиться?

Ромодановский, конечно, изъявил свое полное согласие. Князь посвятил

его в свои планы. Борис должен был проникнуть в терем царицы под именем

Ирины, дальней родственницы Воротынского. Воротынский брался выпросить у

царя разрешение ввести в терем свою родственницу. Бориса, незадолго до

этого приехавшего из дальней вотчины, в Москве почти никто не знал, так что

опасаться было нечего. Воротынокий объяснил этот маскарад тем, что ему

нужно узнать кое-что о поведении боярышни Шебухиной, приходившейся ему

двоюродной племянницей.

Девятнадцатилетний Борис Ромодановский, не подозревавший западни,

охотно согласился помочь дяде. Старый князь расхвалил Иоанну «боярышню

Ирину», и сластолюбивый царь не только разрешил допустить ее до царицы, но

даже потребовал, чтобы это было сделано немедленно.

В тереме Анны появилась «боярышня Ирина». Борис Ромодановский так

искусно играл свою роль, что никто не заподозрил обмана. В тот же день,

когда он был представлен царице, Иоанн, в обычное время посетивший терем,

потребовал, чтобы ему показали новую боярышню. Не ожидавший этого Борис

смутился. Лицо его залилось густым румянцем и стало еще более

привлекательным. Царь, с видом знатока и ценителя, окинул взглядом стройную

фигуру и, в знак своего благоволения, приказал выдать боярышне Ирине

жемчужное ожерелье из своей казны.

С этого дня Иоанн стал отдавать боярышне Ирине особое предпочтение. Он

не привык сдерживаться и однажды, не стесняясь присутствием царицы,

потребовал, чтобы боярышня «постлала ему постель». Ромодановский совсем

растерялся и бросился за советом к своему дяде, Воротынскому. Старый князь,

предвидевший такой исход, спокойно посоветовал племяннику исполнить волю

царя.

— У него так водится,— сказал он.— Ничего дурного в том нет. Постелешь

ему постель, поговоришь с ним, только и всего. У него этак все боярышни

перебывали.

Борис успокоился. Вечером «боярышня Ирина» прошла в опочивальню

царя...

Около полуночи Кремлевский дворец огласился исступленными криками

Иоанна. Царь бесновался. Размахивая окровавленным посохом, он, в одной

сорочке, бегал по палатам и грозил убить всякого, кто попадался ему на

глаза. Все попрятались. Не встречая ни одного человека, на котором он мог

бы сорвать злость, Иоанн бросился на половину Анны, где царило полное

смятение. Он распахнул дверь, но на пороге упал и забился в припадке.

Только это спасло царицу от смерти. Как всегда, за припадком последовало

состояние полной апатии. Его перенесли в опочивальню. Там на полу лежал

окровавленный труп Бориса Ромодановского, одетый в роскошное платье

боярышни, с привязанной косой и жалованным ожерельем на шее. Труп был

изрешечен ранами, нанесенными острым царским посохом.

Х

15 апреля 1572 года к Тихвинскому монастырю подъехала крытая колымага,

окруженная конными опричниками. Впереди, грузно навалясь корпусом на шею

коня, скакал сам Малюта Скуратов. Приехавших, очевидно, ожидали, потому что

перед ними широко распахнули железные монастырские ворота. Колымага

остановилась у паперти соборного храма. Опричники спешились. Скуратов

подошел к колымаге, отворил дверку и отдал несколько отрывистых приказаний.

Из повозки вынесли какую-то фигуру, с головой закутанную в шубу. Ее

пронесли в храм, где собрались монахини, с игуменьей во главе. Перед

царскими вратами стояло кресло, на которое посадили принесенную. Шубу

сбросили, и монахини увидели бледное лицо, на котором странно выделялись

большие, полубезумные глаза. Женщина была простоволоса. Густые, длинные

волосы в беспорядке разметались, раскинулись по плечам, перекинулись через

спинку кресла. Руки и ноги были связаны. Очевидно, несчастная

сопротивлялась и прибыла в монастырь не по своей воле. Это была царица

Анна, четвертая жена Иоанна Васильевича.

Тускло мерцали лампады перед иконостасом, колыхалось красное пламя

свечей, шуршали рясы монахинь, и храм, погруженный в полумрак, казался

склепом, в который опускают гроб.

Началась служба. Своды храма огласились мрачными, торжественными

напевами. Анна относилась ко всему безучастно. В ее мозгу мелькали

отрывочные воспоминания о недавнем прошлом, о светлом тереме, в котором

жилось так весело, привольно. О милых дружках, с которыми она коротала

время. Потом... это страшное утро. Опричники, которых она так ненавидела...

ворвались толпой, даже не дали одеться, грубо схватили... она

сопротивляется, кричит... ее хватают за волосы, тащат по полу... связывают,

несут на заднее крыльцо, сажают в колымагу, везут... и...

Вдруг храм огласился истерическими воплями:

— Не хочу! Будьте вы прокляты: я царица! Не смеете!

Анна забилась в истерике. Малюта, стоявший возле кресла, спокойно вынул

из-за пояса нож, обрезал конец пояса, скомкал его и засунул в рот царице.

Крики умолкли. Анна билась в кресле, не произнося ни звука. Служба

продолжалась. Затем начался обряд пострижения. Черные фигуры вышли на

середину храма, окружили кресло. Раздались скорбные напевы, говорившие о

смерти. На обычный вопрос епископа, по своей ли воле постригаемая

отрекается от мира и дает ли она обет строго соблюдать правила иночества,

ответил Скуратов. Анна лежала без сознания.

Через час царица Анна перестала существовать. Осталась смиренная

инокиня Дария. А еще через час инокиня Дария была посвящена в схиму. Когда

ее выносили из храма, на ее груди зловеще белел череп. Ее голову покрывал

капюшон, на котором тоже был вышит череп. Ее заживо погребли в одном из

монастырских склепов, где она прожила еще 54 года. Она скончалась в августе

1626 года, уже после воцарения дома Романовых.

XI

Расправившись с Анной Колтовской, царь окончательно перестал

стесняться. До этого он все-таки придавал своим похождениям и расправам

хотя отдаленный вид законности. Теперь он сбросил и эту маску. Прежде всего

он обрушился на род Воротынских и Ромодановских.

Старый князь Воротынский узнал о гибели своего племянника в ту же

ночь. Он ожидал этого и приготовился к бегству. Но его предупредили.

«Верный пес» Малюта, узнав, в чем дело, сразу понял, что Борис

Ромодановский, по наивности, сыграл роль слепого орудия мести и немедленно

отправил своих подручных к Воротынскому. Князя застали в тот момент, когда

он уже садился в возок. Его задержали и отправили в застенок. На следующее

утро Иоанн сам присутствовал на. пытке. Старик держался гордо. Истерзанный,

с раздробленными костями, он продолжал твердить одно:

— Ничего не знаю. Ни в чем не повинен.

Он понимал, что его участь решена бесповоротно и надеялся, по крайней

мере, спасти своих ближних. С этой надеждой он и умер. Но Иоанн любил

мстить до конца. Покончив с князем, он велел обесчестить его двух дочерей и

сам присутствовал при исполнении этого приказания. Затем в Кремле, на

дворцовой площадке, состоялась грандиозная медвежья забава, во время

которой звери растерзали всех родственников Воротынского и Ромодановского.

Прошел год. Неистовства’ начали утомлять Иоанна. Для удовлетворения

своих страстей ему приходилось разъезжать, потому что, несмотря на все его

строгости, бояре всеми мерами старались не допускать своих жен и дочерей в

«холостой» дворец. Царь пришел к убеждению, что ему надо снова жениться.

Однако, опыт четвертого брака показал, что на разрешение архипастырей

надежды мало. Иоанн обошелся без такого разрешения. В Спасо-Преображенском

соборе (Спас на Бору) в то время служил священник Никита, бывший опричник,

возведенный в сан по настоянию царя. Этот Никита был готов подчиняться

Иоанну во всем. Он охотно согласился повенчать своего повелителя.

В ноябре 1573 года состоялся брак Иоанна Васильевича с княжной Марией

Долгоруковой. Этот брак, пятый по счету, оказался печальнее всех

предыдущих.

Несмотря на то, что бракосочетание было совершено без разрешения

патриарха, обряд был обставлен очень пышно. В Москву собрались именитые

люди со всех концов государства. Звонили колокола московских соборов и

церквей, народу было выставлено щедрое угощение. Все ликовали.

На следующее утро Иоанн вышел в приемную палату с нахмуренным лицом.

Все насторожились, хотя никто не знал причины мрачного настроения

новобрачного. Выслушав несколько докладов, царь махнул рукой и ушел к себе.

Скоро по дворцу разнеслась весть, что царь с царицей уезжают. Скрипя

полозьями по свежему снегу, царский поезд покинул Кремль и направился в

Александровскую слободу. Там в то время был обширный пруд, переполненный

рыбой. Этот пруд носил название «царского», потому что из него поставляли

рыбу для царского стола. Тесный, но уютный дворец Александровской слободы

был любимым местом отдыха царя. Туда он уезжал нередко, а потому никто не

удивился, узнав, что Иоанн отправился в «Александровку».

Юная царица с любопытством глядела на народ, приветствовавший царский

поезд низкими поклонами. Такие почести ей воздавались впервые. Скоро

показались приземистые постройки Александровской слободы. Возки въехали в

дворцовую ограду и остановились у узорчатого крыльца. Царь, не проронивший

во время пути ни одного слова, молча вылез из возка и, не отвечая на

поклоны дворцовых людей, прошел в свои хоромы. За ним последовал Скуратов.

Через полчаса обитатели Александровской слободы шепотом передавали

друг другу о новой, непонятной затее грозного царя: десятки людей собрались

на не совсем окрепшем ледяном покрове царского пруда и стали вырубать

огромную полынью. По слухам, царь выразил желание ловить в озере рыбу.

Причуды царя давно перестали удивлять его подданных, но царская рыбная

ловля зимой, при сильном морозе, все-таки показалась чересчур странной и к

пруду начали стекаться толпы любопытных.

К полудню добрая треть пруда была очищена от льда. У края полыньи

поставили высокое кресло. Пешие и конные ратные окружили пруд, не допуская

на лед никого постороннего. Уже близились сумерки, когда распахнулись

ворота дворца и оттуда показалось странное шествие. Впереди на коне ехал

царь. За ним следовали пошевни, на которых лежала царица Мария. Она была

без памяти, но тем не менее, ее тело было крепко прикручено к пошевням

веревкою. Шествие замыкали опричники, с неизменным Скуратовым во главе.

Царь въехал на лед, сошел с коня и уселся в кресло. Пошевни остановились на

берегу. Иоанн знаком подозвал к себе Малюту и сказал ему несколько слов.

Скуратов вышел на середину пруда и обратился к собравшимся зрителям с

речью.

— Православные! — громко сказал он.— Се узрите, как наш Великий Государь

карает изменников, не щадя никого. Долгорукие изменили царю, повенчали его

на княжне Марии, а княжна еще до венца слюбилась с кем-то, и о том государю

ведомо не было. И решил государь ту Марию отдать на волю Божию.

После этих слов Малюта подошел к пошевням, достал нож и уколол

запряженную в них лошадь в круп. Лошадь сделала скачок. К ней подбежали

опричники и стали осыпать ее ударами. Испуганное животное бросилось вперед,

не разбирая дороги. Через несколько секунд раздался всплеск, полетели

брызги, и лошадь, вместе с пошевнями и привязанной к ним царицей,

погрузилась в ледяную воду.

Зрители невольно ахнули. Затем наступило глубокое молчание. Все, как

зачарованные, глядели на поверхность пруда, где расходились широкие круги и

поднимались пузыри. Наконец, вода успокоилась и снова приняла вид

зеркальной глади. Царь поднялся со своего кресла, снял шапку, перекрестился

и сказал:

— Воля Господня свершилась.

Затем он сел на коня и в сопровождении опричников уехал во дворец,

куда по его распоряжению уже были собраны все красивые женщины слободы. Там

началась оргия, длившаяся до утра. Обыватели Александровской слободы,

потрясенные казнью новой царицы, пугливо ютились по домам. Но и через

запертые окна до них доносились пьяные крики опричников, слонявшихся по

улицам слободы и искавших случая «разгуляться». Только к утру все затихло,

а вечером царь, сопровождаемый едва протрезвившейся ватагой, выехал в свой

Кремлевский дворец.

В Кремле настали унылые дни. С раннего утра до поздней ночи протяжно

звонили колокола. В Москву переселились нравы Александровской слободы: царь

снова превратился в игумена, его приближенные — в монахов. По крайней мере,

по одежде. Опять начались долгие ночные богослужения, которые совершались в

храме Спаса на Бору, и опять за службами следовали безобразные оргии. Но

теперь Иоанн, по крайней мере, соблюдал внешние приличия. Он регулярно

выходил утром в приемную палату, выслушивал доклады и клал резолюцию. В

последних стала проявляться даже некоторая мягкость, которая до этого

времени была совершенно чужда Грозному.

Малюта, желая угодить царю, приказал схватить Петра Долгорукого, брата

утопленной Марии. Княжича подвергли жестокой пытке, добиваясь, чтобы он

назвал «лиходея, погубившего царицу». Несмотря на страшные мучения, Петр

Долгорукий неизменно отвечал:

«Сестру Марию погубил лишь один лиходей — царь Иоанн Васильевич».

Скуратов доложил царю о неслыханном упорстве княжича.

Иоанн внимательно выслушал доклад и приказал:

— Отпустить Петра Долгорукова в его вотчину, да не поставятся ему в вину

прегрешения его сестры, за кои он ответ держать не может.

Все были поражены такой необычной снисходительностью царя, но

Скуратов, лучше всех знавший изменчивый нрав грозного властелина, решил

поступить по-своему: он отправился в застеночный каземат, где лежал

полумертвый молодой Долгорукий, и собственноручно дорезал его. Царю он

сообщил, что: «Княжич Петр скончался от неведомой хвори». Верный слуга

исправлял ошибки своего господина.

Малюта не ошибся. Молитвенное настроение Иоанна продолжалось недолго.

Через две недели после гибели Марии Долгоруковой в Кремлевском дворце

началась иная жизнь. Замолкли соборные колокола, черные шлыки, мантии и

рясы исчезли, и бешеным потоком понесся прежний разгул, воцарился

откровенный разврат.

Приспешники Иоанна никогда еще не доходили до такой бесшабашности,

какая бурными волнами разлилась по Москве в начале 1574 года. Все более и

менее зажиточные люди спешили покинуть столицу или, по крайней мере, увезти

из нее своих жен и дочерей.

Приемы во дворце прекратились. Все дела вершили дьяки и думные бояре.

Царь, измученный бессонными ночами и попойками, вставал поздно, иногда

после полудня. Страшно похудевший, совершенно лысый, с лицом, покрытым

морщинистой кожей коричнево-зеленоватого цвета, он производил впечатление

выходца из могилы, и внушал ужас даже своим приближенным. Его

раздражительность достигла крайних пределов. Достаточно было одного слова,

чтобы привести его в состояние ярости, граничившее с полной невменяемостью.

Поднявшись с постели, царь требовал к себе «омывальщиц».

Это были выбранные им самим красивые женщины, на обязанности которых лежало

обмывание хилого царского тела теплой водой и обтирание его душистым

маслом. Во время обмывания царь сидел на табурете, сбросив с себя всякие

покровы. Иногда он при этом ложился, и тогда получалось полное впечатление

обряда обмывания покойника.

За обмыванием следовало облачение, во время которого Иоанну тоже

прислуживали женщины.

Несмотря на видимую дряхлость, царь в это время ревностно занимался

государственными делами. По его приказанию был основан город Уфа, все

многочисленное население башкирских степей признало своим повелителем

русского царя и присягнуло ему в верности. Русь росла.

Помимо востока, где граница царства раздвинулась до Сибири, Урала и

Астрахани, Иоанн стремился проникнуть и в сторону запада. Война с Ливонией

затянулась и обещала мало хорошего. Честолюбивый царь стал мечтать о

Польше, поддержкой которой пользовалась Ливония.

В это время в Швеции царствовал полупомешанный Эрик, сын Густава Вазы.

Шведский король в жестокостях мало отличался от Иоанна IV, Как все

властители, не имеющие ничего общего со своим народом, Эрик дрожал за свой

престол и всеми мерами старался искоренять «крамолу». При этом он не щадил

никого. Ему донесли, что его брат Иоанн пользуется любовью населения.

Этого было достаточно, чтобы заподозрить принца Иоанна в стремлении

захватить власть, и его, по приказанию короля, заключили в тюрьму. Иоанн

был женат на сестре польского короля, Екатерине, за которую когда-то

сватался русский царь. Узнав о заточении принца, Иоанн снарядил в Швецию

особое посольство. Царь обещал шведскому королю навеки уступить ему

Эстонию с Ревелем, помочь ему в войне против польского короля Сигизмунда и

доставить возможность заключить выгодный договор с Данией и Ганзейскими

городами. За это он требовал лишь одного: выдачи ему Екатерины. Эрик

согласился на эти условия. Возможно, что сумасбродная затея Иоанна удалась

бы, но вмешались члены шведского государственного совета. Они приложили все

старания к тому, чтобы не допустить русского чрезвычайного посла к Эрику.

Воронцов прожил в Стокгольме одиннадцать месяцев, тщетно добиваясь

аудиенции у короля. За это время в Швеции был подготовлен государственный

переворот. Больного Эрика свергли, и на престол вступил его брат Иоанн,

после чего о выдаче Екатерины, конечно, не могло быть и речи.

Русский царь узнал о постигшей его неудаче за несколько дней до

возвращения Воронцова. Иоанн, вообще не привыкший сдерживаться, дал полную

волю своей ярости. В эти дни даже такие приближенные, как Скуратов,

Басманов и другие боялись попадаться ему на глаза. Наконец, ему доложили,

что Воронцов вернулся. Иоанн как-то сразу притих. Он велел передать

Воронцову, что желает видеть его во дворце на следующее утро.

В обычное время, около десяти часов утра, Воронцов был в приемной

палате. Согласно установившемуся обычаю, боярин Воронцов, как названный по

личному повелению царя, стал около трона. Вышел царь. Всех удивил его

добрый вид. Иоанн весело улыбался, ласково отвечал на поклоны. Усевшись на

трон, он обратился к присутствующим с небольшой речью, в которой восхвалял

заслуги боярина Воронцова.

— И за те его заслуги,— сказал царь в заключение.— жалуем мы боярина Никиту

Воронцова нашим псарем. Седой Воронцов пошатнулся при этих словах.

— Великий Государь! — сказал он дрожащим голосом.— Я верно служил твоему

родителю, блаженной памяти государю Василию Иоанновичу. Служил тебе верою и

правдою. Не заслужил я твоей немилости. Лучше вели казнить, а в псарях из

рода Воронцовых никто не хаживал.

Царь усмехнулся и сказал:

— Ин ладно, боярин Никита. Псарем не хочешь быть, останься в моих

палатах. Быть тебе скоморохом. Недаром там год пробыл и с пустыми руками

приехал.

По знаку царя принесли усеянное бубенцами шутовское платье. Услышав звон

бубенцов, Воронцов выхватил кинжал, бросился в угол приемной палаты и

крикнул:

— Не дамся! Убью!

— Не убьешь,— спокойно заметил Иоанн, поднимаясь с трона.— Я тебе сам

жалованный кафтан надену.

С этими словами царь направился к Воронцову, стоявшему в углу с

занесенной над головой правой рукой, в которой он судорожно сжимал рукоять

кинжала. Все замерли в ожидании. Царь медленно приближался к боярину...

Воронцов растерянно глядел па него. Когда Иоанн подошел к нему почти

вплотную, боярин захохотал и крикнул:

— Так значит ты, Иоанн Васильевич, Воронцовых на поругание отдаешь?! Не

быть тому во веки!

И, прежде чем его успели схватить за руки, он размахнулся и вонзил

кинжал себе в левый бок. Удар пришелся в сердце. Через секунду на полу

лежал труп. Иоанн хрипло рассмеялся и сказал, обращаясь к Скуратову: — Ну,

Малюта, тебе работы убыло. А то пришлось бы повозиться с этой падалью.

Тело боярина Воронцова унесли. Прием продолжался.

Иоанн совсем невзлюбил Москву. Почти все время он проводил в

Александровской слободе. У него все чаще случались истерические припадки,

во время которых он был окончательно невменяем. Тогда от него бежали все.

За припадками обычно следовал полный упадок сил, а потом начинались

галлюцинации. В один из таких моментов ему показалось, что на позолоченном

куполе церкви Александровской слободы сидит утопленная Мария Долгорукая.

Это было ночью. Царь немедленно велел провести по куполу черные полосы. В

другой раз ему показалось, что на паперти храма стоит замученный князь

Вяземский. Полубезумный царь велел поставить вокруг паперти железную

ограду, «чтобы не повадно было ходить туда кому не след».

Во дворце Александровской слободы был настоящий гарем. От восточных

гаремов он отличался только тем, что находившиеся в нем женщины

пользовались широкой свободой. У них не было евнухов, доступ к ним был

открыт всем приближенным царя. Сам Иоанн уже пресытился. Придворные

одалиски его не удовлетворяли. Он искал развлечений на стороне. Однажды он

заехал к своему любимцу, князю Петру Васильчикову. У князя была

семнадцатилетняя дочь Анна, славившаяся своей красотой. Царю она очень

понравилась и он предложил князю послать дочь во дворец. Гордый Васильчиков

отказался. Тогда Иоанн заявил, что он женится на Анне, и на другой день

прислал к Васильчикову сватов. Отказать царю было немыслимо. Анна

Васильчикова стала женою царя. Неизвестно, кто их венчал, но во всяком

случае, царицей Анну не признавал никто. Патриарх и епископы не признали

этот брак. Впрочем, Иоанн и сам не добивался такого признания.

С Анной Иоанн прожил всего три месяца. Затем она как-то таинственно

скончалась. Всем было объявлено, что она умерла от «грудной болезни», хотя

до брака Васильчикова была совершенно здорова. Ее тело тайком, ночью, было

вывезено из дворца и отправлено в Суздальский девичий монастырь для

погребения. Вообще, этот брак носил очень странный характер. Подняв до себя

Анну Васильчикову, Иоанн не приблизил ко двору ни одного из ее

родственников, что совершенно противоречило традициям русских царей.

Иоанн не счел нужным проводить прах Анны до могилы. После похорон царь

был очень весел.

Придворная жизнь потекла обычным порядком.

После казни князя Вяземского царь, наряду с молодым Басмановым,

приблизил к себе стремянного Никиту Мелентьева. Это был пронырливый

человек, завоевавший расположение Иоанна своей готовностью делать по

царскому приказу все, что угодно. Однажды Иоанн, желая оказать своему

любимцу особое внимание, заехал к нему. Это посещение было совершенно

неожиданным для Мелентьева. Он, конечно, засуетился. Через несколько минут

в горнице, где посадили царя, появилась жена Мелентьева, красавица

Василиса. Она внесла поднос с чарками и стопой заморского вина. Василиса

низко поклонилась. Царь поднялся, взял предназначенную для него чарку и

сказал:

— Здрава буди, хозяюшка. А хозяину твоему укор за то, что такую красоту

до сей поры от нас скрывал.

Лицо Василисы покрылось густым румянцем. Скромная жена стремянного не

смела мечтать о присутствии во дворце. Милостивые слова царя открывали ей

доступ туда. Совершенно иное впечатление произвели слова Иоанна на

Мелентьева. Он пригляделся к дворцовой жизни и понимал, что его семейной

жизни грозит серьезная опасность. Он побледнел. В глазах сверкнул недобрый

огонек. Но он сдержался, отвесил низкий поклон и сказал:

— Благодарим на ласке, великий государь. Да продлит Господь твои лета. А

насчет Василисы скажу, что негоже бабе стремянного пред царскими очами

быть. Ступай, Василиса!—Строго добавил он, обращаясь к жене.

Василиса еще раз поклонилась и вышла. При этом она успела бросить на

Иоанна лукавый вызывающий взгляд, который у женщин является одним из самых

сильных оружий.

Когда она ушла, царь, не спускавший с нее глаз, сказал Мелентьеву:

— Сегодня же пришли Василису во дворец. Нечего ей здесь губить свою

молодость.

Мелентьев молча поклонился. Царь скоро уехал.

Ни в тот, ни в следующий день Василиса во дворец не явилась. Не

появлялся там и сам Мелентьев. На третий день Иоанн вспомнил о нем. На

вопрос, почему не видно стремянного, Скуратов ответил, что Мелентьев болен.

— А Василиса? — спросил царь.

— Тоже сказывается хворой,— ответил Малюта, и по губам его скользнула

легкая улыбка.

— Послать к ним немца-лекаря,—распорядился царь.—Да приказать ему, чтоб

прямо от них ко мне пришел.

Через два часа лекарь Бомелиус явился к царю. Он сообщил, что

Мелентьев, точно, слегка нездоров, но что к Василисе его,. лекаря, не

пустили.

— Надо навестить хворого,— сказал Иоанн и добавил: — Малюта, захвати с

собой фляжку вина.

Царь в сопровождении Малюты и Басманова отправился к Мелентьеву. Тот

лежал на постели. Последнее посещение Иоанна его потрясло, и он заболел

легкой формой нервной горячки.

Новое посещение царя было настолько неожиданно, что челядь совершенно

растерялась и даже не успела уведомить Мелентьева. Иоанн прямо прошел в

его спальню.

— Хвороба одолела, Никита? — спросил царь, стараясь придать своему голосу

оттенок ласкового участия.

— Недужен, великий государь,— ответил Мелентьев, с трудом поднимаясь на

постели.

— Ничего, Никитушка, вылечим, Малюта! Дай-ка ему нашего вина. Авось ему

от него полегчает.

Мелентьев пристально взглянул на царя, посмотрел на Малюту и понял

все.

— Государь! — дрожащим голосом сказал он.— Суди тебя Господь. Я

противиться не смею. А только... коли поднимется у тебя рука обидеть

Василису, с того света приду к тебе.

Иоанн хрипло рассмеялся и отвернулся. В это время Скуратов подал

Никите чарку вина. Тот перекрестился и залпом осушил ее. Через несколько

минут на постели лежал труп.

Через два дня, после похорон Мелентьева, во дворце появилась Василиса.

Эта роскошная женщина сразу заняла первенствующее положение. Она сумела

очаровать дряхлевшего Иоанна, который беспрекословно исполнял все ее

прихоти. В короткое время Василиса Мелентьева удалила из дворца всех

женщин, в которых она могла видеть соперниц. При этом Василиса ухитрялась

держать Царя все время в напряженном состоянии, не допуская, его до

физического сближения. Она преследовала вполне определенную цель: ей нужно

было сделаться царицей. И она добилась своего. Царь с ней обвинчался.

Разумеется, что о благословлении со стороны патриарха немогло быть и

речи. Брак был явно незаконен, тщеславной Василисе нужно было лишь одно:

именоваться царицей.

Василиса держала Иоанна около себя в течении двух лет. За это время

Иоанн будто переродился. Почти прекратились казни. Иоанн не выезжал в

Александровскую слободу, его припадки случались крайне редко, оргий во

дворце не было.

Утром, во время приема, царь был ласков. Нередко он прерывал приемы и

уходил во внутреннии покои, чтобы повидаться с Васелисой. Все вздохнули

свободно.

Вдруг произошла катастрофа.

Однажды Иоанн принимал Шведского посла. Велась крайне важная беседа

относительно уступки побережья Балтийского моря. Присутствовали только

самые приближенные люди. Вдруг среди беседы Иоанн встал и ушел. Шведский

посол был в полном недоумении. Иоанн быстрым шагом направился на половину

царицы. Он распахнул дверь. Василиса стояла среди терема, ее лице было

покрыто румянцем, на губах застыла деланная, растерянная улыбка. Иоанн

крикнул обернувшись назад:

—Малюта!

Вошел Скуратов.

—Обыщи терем! —Обрывисто приказал царь и остановился, опершись на посох.

Василиса побледнела, но не произнесла ни одного слова.

Малюта стал осматривать терем. За штофным пологом кровати он нашел

Сокольничего Ивана Калычева. Молодой красавец, видя, что его участь решена,

вышел на середину терема, смелым взглядом окинул дрожавшего от ярости царя

и сказал:

—Государь! Винюсь перед тобой. Скрывать нечего. И ведаю, что меня ждет

лютая казнь. А только позволь мне на последок правду сказать тебе. Загубил

ты Василисиного мужа Никиту, губишь теперь и ее. Погляди на себя. Подумай,

гоже ли тебе молодую жену иметь. Лучше бы ты...

Острый конец царского посоха прервал эту речь. Василиса лежала в

глубоком обмороке. Царь забился в припадке, Шведский посол его не дождался.

На следующий день в Александровской слободе происходили похороны. На

окраине была вырыта широкая могила. Священник, совершавший богослужение, не

знал, кто лежит в двух гробах, которые привезли из Кремля. Ему даже не

назвали имен. От имени царя Босманов передал, что поминать нужно просто

"усопших раб Господен". Иоанн приучил священников к повиновению и во время

отпевания над закрытыми гробами произносилось такое необычное поминовение.

В церкви присутствовал только молодой Босманов. Священнику несколько раз

казалось, что в одном из гробов издается легкий шорох, но он несмел ничего

сказать. Гробы вынесли и зарыли в общей могиле. По распоряжению Босманова,

Холма над этой могилой не засыпали.

В одном из этих двух гробов лежал Иван Колычев, а в другом - живая

Василиса Меленьтьева, Вся обвязанная веревками, с плотно заткнутым ртом.

XII

В кремлевском дворце снова завелся горем. Опять начались массовые казни.

В первую очередь, конечно, на плаху были отправлены все родственники

Колычева. Затем пострадали сородичи Василисы Мелентьевой. Иоанн был

настолько озлоблен, что сам присутствовал в застенках и сам пытал

допрашиваемых. Под пыткой сыпались оговоры, к допросу привлекались десятки

людей. Потоки крови лились несколько месяцев. Наконец, царь присытелся

казнями и занялся государственными делами.

За это время, однако, не оставлял мысли о новом браке и подыскивал себе

невесту. Он выбрал Наталью Коростову, но встретил неожиданное препятствие:

дядя Натальи, новгородский архиепископ Леонид, приехал в Москву и заявил

царю, что он скорее убьет свою племянницу сам, чем отдаст ее на поруганию

Иоанну. Эти смелые слова архиепископ произнес открыто, на приеме. Все

ждали, что царь придет в состояние ярости, но, к общему изумлению, Иоанн

сохранил спокойствие и даже обласкал Леонида.

В тот же день на дворцовой площадке состоялась оригинальная потеха. С

заднего крыльца дворца, вынесли какой-то тюк, зашитый в медвежью шкуру.

Этот тюк положили среди площадки. Затем псари привели около десятка

огромных злых псов и натравили их на тюк. Псы в несколько мгновений

разорвали медвежью шкуру, а потом разорвали зашитого в него человека. Это

был архиепископ Леонид. После приема его пригласили в стольную палату,

накормили, а затем связали и зашили в шкуру.

Наталья Коростова, несмотря на ее сопротивление, должна была поселится

во дворце. Она стала добычей царя, но не получила звания царицы. Дядя

невольно оказал ей плохую услугу. Наталья пользовалась расположением царя

всего несколько месяцев. Затем она бесследно исчезла. Возможно, что ее

скелет найдут в стенах тех подземелий, которые теперь начинают исследовать

в Кремле. Там Иоанн любил хоронить людей, которых почему-либо неудобно было

казнить публично.

XIII

Исчезновение Натальи совпало с появлением в Москве боярина Федора

Нагого. Боярин много лет прожил в ссылке и, неожиданно для него самого,

вдруг получил от Иоанна приказ немедленно вернуться в столицу. Нагой не мог

объяснить себе, благодаря чему царь снял с него опалу. Между тем, дело

обстояло очень просто. В вотчине опального боярина случайно, проездом, был

князь Одоевский, один из послов, постоянно ездивших из Москвы к польскому

королю. Вернувшись в Москву, князь придумал способ расположить к себе царя.

Он в ярких красках описал ему красоту боярышни Марии Нагой. Иоанн так

увлекся этим описанием, что немедленно приказал вернуть в Москву боярина со

всем его семейством.

Мария Нагая, действительно, была идеалом русской красавицы.

Высокая, статная, с большими выразительными глазами и густой косой ниже

пояса, она пленяла всех, кому приходилось ее видеть.

На другой день после приезда Нагого, царь вызвал его к себе, обласкал,

пожаловал ему подмосковную вотчину и, в знак особой милости, объявил, что

на днях посетит его. Действительно, через два дня у дома Нагого, на окраине

Москвы, появился царский поезд. Иоанн приехал верхом. К этому времени он

уже настолько одряхлел, что ему трудно было держаться в седле, но он

старался казаться моложе своих лет. Он въехал во двор и без посторонней

помощи соскочил с коня. Свита, соблюдая обычаи вежливости, спешилась у

ворот.

Боярин Федор Нагой встретил царя на крыльце с глубокими поклонами. В

обширной, богато убранной стольной горнице высокого гостя ждала боярыня с

подносом, на котором стояли две золотые чарки: для царя и хозяина. Иоанн

вошел, оглянулся, поморщился и, не отвечая на поклон боярыни, сказал:

— Не ладно принимаешь, боярин. Я к тебе со всеми милостями, а ты меня

обижать задумал. Нагой растерялся.

— Помилуй, Великий Государь,— сказал он.— Можно ли мне и помыслить чинить

тебе обиду? В чем ее усмотреть изволил?

— А в том,— ответил Иоанн,— что не кажешь мне дочь свою.

А она, сказывают, красоты неописанной.

Эти слова объяснили Нагому, чему он обязан снятием опалы.

Надо сказать, что боярышня Мария была просватана за сына одного из бояр,

живших по соседству с вотчиной, в которой Нагой провел более десяти лет.

Боярышня поэтому не приехала в Москву. Сознаться в этом было опасно, потому

что царь приказал Нагому явиться в Москву со всем семейством. Несколько

секунд боярин раздумывал, потом решительно заявил, что боярышня хворает и

потому не может покинуть своей светелки. Но Иоанн не любил изменять своих

намерений. Он приехал к Нагому, чтобы увидеть его дочь, и должен был

увидеть ее во что бы то ни стало.

— Ничего, боярин,— весело сказал он.— Хоть и недужна боярышня, а видеть

ее я хочу. Веди меня к ней.

Боярыня настолько испугалась, что уронила поднос. Чарки со звоном

покатились по полу, вино разлилось. Момент был критический. Боярин упал в

ноги и покаялся, что обманул его, что Марин нет в Москве.

Против ожидания, царь не разгневался. Добродушно усмехнувшись, он

сказал:

— То-то, Федор! Нелегко провести меня. А теперь—сейчас же посылай за

боярышней. Послезавтра опять приду к тебе. И если тогда ее здесь не будет,

не прогневайся...

Царь повернулся, вышел, сел на коня и уехал.

Нагой сейчас же поскакал в свою вотчину и вернулся в Москву с дочерью.

Мария плакала, умоляла убить ее, но не разлучать с женихом, но честолюбивый

боярин решил во что бы то ни стало исполнить волю царя.

В назначенное время Иоанн приехал к Нагому. На этот раз вино поднесла

ему боярышня Мария. Она произвела на него сильное впечатление. Вопреки всем

обычаям, он при ней сказал Федору:

— Ну, боярин, сам я себе у тебя сватом буду. Полюбилась мне твоя дочь,

быть ей московской царицей.

Мария упала в обморок. Нагой низко поклонился. Он ждал этого.

Царь усмехнулся и, взглянув на лежавшую без чувств девушку, сказал:

— Видно, не по нраву пришелся я боярышне. Да ничего. Стерпится —

слюбится.

Через неделю была отпразднована свадьба. Конечно, и на этот раз

церковный обряд совершался без участия патриарха и епископов. Царя венчал

все тот же священник Никита. Но свадебный стол был обставлен очень

торжественно. Подавались «сахарные кремли», вино лилось рекой. Посаженным

отцом Иоанна был его сын Федор: дружкой со стороны жениха — князь Василий

Иоаннович Шуйский; дружкой со стороны невесты — Борис Федорович Годунов.

Все будущие московские цари.

На другой день после свадьбы царя его сын Федор женится на Ирине

Годуновой, которую Иоанн незадолго до этого наметил себе в невесты.

На короткое время в московском дворце жизнь шла мирно.

Царица Мария покорилась своей участи и относилась к Иоанну хорошо. Сам царь

был доволен своей новой женой. Одно лишь ему в ней не понравилось: она

часто, без видимой причины начинала плакать. Это его раздражало. Однажды,

застав ее в слезах, он до того рассердился, что обещал «отдать ее псам»,

если она не станет веселой. Конечно, Мария от этого не стала веселее и

между ней н царем установились холодные отношения. Началось повторение

старого. Снова ночью дворец оглашался пьяными песнями, опять в нем

воцарился дикий разгул. Но у Иоанна уже не было прежних сил. Случалось, что

он среди оргии вдруг засыпал. Он забывал имена своих любимцев; иногда

называл Годунова Басмановым, удивлялся, почему за столом нет Вяземского,

казненного им много лет назад, и т. д.

Его старший сын Иоанн, унаследовавший от отца все дурные качества,

принимал деятельное участие в оргиях. Но в то же время, он как наследник

престола, интересовался всеми государственными делами. В этой области он

был ярым противником царя. Зная, что государь ищет мира с Польшей, он

переписывался с польским королем Баторием и Обещал ему, после смерти отца,

всевозможные уступки, если король прекратит войны до воцарения его, Иоанна

Иоанновича. Ободренный таким настроением наследника московского престола,

Баторий написал Иоанну IV такое письмо:

«Ты — не одно какое-нибудь дитя, а народ целого города, начиная от

старших до наименьших, губил, разорял, уничтожал, подобно тому, как и

предок твой предательски жителей этого же города перемучил, изгубил или

взял в неволю. Где твой брат Владимир? Где множество бояр и людей? Побил!

Ты не государь своему народу, а палач, ты привык повелевать над подданными,

как над скотами, а не так, как над людьми! Самая величайшая мудрость:

познай самого себя; и чтобы ты лучше узнал самого себя, посылаю тебе книги,

которые во всем свете о тебе написаны; а если хочешь,— еще других пришлю:

чтобы ты в них, как в зеркале, увидел и себя, и род свой... Ты довольно

почувствовал нашу силу; даст Бог, почувствуешь! Ты думаешь: везде так

управляются, как в Москве? Каждый король христианский, при помазании на

царство, должен присягать в том, что будет управлять не без разума, как ты.

Правосудные и богобоязненные государи привыкли сноситься во всем со своими

подданными, и с их согласия ведут войны, заключают договоры; вот н мы:

велели созвать со всей земли нашей послов, чтобы охраняли совесть нашу и

учинили бы с тобой прочное установление; но ты этих вещей не понимаешь»...

Зная болезненную впечатлительность отца, Иоанн надеялся довести его до

окончательного состояния безумия и, таким образом, скорее занять его место.

Первое ему удалось, второе — нет. Именно это письмо Батория сыграло роковую

роль. Случайно при его чтении присутствовал Иоанн Иоаннович. Царь вышел из

себя, клялся уничтожить польского короля. Сын произнес несколько

насмешливых замечаний и в результате — Иоанн ударил сына посохом в висок.

Промучившись два дня, Иоанн Иоаннович скончался.

Отчаяние царя продолжалось около месяца. Когда этот период миновал, в

Иоанне произошла огромная перемена: он окончательно перестал выносить около

себя людей, не способных беспрерывно веселиться. Мария стала ему

ненавистна. Но в то же время, почти совсем исчезла и его кровожадность.

Казни стали в Москве редкостью. Но зато у Иоанна еще более усилилось

чувство сладострастия. Оно дошло до болезненности. За несколько месяцев до

своей кончины он заболел. За ним ухаживали жена Мария и невестка, вдова

убитого им сына. Иоанн почти окончательно лишился сил, так что его

приходилось поднимать на руках. Однажды ночью, когда около него дежурила

невестка, царь вдруг почувствовал в себе прилив бодрости. Он сам поднялся.

Невестка сидела рядом, в кресле. Иоанн неожиданно схватил ее за руки,

потянул к себе и начал шептать ей слова любви. Между ними завязалась

борьба. Царь делал отчаянные усилия, чтобы повалить ее, но ей удалось

вырваться и она убежала.

Это был последний подъем чувств. Правда, царь скоро встал с постели,

но все понимали, что дело близится к концу. Не чувствовал этого только сам

Иоанн. Он подготовлял новый брак.

Царю сообщили, что у английской королевы есть красивая родственница

Мария Гастингс, графиня Гонтингтонская. Иоанн не считал нужным скрывать

своего отношения к Марии Нагой, хотя та в это время готовилась стать

матерью. Он послал в Лондон дворянина Федора Писемского, который должен был

посмотреть «невесту» и переговорить с королевой.

Царь предвидел, что королева Елизавета может возразить, что он женат,

и велел передать ей условия, на которых может состояться новый брак.

Писемский должен был объяснить, что брак Иоанна недействителен, ибо не

признан архипастырями греческой церкви. В особом указе царь писал

Писемскому:

«И сказать ее королевскому величеству, что Мария Нагая не царица, и

будет пострижена в монастырь».

Иоанн требовал, чтобы Мария Гастингс и все лица ее свиты приняли

греческую веру. Детям будущей царицы обещал «особые уделы, как издревле

велось на Руси». Таким образом, царь, в погоне за новой жертвой своих

страстей, был готов разделить свое царство между детьми английской

принцессы.

Кроме того, Писемский должен был обещать Елизавете тесный союз Англии

с Русью.

Королева приняла московского посла с большими почестями, по

относительно сватовства дала уклончивый ответ. По ее словам, Мария Гастингс

больна и видеть ее нельзя. Королева была в очень затруднительном положении.

С одной стороны, ей очень хотелось породниться с русским царем, с другой

же—Мария Гастингс не хотела слышать о браке с Иоанном, жестокости которого

были хорошо известны в Англии. В конце концов, Елизавета нашла остроумный

исход: под именем Марии Гастингс Писемскому показали какую-то рябую,

кривобокую девицу почтенного возраста. Разумеется, после этого посол

поспешил уехать из Лондона, чтобы сообщить царю, что его обманули и что

выбранная им невеста похожа на чудовище.

За хитрость Елизаветы должен был расплатиться лейб-медик московского

царя, англичанин Роберт, который первый сообщил ему о красоте Марии

Гастингс. Роберта замучили в застенке.

Между тем, мысль о тесном союзе с Москвой настолько соблазнила

английскую королеву, что она отправила к Иоанну чрезвычайного посла Джерома

Боуса. Этот посол должен был передать Иоанну собственноручное письмо

королевы, которая предлагала царю жениться на ее двоюродной племяннице,

Анне Гамильтон, овдовевшей незадолго до этого. Анна отличалась красотой,

но, в то же время, и твердым жестоким характером. Когда Елизавета спросила

ее, не хочет ли она стать женой грозного царя, не боится ли она его, Анна

рассмеялась и сказала:

— Я в мире боюсь только одного: старости. А московского царя я сумею

укротить.

Боус привез царю портрет Анны, изображенной в сильно декольтированном

платье. Этот портрет был специально написан для Иоанна, чтобы показать ему

пышный бюст предлагаемой невесты.

Иоанн пришел в восторг. Боус имел у него несколько аудиенций, во время

которых подробно обсуждались условия брака и вырабатывался план сближения с

Англией.

Английская королева требовала, чтобы английские купцы получили в

русском государстве право беспошлинной торговли и чтобы, в то же время, на

все товары не английского происхождения были наложены высокие пошлины.

Иоанн согласился на все эти условия, Боус начал подготовлять формальный

договор. Царь торжествовал.

Но английский посол, кроме международной политики, затронул и вопросы

интимного характера. Елизавета требовала, чтобы ко дню приезда невесты в

Кремлевском дворце не осталось ни одной русской женщины и чтобы, прежде

всего, оттуда была удалена Мария Нагая. Боус добавил, что леди Гамильтон

уже выехала из Лондона.

Убрать из дворца тех женщин, которыми себя окружил Иоанн, было не

трудно. Гораздо сложнее представлялся вопрос об удалении Марии, которая

только что родила сына Димитрия. Иоанн был способен на многое, но выгнать

царицу, еще не оправившуюся от родов, не был в состоянии даже он. В этом

смысле он ответил английскому послу.

Боус, избалованный уступчивостью царя, надменно ответил, что «ее

величество, английская королева Елизавета, требует исполнения всех условий,

до последних мелочей. В противном случае она приказала прервать

переговоры».

Это заявление Иоанну передал Годунов. Царь несколько дней, не

выходивший из опочивальни, вспылил и велел передать англичанину, что если

он немедленно не выедет из Москвы, его вывезут на кляче. После этого Боусу,

конечно, осталось только покинуть столицу. С леди Гамильтон он встретился в

Польше и уговорил ее вернуться в Лондон. Кажется/ это был первый случай,

когда в Иоанне доброе чувство одержало верх над злым.

Но он тотчас же раскаялся в своем порыве. Ему казалось, что он проявил

слабость, недостойную могущественного царя. Когда через несколько дней

после отъезда Боуса ему доложили, что царица Мария встала с постели и

просит у него дозволения предстать пред его очи, он грубо ответил:

— Пусть сидит в своем тереме и не суется туда, где ее не спрашивают.

Мария увидела Иоанна только в гробу.

Накануне своей смерти, 17 марта 1584 года, царь отправил Шуйского в

Швецию. Ему сообщили, что у шведского короля есть дальняя родственница,

отличающаяся удивительной красотой. Царь решил посвататься за шведскую

принцессу. Он предлагал королю тесный союз и всевозможные льготы. Но

Шуйскому не было суждено покинуть пределы Руси. На другой день его догнал

курьер с вестью о кончине царя. Иоанн умер внезапно, во время партии в

шахматы.

Даже его могучий организм не выдержал тех оргий, среди которых

протекала его жизнь.

Страницы: 1, 2