Жены Иоанна Грозного

Жены Иоанна Грозного

I

25 июля 1569 года на Красной площади в Москве с раннего утра кипела

работа. Еще накануне туда привезли целые штабели бревен, досок, несколько

железных котлов, груды ценен, крюков. Московские люди отлично знали

значение этих приготовлении: грозный царь Иоанн Васильевич не раз тешил

себя всенародными казнями и пытками, но никогда еще Москва не видела такой

массовой казни, которая, очевидно, готовилась в этот день.

Кто-то пустил слух, будто царь приказал опричникам хватать обывателей

на улицах и казнить поголовно всех, кто покажется, и Москва замерла. Только

на Красной площади стучали топоры и визжали пилы, да кое-где по опустевшим

улицам проезжали «верные слуги государевы», с метлами и собачьими головами

у седел.

Часам к восьми на площади выросло 18 широких виселиц. Среди них, у

Лобного места, возвышался костер, над которым висел огромный чугунный чан с

водой. Костер запылал, и скоро над чаном поднялись белые клубы пара. Среди

тишины, в которую погрузилась площадь, слышно было только потрескивание

горящих бревен и клокотание кипятка. Рабочие, окончив свое дело, поспешили

скрыться. На Красной площади остались лишь несколько опричников,

наблюдавших за приготовлениями к казни.

Ровно в одиннадцать часов за кремлевской стеной раздались звуки бубнов

и труб. Спасские ворота распахнулись и показалась длинная процессия.

Впереди, на белом копе, ехал сам царь Иоанн Васильевич. На нем был «малый

наряд», т. е. короткий парчовый кафтан, но на голове сверкал покрытый

золотой насечкой шлем. у пояса висела сабля, а в правой руке было зажато

длинное копье. За царем ехал его любимый сын Иоанн. Царевич был тоже в

«малом наряде» и, как царь, вооружен саблей и копьем. Кроме того, у его

седла болталась метла и собачья голова, потому что он считался главным

начальником опричнины.

За царевичем выехали сотни опричников, а за ними шли осужденные, которых

на этот раз было около 300 человек. Измученные пытками, они еле передвигали

ноги. На худых, зеленовато-бледных лицах застыло выражение страдания и

полного равнодушия ко всему, что происходит. Некоторые из них даже

останавливались, и тогда стража подгоняла их ударами бердышей. Это были

страдальцы, обвиненные в заговоре против грозного царя. После возвращения

из разгромленного Новгорода и Пскова Иоанну нужно было и в Москве устроить

что-либо выдающееся по жестокости. Скуратов, угадывающий желания своего

повелителя, поспешил «открыть» грандиозный заговор, во главе которого,

будто бы, стоял архиепископ Пимен. В результате московские застенки и

тюрьмы переполнились, начались массовые пытки г почти все, подвергавшиеся

допросу, были осуждены. Среди них были знатные бояре и даже такие любимцы

царя, как старший Басманов, князь Вяземский и другие.

Иоанн подъехал к Лобному месту и остановился. Он окинул взором пустую

площадь, нахмурился и громко, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Собрать народ. Пусть все видят, как гибнут злодеи.

С криками «Гойда! Гойда!» опричники бросились врассыпную. По всем

улицам Москвы застучали конские копыта, удары бердышей о двери и ворота.

Обыватели, замирая от страха, не смели нарушить волю царя. Через полчаса

Красная площадь стала заполняться народом и скоро на ней собралась тысячная

толпа.

Царь, не проронивший до этого слова, повернул коня от Лобного места к

народу и, возвысив голос, сказал:

— Народ! Сейчас увидишь муки н казни. Гляди, но не бойся. Се я караю

изменников, умышлявших погубить меня и все мое царство. Ответствуй, прав ли

суд мой?

Опричники, окружавшие Иоанна плотным кольцом, громко закричали:

— Прав! Прав! Да живет многие лета Государь Великий! Да сгинут злодеи,

изменники.

Эти клики подхватила толпа, запрудившая Красную площадь.

Молчать в такие минуты было слишком рискованно.

Царь подал знак и началась страшная казнь. Осужденных не просто

убивали, а подвергали перед смертью мучениям, которые могла изобрести

только самая развращенная фантазия.

Начали с боярина-стольника Висковатого, который провинился тем, что не

согласился отдать свою шестнадцатилетнюю дочь в царский гарем. Боярина

повесили вверх ногами, облили ему голову кипятком, потом Малюта Скуратов

отрезал ему уши н нос, другие опричники медленно отрезали страдальцу обе

руки, и только после того, как достаточно насладился зрелищем

окровавленного, судорожно извивавшегося тела, палач привычным ударом

перерубил его пополам.

В этот момент на кремлевской стене раздался веселый смех, который

жутко пронесся над затихшей толпой. Те невольные зрители казни, которые

нашли в себе силы оторвать взор от окровавленных останков замученного

Висковатого, могли видеть, как среди зубцов стены сверкнули в солнечных

лучах женские кокошники.

Взглянул туда и царь. Он жестом подозвал к себе Малюту и тихо сказал

ему, кивнув по направлению к стене:

— Скажи, чтоб там тихо было. Соблазн больно срамной.

Малюта, привыкший понимать Иоанна с полуслова, поспешно направился к

Спасским воротам. В стене башни этих ворот до сих пор сохранилась железная

дверь, через которую по узкой каменной лестнице, на кремлевскую стену

поднялся грозный Скуратов. На вершине стены, за толстыми каменными зубцами,

тянулся широкий коридор, из которого через бойницы между зубцами,

открывался вид на город. Красная площадь видна отсюда вся как на ладони.

Здесь, припав к зубцам стены, стояли четыре женщины, одетые в

роскошные наряды. Они были настолько поглощены зрелищем казни, что даже не

заметили, как к ним приблизился царский посол. Малюта подошел к одной из

них, и хотя она стояла к нему спиной, отвесил ей поясной поклон. Это была

высокая, стройная красавица лет двадцати пяти. Услышав около себя шорох,

она обернулась. Ее лицо, несколько смуглое, покрылось румянцем при виде

Малюты, в больших глазах, опушенных длинными ресницами, сверкнул гневный

огонек, густые черные брови сдвинулись.

Что тебе нужно? — отрывисто спросила она.

Малюта еще раз поклонился и сказал:

— Государь Иван Васильевич послал меня, холопа своего, сказать тебе,

государыня, чтобы не смущала ты народ смехом своим и боярышень своих.

Красавица презрительно сжала губы.

— Скажи государю,— ответила она,— что я буду смеяться, когда мне весело;

не одному ему тешиться.

Скуратов опять поклонился и ушел. Спускаясь по лестнице, он бормотал:

— Ну и черт... не баба, а черт...

Эта красавица была вторая жена царя Иоанна, Мария. Она выросла среди

приволья гор, умела лихо скакать на коне, отличие владела оружием. Ее отец,

черкесский князь Темгрюк, был изумлен, когда ему сообщили, что московский

царь, много слышавший о красоте Марии, хочет выбрать ее себе в жены.

— Она ему шею свернет!—добродушно сказал он думному дьяку Шеину,

передавшему ему сватовство царя.

Шеи Мария Иоанну, конечно, не свернула, но сумела поставить себя так,

что венценосный муж исполнял все ее прихоти. На родине она с самого раннего

детства привыкла к вооруженным столкновениям, к диким необузданным

проявлениям мести, к крови. Когда она узнала, что предстоит торжественная

казнь нескольких сот человек на Красной площади, она улучила минуту и

упросила Иоанна позволить ей и трем ее любимым боярышням поглядеть на казнь

с кремлевской стены. Эта просьба в первое мгновение положительно ошеломила

царя. С тех пор, как стояла Москва, еще не было случая, чтобы женщины, хотя

бы и тайно, присутствовали на казнях или, вообще, принимали участие в

публичных зрелищах. Он пробовал отговорить ее, но она решительно заявила,

что наложит на себя руки, если ей не позволят быть на стене. Иоанн знал,

что Мария способна привести свою угрозу в исполнение. Она однажды доказала

ему это.

В первый год брака Мария потребовала, чтобы Иоанн сделал стольником ее

18-летнего брата, князя Петра Темгрюковича. Царь отказал, потому что князья

Темгрюковы до той поры никогда не ‘ занимали придворных должностей, и такое

назначение должно было вызвать недовольство среди приближенных государя.

— А не хочешь, государь, так я удавлюсь, — спокойно сказала Мария.

Иоанн рассмеялся. Но в ту же ночь в тереме царицы случилось

неслыханное событие: Марию вынули из петли, сделанной из длинного

полотенца. Царицу удалось спасти, но этот случай произвел на царя такое

сильное впечатление, что он уже не перечил своей экспансивной супруге. И

теперь, вопреки обычаям, он позволил ей пройти на стену, но с непременным

условием, чтобы никто не знал об этом.

Понятно, что смех, вырвавшийся у Марии в момент смерти Висковатого и

выдавший ее присутствие, озлобил Иоанна.

После ухода Скуратова царь отдал несколько отрывистых приказаний и

казнь продолжалась. Вначале Иоанн решил помиловать около сотни осужденных,

но теперь он обрек на смерть всех без исключения.

Людей обливали кипятком, резали на части, кололи, рубили, вешали.

Четыре часа длился этот ужас. Царь, разгоряченный видом крови, не утерпел и

сам проколол копьем трех приговоренных.

Наконец были замучены все. Опричники, залитые кровью, окружили Иоанна с

громкими криками «Гойда!». Царь был доволен. Он медленно объехал площадь,

покрытую изуродованными трупами. Вернувшись к Лобному месту, он весело

сказал Скуратову:

— Ну, Малюта, с крамольниками разделались. Теперь надо их вдов и сирот

уменьшить. Едем! За мной!

С этими словами царь поскакал прямо на толпу. За ним помчались

приближенные опричники. Люди, собравшиеся на площадь по приказанию царя, не

ожидали ничего подобного. Охваченные паническим ужасом, они бросались в

стороны, но мчавшаяся ватага безжалостно давила их. Когда царь скрылся за

поворотом улицы, за ним на площади осталась широкая дорога корчившихся на

земле искалеченных людей.

А с кремлевской стены опять несся веселый, серебристый смех.

Царь и царица веселились.

II

В обширных хоромах боярина Висковатого царило глубокое уныние. Все

знали, что происходит на Красной площади. Боярыня заболела от горя и лежала

в своей опочивальне. Около ее постели сидела вынянчившая ее старуха и

напрасно старалась как-нибудь утешить несчастную. Боярыня не двигалась,

молчала и упорно глядела в одну точку.

Дочь Висковатого, шестнадцатилетняя Наталья, сидела в своем тереме,

окруженная сенными девушками. Здесь всегда царило молодое веселье, лились

песни, звучал задорный смех, но с того дня, когда опричники схватили

боярина, и в этом тереме все стихло. Раздавался только осторожный шепот,

как у постели тяжелобольного, да слышались тяжелые вздохи и всхлипывания.

Одна из девушек начала было рассказывать какую-то сказку, но при

первых словах боярышня разрыдалась, и снова воцарилось тяжелое молчание.

Вся челядь пугливо жалась по углам и каморкам. Притихли даже шуты и шутихи,

всегда наполнявшие хоромы визгом, гамом и хохотом. Было около пяти часов

дня. В «стольной» палате, как обычно, слуги начали готовить стол для

вечерней трапезы. Вдруг на обширном дворе раздались какие-то дикие крики.

Слуги бросились к окнам и увидели нечто совсем необычное: у высокого

крыльца слезал с коня сам царь. Его почтительно поддерживал Скуратов. Весь

двор был наполнен конными и спешившимися опричниками, которые кричали,

громко смеялись и, ради забавы, избивали плетьми челядинцев, не успевших

вовремя скрыться. При виде этого зрелища, обещавшего мало хорошего, слуги

поспешили спрятаться по дальним углам.

Иоанн поднялся на крыльцо. Никто его не встречал. Он остановился,

бросил злорадный взгляд на окна хором и сказал, обращаясь к своим

опричникам:

— Видно, ошалели здесь все от радости, что мы к ним в гости пожаловали.

Никто и встретить не догадается. Придется нам самим двери открывать.

Несколько опричников бросились к тяжелой дубовой двери, она оказалась

на засове.

— Не хотят здесь своего царя видеть гостем,— с притворным смирением

сказал Иоанн.— Видно, лучше вертать обратно.

В это время дверь, поддаваясь ударам бердышей и натиску могучих плеч,

распахнулась. Царь, зловеще нахмурившись, переступил порог. За ним

последовала шумная ватага опричников.

Невозможно описать, что в это время делалось в женских теремах. Сенные

девушки отчаянно визжали и метались во все стороны, но спрятаться было

негде; для этого нужно было спуститься но лестнице и проскользнуть на

«черную половину» хором. А внизу гудели голоса полупьяной, озверелой толпы.

Среди этого смятения остались спокойными только два человека: жена и дочь

казненного Висковатого. Они обе в этот день потеряли самое дорогое, что у

них было на свете. Боярыня лишилась горячо любимого мужа, а ее дочь — отца

и, кроме того, жениха, молодого князя Оболенского, казненного вместе с

другими. Боярыня едва ли даже слышала шум ворвавшихся незваных гостей. Она

продолжала лежать в той же позе, с тем же неподвижным, безучастным

взглядом. Старуха-нянька причитала, всплескивала руками, ковыляла по

опочивальне, пробовала молиться.

Боярышня Наталья, не обращая внимания на зловещий гул опричников и

вопли сенных девушек, осталась сидеть. Ее глаза, покрасневшие от слез, были

сухи. Она чувствовала, что близится что-то ужасное, но после пережитого за

последние дни ей уже ничего не было страшно.

Иоанн вошел в первую, «сенную» палату и огляделся: там никого не было.

Его брови еще больше сдвинулись.

—А ну-ка,— сказал он,— пошарьте, нет ли в хоромах кого, кто проводил бы

нас к матушке-боярыне и к ее доченьке, девице красной.

Через минуту перед царем стояли два дрожащие от. страха челядинца,

вытащенные из потаенных закоулков. Стараясь говорить ласково, Иоанн

приказал слугам вести его к боярыне. Об ослушании, конечно, не могло быть

речи, и вся орда с царем во главе двинулась в боярскую опочивальню.

Услышав тяжелый топот нескольких десятков ног, вдова Висковатого

очнулась. Она приподнялась, села на своей постели и устремила свой взор на

дверь. В ней вдруг проснулась безумная надежда, что боярина помиловали и он

вернулся. Но почему с ним идут ратные люди? Почему звенят кольчуги,

почему...

Много вопросов еще мелькнуло в голове боярыни, но она даже не успела

определить их сознанием. Под ударом чьей-то ноги распахнулась резная дверь,

и на пороге появился царь Иоанн Васильевич. Боярыня ахнула. Она забыла, что

была в одной рубахе, что волосы ее не были прикрыты кикой и пышными русыми

волнами рассыпались по плечам, спускаясь до пояса. Наклонясь вперед,

опершись руками о колени, она глядела на Иоанна, как маленькая птичка

глядит на большую змею, зачаровавшую ее своим взглядом.

Иоанн остановился. Он не ожидал найти боярыню в постели.

Не растерялась только старуха-нянька. Она подошла к царю и прямо в лицо

крикнула ему:

— Душегуб! Мало тебе, что боярина сгубил, сюда пришел лютовать! Чего тебе

здесь надобно?

Может быть, Иоанн, неожиданно для себя попавший в опочивальню боярыни,

не дал бы волю своим кровавым инстинктам, но выходка старухи привела его в

ярость.

— Чего мне здесь нужно? — прохрипел он.— Сейчас узнаешь, старая ведьма.

Малюта! Повесь-ка ее вверх ногами, пока я с боярыней потолкую.

Опричники бросились на няньку, забили ей рот какой-то тряпкой и

повесили ее к притолоке.

Боярыня все молчала. Царь подошел к ней. В его глубоко запавших глазах

горел мрачный огонь, обещавший мало хорошего.

— Ну, матушка-боярыня,— заговорил он тем вкрадчивым голосом, которым

всегда начинал беседу с мысленно приговоренными им к пыткам и

смерти.—Милого дружка твоего на части разрезали, Не составить их опять

вместе. Выходит, что казна его теперь к нам, к государю перейти должна.

Затем мы к тебе и в гости пожаловали. Не откажи, боярыня, поведай нам, где

та казна хранится.

Боярыня молчала. Едва ли она даже слышала, что ей говорил Иоанн, Он

усмехнулся и обратился к Скуратову:

— А что, Малюта, у боярыни, кажись, язык к губам привязан? Не развязать

ли нам его?

Малюта привык понимать царя с полуслова; откуда-то явился горшок с

раскаленными углями, из-за поясов сверкнули ножи и началась пытка. Два часа

мучили несчастную боярыню, но не добились от нее ни слова. Появление

страшного царя так потрясло ее, что она впала в столбняк и, вероятно, даже

не чувствовала боли. Опричники, обозленные ее молчанием, ‘которое они

объяснили упорством, переусердствовали и замучили Висковатую до смерти.

Увидев перед собой труп, Иоанн сказал:

— Кряжистая была баба. Ну, обойдемся и без нее. У нас еще почка осталась.

Боярышня Наталья, между тем, несколько пришла в себя. Она послала одну

из сенных девушек вниз узнать, что значит этот шум. Через несколько секунд

девушка вбежала в терем с лицом, искаженным ужасом.

— Ахти нам,—крикнула она, задыхаясь.—Опричники к матушке-боярыне пошли. И

сам царь с ними.

В тереме поднялся визг. Девушки бросились прятаться. Одна Наталья

осталась безучастной. Несмотря на свою молодость, она знала, что означает

это посещение царя...

Прошло два часа. Боярышня все время неподвижно сидела в том же месте.

Снизу доносился смутный гул. Но вот гул начал расти, приближаться. На

лестнице раздались тяжелые шаги и через минуту в терем вошел Иоанн.

Очевидно, долгая пытка боярыни после массовой казни на Красной площади

пресытила его кровью. Глаза у царя потухли, на губах была утомленная, почти

ласковая улыбка.

— Здравствуй, пташка,— сказал он.

Наталья поднялась с кресла. Не отдавая себе отчета в том, что делает,

она подошла к Иоанну и со всего размаха ударила его кулаком по лицу. На нее

бросились сопровождавшие царя опричники и в одно мгновение скрутили ее

кушаками. Этот поступок ошеломил царя. Несколько секунд он помолчал. Все

чувствовали, что он придумывает боярышне род казни. Наконец, он хрипло

рассмеялся и сказал:

— Храбрая девка! Надо ее потешить. Ну-ка, царевич, покажи ей свою удаль

молодецкую. Ведь, чай, девку-то потешить можешь! А вы,— обратился он к

опричникам,— потешьтесь с другими девицами. Немало их тут, небось, по углам

попряталось. Я же посижу, отдохну маленько.

С этими словами Иоанн опустился в кресло. Опричники скоро разыскали

сенных девушек, царевич Иоанн бросился к Наталье, и здесь же, в тереме,

началась оргия...

III

С детства не знающий удержа, развращенный боярами, которых он потом

безжалостно казнил, Иоанн всю жизнь был жрецом разврата. История знает

только две недели, когда он вел сколько-нибудь человеческую жизнь. Это были

две недели его первого брака.

16 февраля 1546 года семнадцатилетний Иоанн Васильевич женился на

Анастасии Захарьиной. Род Захарьиных был не из знатных, но Анастасия

пленила царя своей красотой и, главное, своей мягкой женственностью. Иоанн

узнал женщин с тринадцатилетнего возраста. Бояре, стремясь отвлечь его от

дел правления, наперерыв устраивали ему любовные связи. Благодаря этому

царь менял своих любовниц чуть ли не каждый день. За четыре года бояре

сосватали ему несколько сот девушек. Конечно, это, по большой части, были

девицы, искушенные в любовных чарах, старавшиеся завлечь царя кокетством и

поддельной страстностью. Среди бояр об Иоанне сложилось мнение, что он

любит бойких, страстных женщин.

Несмотря на всю уродливость условий, среди которых протекало детство

царя, у него, где-то в укромном уголке души, слабо тлела искра тихого

счастья. «На смотру», устроенном, по обычаю, для венчания жениха, Иоанн

поразил всех своим выбором. Боярышни, собранные со всего царства, кокетливо

улыбаясь, так или иначе старались обратить на себя внимание царя, а он

выбрал Захарьину, скромность которой вызывала насмешливые улыбки.

С обычной пышностью была отпразднована свадьба. Все с любопытством

ждали, как поведет себя царь. Как раз в это время Иоанн, под давлением

Сильвестра, торжественно утвердил перемену правления. Он созвал со всего

царства выборных людей и святителей и с благословения митрополита велел

собрать Раду, которая должна была управлять страной. Таким образом, он

почти устранил себя от государственных дел и мог отдавать много времени

семейной жизни.

Прошла неделя, и бояре не узнали царя. Прекратились жестокие забавы с

медведями и шутами, не было слышно «срамных» песен, исчезли девушки,

наполнявшие терема дворца. Иоанн был со всеми приветлив, щедро помогал

нуждающимся. Он даже выпустил из казематов и застенков многих заключенных.

Эту перемену всецело приписывали влиянию его молодой жены. Действительно,

Анастасия всеми силами старалась оказывать на царя благотворное влияние,

но, если ей это и удавалось, то, как показало будущее, лишь потому, что

Иоанну нравился резкий контраст между прежней бурной жизнью и тихим

семейным счастьем. Это была первая и последняя вспышка той искорки, которая

таилась в нем.

Как уже сказано, Иоанн вел семейную жизнь всего две недели. В первых

числах марта в нем произошла резкая перемена, и притом без всякой видимой

причины. Однажды утром он позвал к себе в опочивальню одного из дежурных

бояр. Анастасия кротко заметила ему, что негоже звать мужчину в

опочивальню, когда она, царица, лежит в постели.

Иоанн цинично расхохотался и крикнул:

— Какая ты царица?! Как была ты Настька Захарьина, так и осталась. Захочу

— сегодня же тебя в монастырь заточу и опять женюсь.

Анастасия, не ожидавшая ничего подобного, тихо вскрикнула и

расплакалась. В это время вошел боярин. Он был очень смущен. Не только в

царскую, но и в боярскую опочивальню вход посторонним мужчинам был всюду

закрыт. Боярин остановился у двери, отвесил низкий поклон и стал ждать

приказаний.

— Слушай, Семен Федорович!—сказал Иоанн, приподнимаясь на постели.— Скажи

там, чтобы медведей приготовили. Поиграть охота пришла.

Анастасия вздрогнула. Она знала, какие ужасы творились во время таких

«игр», и надеялась, что царь от них отказался навсегда. Боярин еще раз

поклонился и вышел. Это был Оболенский, которому предстояло скоро самому

пасть жертвою «игр» царя.

После ухода боярина Анастасия стала умолять Иоанна отказаться от его

затеи.

— Вспомни, государь,— говорила она,— как мы с тобой до сей поры жили. Как

у нас все было тихо, да ясно.

— Надоела мне тишина эта,— ответил Иоанн, вставая с постели.— Все одно и

то же. Буду жить, как раньше жил.

Молча одевшись, он вышел из опочивальни, не обращая внимания на

ласковые уговоры Анастасии.

В то же утро на «царской площади», перед Грановитой палатой состоялись

«игры». Царь любил, чтобы в них принимали участие люди, не знавшие, что их

ожидает. Для этого обыкновенно призывали каких-нибудь посадских людей,

предпочтительно — из дальних посадов. Так было и теперь. Как раз в Москву

прибыли несколько дальних посадских, у которых были какие-то тяжебные дела.

Они остановились в слободе, которая потом получила название Лефортовской.

За ними послали сани. Дьяк объявил им, что их хочет выслушать сам государь.

Посадские засуетились, надели лучшие кафтаны и помчались в Кремль. Их

привели прямо на царскую площадку, где уже собрались бояре, дьяки, служилые

и ратные люди. Красное крыльцо было загорожено высокой решеткой. На нем

стояли приближенные царя. Посадских поставили перед крыльцом. Вокруг них

замкнулся круг ратных людей, державших в руках копья. Через несколько минут

на Красном крыльце произошло движение. Несколько молодых рынд вынесли

кресло с высокой спинкой и поставили его на верхней площадке. Вслед за ними

вышел Иоанн. Площадь огласилась приветственными кликами, на которые царь

ответил легким кивком головы. Он уселся в кресло, подозвал к себе младшего

Басманова и тихо сказал ему:

— Начинай.

Басманов выступил вперед и обратился к посадским:

— Великий Государь, царь всей Руси, Иоанн Васильевич, жалует вас,

посадские люди, своею милостию.

Посадские бросились на колени.

— А милость та в том, что изволил государь допустить вас к игре пред его

царскими очами.

Басманов подал знак. Круг расступился. Показались три огромных бурых

медведя. Каждого из них, на длинных цепях, прикрепленных к кольцам,

продетым через носы животных, вели несколько конюхов. Звери, привыкшие к

таким забавам, нетерпеливо рвались вперед. Увидя медведей, посадские ахнули

и окаменели. Еще один знак Басманова, конюхи отпустили цепи, и звери

бросились на свои жертвы. Круг опять сомкнулся.

Посадские в ужасе бросились бежать, но бежать было некуда:

они находились в кругу, и всюду их встречали острые копья ратных людей.

Медведи догоняли их. Безоружные посадские, в порыве смертельного отчаяния,

пытались защищаться голыми руками, метались, падали, кричали. Царь, глядя

на эту жуткую травлю, громко хохотал. Ему вторили бояре. Дьяки и прочие

люди низшего ранга почтительно хихикали, но в душе трепетали: участь

посадских каждый день могла постигнуть и их самих.

«Потеха» скоро кончилась. Посадских, одного за другим, медведи

подминали под себя. Трещали кости. Привычным движением могучих лап звери

брали свои жертвы за затылок и сдирали кожу с волосами. Камни площадки

покрывались кровью и корчившимися телами. Иоанн хохотал до слез.

Наконец, сами медведи прекратили забаву. Облизываясь, они уселись в

ожидании, когда их поведут назад в клетки. Царь встал и ушел. За ним

последовали бояре. Конюхи взялись за цепи, площадка начала пустеть.

Прямо с «игр» царь отправился обедать. Вопреки обычаям дворца, после

свадьбы он требовал, чтобы за столом появлялась царица. Обыкновенно ее

предупреждали заранее, и она приходила раньше царя, чтобы встретить его у

стола поклонами. Иоанн вошел в стольную палату и остановился. Кроме слуг и

дежурных стольников там никого не было. Он нахмурился и спросил, ни к кому

не обращаясь:

— Где царица?

Два стольника опрометью бросились в терем. Через несколько секунд они

вернулись и доложили, что царице неможется.

— Вздор!—крикнул царь.—Позвать ее. А той привести!—послал он вдогонку

стольникам.

Анастасия, действительно, была совсем больна. Не зная, что «игры» царя

происходят на площади перед дворцом, она подошла к окну своего терема и

увидела страшную картину травли. Это ее так потрясло, что с ней сделалась

истерика. Тем не менее, нужно было повиноваться. Анастасия освежила лицо

холодной водой и, едва держась на ногах, направилась в стольную палату.

Царь встретил ее мрачным подозрительным взглядом, но ничего не сказал.

Только в его шутках за обедом чувствовалось желание сделать ей что-нибудь

неприятное. С веселым хохотом он вспоминал отдельные эпизоды травли и

обещал Анастасии следующий раз взять ее с собою на Красное крыльцо. Этот

обед был поминальной трапезой для семейной жизни Иоанна.

IV

Женатый царь снова повел холостой образ жизни. Он предоставил все дела

правления боярам, а сам всецело отдался охоте, жестоким играм, поездкам по

монастырям и, главным образом, оргиям. К концу третьей недели после свадьбы

Иоанна, московский дворец снова наполнился женщинами, число которых

доходило до пятидесяти. Царь уже не требовал, чтобы к столу выходила

Анастасия. В стольной палате за трапезой присутствовали десятки женщин.

Среди них были жены и дочери дьяков, нередко даже бояр.

Этим путем многие успешно снискивали царскую милость. Например,

исключительно благодаря своей красивой дочери, возвысился мелкий дьяк

Шемурин, который был возведен в боярский сан. Анастасия совершенно отошла

на задний план. Правда, иногда у Иоанна пробуждалось к ней какое-то

чувство, он ласкал ее, терпеливо выслушивал ее упреки, иногда даже

приказывал, чтобы за трапезой в стольной палате не было ни одной женщины, и

приглашал туда царицу, но эти вспышки делались все реже. Анастасия утратила

всякое влияние на своего державного супруга.

Прошел год. Поведение Иоанна делалось все страннее. Было достаточно

малейшего повода, чтобы привести его в ярость. Во всех своих действиях он

руководился только капризами, впечатлениями минуты. Однажды Анастасия,

воспользовавшись хорошим настроением державного супруга, попросила его

определить на придворную службу одного из своих родственников. Почему-то

эта просьба показалась царю подозрительной. Он бросился на Анастасию с

кулаками, несколько раз ударил ее и потом ушел, многозначительно сказав:

— Хорошо, сделаю по-твоему.

На другой день родственника царицы привезли во дворец и одели в наряд

шута. Ничего не подозревавшая царица, по приглашению Иоанна, вышла в

стольную палату. Ей в глаза бросился шут, стоявший в углу. Шут стоял

понурившись, так что лица его нельзя было разглядеть.

— Вот,— весело обратился Иоанн к царице.— Вчера ты просила меня

определить во дворец Василия Захарьина. Сегодня он уже здесь. Василий

Захарьин! — возвысил голос царь.— Иди сюда!

Анастасия изумленно оглянулась. В это время от стены отделилась фигура

печального шута, и в нем царица узнала своего родственника.

— Василий!— обратился к нему царь.— Благодари царицу за милости. Она меня

упросила.

Захарьин поднял глаза, в которых светилась ненависть, смешанная с

укором. Он сделал несколько шагов, остановился н заговорил:

— Спасибо тебе, матушка-царица! Пожаловала ты меня! Весь род Захарьин

превысила! На том бью тебе челом. Только напрасно меня шутом поставила.

Сама шутить горазда. Уместнее пристало бы тебе шутихой быть.

Царь захохотал. Анастасия была близка к обмороку.

— Да и государь-батюшка,— продолжал Захарьин,— шутить дюже любит. И на

него шутовский кафтан пристал бы.

И на него...

Иоанн вскочил. Лицо его судорожно подергивалось. Вскочили и все другие

участники трапезы.

— Басманов! — прохрипел царь.— Сейчас же после трапезы... медведей.

Басманов ушел. За ним увели Захарьина.

— А тебе...— обратился Иоанн к Анастасии,— я давно обещал показать игру.

Сегодня увидишь.

— Нет, не увижу,— твердо сказала Анастасия,— Не увижу.

Убить меня ты можешь, но заставить глядеть не в твоих силах.

С этими словами Анастасия поднялась и, гордо взглянув на царя,

удалилась. Иоанн был ошеломлен. Ему казалось, что кто-то подменил его

кроткую, терпеливую Анастасию. Несколько минут в стольной палате царило

молчание. Все ждали, что царь сурово накажет царицу. Но у неуравновешенного

Иоанна бывали минуты, когда им овладевало великодушие. Совершенно

неожиданно он рассмеялся и воскликнул:

— Ну, и без нее обойдемся.

Гроза для царицы миновала. Веселая трапеза пошла своим чередом. А

через два часа на царской площадке лежал Василий Захарьин, весь изломанный

самым злобным медведем. Царь, но обыкновению, сидел на Красном крыльце. Он

заливался хохотом и кричал:

— Славно! Хорош у меня новый шут! Распотешил!

Анастасия лежала в глубоком обмороке.

Это было II апреля 1547 года. На следующий день в Москве вспыхнул пожар,

продолжавшийся около трех месяцев. Несмотря на все старание обывателей,

пожар не утихал. Москва обволоклась густой пеленой удушливого дыма, от

которого днем было почти так же темно, как ночью. Через неделю огонь стал

угрожать Кремлю. По совету ближних бояр, Иоанн удалился во временный дворец

села Воробьева. Прошла еще неделя, и загорелись строения в Кремле. Огонь не

пощадил и царского дворца. Горели арсеналы, в которых хранились большие

запасы пороха. Изредка всю Москву сотрясали глухие взрывы. Дым был

настолько удушлив, что во время церковной службы едва не погиб митрополит,

служивший в Успенском соборе.

Наконец, в июне пожар прекратился. От двух третей Москвы остались

обгорелые развалины. В главных очагах пожара температура была настолько

высока, что расплавлялись железные скрепы каменных домов. Население было

разорено. Началась полоса общего недовольства. Народная молва обвиняла в

пожаре ближних бояр. Иоанн затих. Страшное бедствие поразило его. Он

прекратил оргии и кровавые потехи. Целыми днями молился или беседовал с

духовными лицами. Эта перемена очень радовала Анастасию, которая к тому же

всецело погрузилась в заботы о недавно родившемся сыне, Дмитрии. Иоанн

щедро жертвовал на восстановление Москвы. Чтобы добыть деньги, он даже

продал иноземцам некоторые свои драгоценности. Спешно ремонтировался и

кремлевский дворец. Царица, со своей стороны, помогала населению всем, чем

могла. Она, с разрешения Иоанна, отдала почти все свои украшения. За это

народ прозвал ее «Милостивой».

Прошло два года со времени пожара Москвы. Город отстроился и принял

почти прежний вид. Иоанн, к радости Анастасии и народа, оставался мягким,

доступным и отзывчивым. Как и в первое время после пожара, он проявлял

крайнюю религиозность, посещал московские монастыри и храмы, всюду служил

молебны, делал щедрые вклады. Очевидно, стихийное бедствие произвело на

него огромное впечатление.

Во время пожара Иоанн дал обет посетить некоторые дальние обители,

между прочим — монастырь св. Кирилла, на Шексне (теперь—Вологодской

губернии). Он выехал в это паломничество в начале 1551 года, в

сопровождении царицы и сына. По дороге заехали в обитель св. Сергия, где

доживал свои дни знаменитый Максим Грек. Старец убеждал царя отказаться от

такого далекого путешествия, но Иоанн был непреклонен. При прощании Грек

сказал царю:

— Помни, Государь, что ты берешь на себя тяжелое бремя.

Царевич не вернется в Москву.

Пророчество сбылось. Царевич Дмитрий скончался в дороге.

Когда Иоанн вернулся в Москву, в Кремлевском дворце потекли унылые

дни. Анастасия тосковала о сыне, похороненном где-то на берегу реки Яхромы,

а царь с утра до ночи молился.

В 1557 году родился Федор Иоаннович, и это еще более усилило значение

царицы в глазах бояр. Но на Иоанна она уже не имела никакого влияния. В нем

к этому времени начал просыпаться будущий беспощадный мститель боярщине,

искалечившей его в детстве.

В 1560 году, 7 августа, царица Анастасия скончалась. Она хворала всего

три дня, и самые искусные медики не могли определить ее болезни. Упорно

говорили, что царицу отравили.

Иоанн был искренне, глубоко опечален смертью Анастасии. Во время

похорон он шел за гробом, плакал, рвал на себе волосы. При виде его горя

плакали многие бояре, а во время опускания гроба в могилу митрополит даже

разрыдался.

Целую неделю после похорон Анастасии Иоанн провел в одиночестве, не

показываясь даже ближним боярам. Наконец, он вышел в приемную палату. Но

это был уже совсем другой человек. Тридцатилетний царь сгорбился, лицо

было желтое, прорезанное морщинами. Глубоко ввалившиеся глаза беспокойно

бегали, горели недобрыми огоньками. Для Иоанна началась новая жизненная

полоса, давшая ему печальную славу «Грозного». Новая полоса началась и для

всей Руси.

V

Летописец говорит:

«Умерший убо царице Анастасии нача царь быти яр и прилюбодействием

зело».

Все инстинкты, которые Иоанн сдерживал за последние годы, теперь

развернулись стихийно. Стены Кремлевского дворца, видавшие много, никогда

не были свидетельницами такого необузданного разврата, который воцарился в

них после кончины царицы Анастасии. Весь дворец был превращен в сплошной

гарем, где всякий приближенный боярин был обязан участвовать в оргиях. Не

желавших подчиняться этому обычаю ждала суровая расправа.

Через неделю после погребения царицы Иоанн устроил роскошный пир. и

котором, кроме его любимцев, приняли участие и женщины, наводнявшие дворец

раньше. К концу пира началась настоящая оргия. В угоду царю, бояре

совершенно перестали стесняться. Остался сдержанным только престарелый

князь Оболенский. Иоанн обратился к нему с вопросом, почему он не принимает

участия в общем веселье.

— Государь,— дрожащим голосом ответил князь.— Больно видеть мне на

старости лет, как русский царь в скомороха обращается и не хочу я сам

скоморохом быть. Взгляни вокруг себя: за царским столом сидят пьяные девки.

То ли украшение для твоей стольной! Вспомни родителя твоего, Василия

Иоанновича! При нем не было здесь такой срамоты. Чинно совершалась здесь

трапеза, велись речи разумные, не слышно было смеха пьяного, да песен

грамотных. Вели казнить меня, не выносит душа моя этого скоморошества.

Иоанн побледнел. Его губы судорожно подергивались. Но он сдержал себя

и притворно-ласково сказал:

— Спасибо тебе, князь Иван, что заботишься о нашем царском величин. Верно

ты служил моему батюшке и ценю я твои заслуги. Отпускаю тебя на сегодня.

Приходи завтра к полднику, увидишь другую трапезу.

Оболенский низко поклонился и ушел.

На другой день, к полудню, князь явился во дворец. Его провели в

стольную палату. Там он нашел царя и нескольких его приближенных. Женщин не

было. Царь встретил князя очень милостиво, усадил его возле себя, сам

накладывал ему кушанья. В середине трапезы, когда слуги разливали рейнское

вино, царь приказал подать Оболенскому «большую чашу». Это считалось особым

почетом для гостей. Слуга с глубоким поклоном поднес князю наполненный

вином золотой кубок на серебряном подносе. Оболенский встал, взял кубок,

поклонился царю и, по обычаю, залпом выпил вино. Не успел опуститься на

скамью, как на его губах выступила пена. Он зашатался и тяжело рухнул на

пол. Кубок, звеня, покатился по столу.

— Князь опьянел от радости,— презрительно сказал царь.— Вынесите его.

Оболенского унесли. Сейчас же в стольной палате появились женщины и

пир продолжался.

Через несколько дней после расправы с Оболенским Иоанн расправился с

князем Репниным. После разнузданной оргии царь велел позвать музыкантов и

принести маски. Он сам надел шутовскую маску и пустился в пляс.

Присутствовавший при этом князь Репнин не выдержал и заплакал. Иоанн

подбежал к нему и хотел надеть на него маску. Князь вырвал ее из рук царя,

растоптал ногами и крикнул:

— Государю ли быть скоморохом? По крайности я, боярин и думский советник,

скоморохом быть не хочу.

Иоанн выхватил из-за пояса нож и вонзил в грудь старика.

Такие расправы происходили почти каждый день. Бояре начали трусить.

Отправляясь во дворец, никто из них не знал, вернется ли он домой живым.

Наиболее именитые из них стали совещаться между собой. В конце концов

решили, что царю необходимо жениться вторично. Все помнили, что при жизни

царицы Анастасии царь, хотя и развратный, не отличался особой

кровожадностью. Надеялись, что новая женитьба подействует на него

благотворно.

18 августа 1560 года бояре во время приема били челом царю и просили

его выбрать себе вторую жену. Иоанн спокойно выслушал их и объявил, что он

уже сам думал об этом и даже выбрал себе невесту, Екатерину, родную сестру

польского короля Сигизмунда-Августа. Такой брак был бы очень выгоден в

политическом отношении, и бояре поспешили принять меры к его осуществлению.

В Варшаву отправилось особое посольство, которое должно было передать

польскому королю предложение московского царя.

Сигизмунд-Август очень дорожил дружбой с Москвой, но слухи о

безобразиях, творившихся в царском дворце, уже успели донестись до Варшавы.

Польский король не решался пожертвовать сестрой ради политических

интересов. Кроме того, и самые эти интересы делались довольно

сомнительными. Иоанн вел войну с Ливонией, русские войска побеждали, а

польский король, в свою очередь, мечтал захватить часть Ливонии и вел об

этом переговоры с Ливонским орденом. После перехода Ливонии во власть

московского царя о возможности захвата нечего было и мечтать. Сигизмунд-

Август решительно отказал московским послам.

Отказ нисколько не огорчил Иоанна. Сомнительно даже, женился ли бы он

на Екатерине в случае согласия польского короля. Внимание Иоанна было

обращено на юную черкешенку Марию, дочь черкесского князя Темгрюка. Один из

новых любимцев царя, князь Вяземский сказал ему, что в Москву приехал

черкесский князь Темгрюк с дочерью «красоты неописанной». У Иоанна

сладострастно загорелись глаза.

— Добудь мне ее! — воскликнул царь.

— Ну нет, государь,—ответил Вяземский.—Это даже тебе не под силу. Коли

обидишь Темгрюка, не миновать нам войны, А сам знаешь, что вся наша рать в

Ливонии, на польской границе, да против татар стоит. Нельзя нам воевать с

черкесами.

— А коли так,— решительно сказал Иоанн,— покажи мне эту княжну. Придется

по нраву—женюсь на ней.

Темгрюку передали желание царя видеть его во дворце с дочерью. Князь

приехал. Дикая красота молодой черкешенки вскружила голову Иоанну. Мария

стала невестой московского царя. Однако свадьбу пришлось отложить на целый

год. Княжна совсем не говорила по-русски и даже не была крещена (имя Мария

она получила при крещении). Бракосочетание состоялось 21 августа 1561 года.

Новая царица оказалась прямой противоположностью доброй Анастасии.

Выросшая среди кавказских гор, привыкшая к охоте и опасностям, она жаждала

бурной жизни. Тихая теремная жизнь ее не удовлетворяла. Мария охотно

появлялась в стольной палате, с восторгом присутствовала на медвежьих

травлях и даже, к ужасу бояр, с высоты кремлевских стен наблюдала за

публичными казнями. Она не только не удерживала Иоанна от кровавых расправ,

но сама толкала его на них. Понятно, что бояре невзлюбили новую царицу.

Старый любимец и советник Иоанна, боярин Адашев, однажды осмелился заметить

царю, что не пристало московской царице присутствовать на забавах и лазить

на крепостные стены. На другой день Алексей Адашев был отправлен в ссылку.

Иоанн не казнил его только потому, что у Адашева было слишком много друзей

и казнь могла вызвать волнение. Но родственников Алексея Адашева царь не

пощадил. Через несколько дней на Красной площади были казнены: брат Алексея

Адашева, Данила, с двенадцатилетним сыном; его тесть Нуров, три брата его

жены, Сартины, его племянник Шишкин с двумя детьми и племянница Марская с

пятью сыновьями. Все они были обвинены в «злом умысле» против царицы.

Нашлись услужливые свидетели, показавшие, что все эти лица грозились

извести царицу. При обыске были найдены мешочки с какими-то травами.

Бояре ненавидели Марию, и она платила им тем же чувством.

Чтобы прочнее привязать к себе царя, она потакала его наклонностям к

разврату. Она окружила себя самыми красивыми девушками и сама указывала на

них Иоанну. Оргии стали происходить в теремах царицы, чего прежде никогда

не было. Таким образом, после второго брака Иоанн стал вести еще более

разнузданный образ жизни. Мария, поощрявшая разврат, и сама не стеснялась.

Почти на глазах у Иоанна она чуть ли не каждый день меняла любовников.

Отуманенный вином и всякими излишествами, царь не замечал этого. Если же

находились бояре, осмелившиеся намекать ему, что царица ведет образ жизни,

недостойный се высокого положения, Мария немедленно принимала меры, и

смельчак попадал в ссылку или на плаху.

Мария приобрела огромное влияние на Иоанна. Она изучила его слабости и

умело пользовалась ими. В значительной степени ей Русь обязана

возникновением опричнины. Царь и раньше относился к боярам подозрительно,

но под влиянием Марии он в каждом боярине стал видеть лютого врага. Его

окружили новые любимцы: Малюта Скуратов, Федор Басманов, князь Афанасий

Вяземский, Бельский, Василий Грязной и другие. После смерти митрополита

Макария духовником царя стал архимандрит Чудова монастыря Левкий, родной

брат Грязного. Эти люди, признававшие только свои личные интересы, не

Страницы: 1, 2