Самозванство

Самозванство

правда, отметить, что указы Пугачева того времени связывали освобождение

крестьян от крепостной неволи с обязательством их верной службы „Петру III"

или даже с окончательной победой и воцарением „Петра Федоровича" на

всероссийском престоле; что же касается дворянства, то оно, будучи лишено

(по смыслу этих указов) феодальных прав и преимуществ, еще не

приговаривалось к полному истреблению.

Идейную эволюцию социальной политики ставки Пугачева венчали манифесты,

обнародованные 28 и 31 июля 1774 г. Они провозглашали отмену крепостной

зависимости крестьян, переводили их в разряд казаков, освобождали от

платежа подушной подати, рекрутских наборов и прочих повинностей,

безвозмездно передавали земли с различными ее угодьями в пользование

крестьян. Одновременно манифесты призывали к истреблению дворянства и

устранению старой администрации. Объективно все это означало, что манифесты

и указы Пугачева последнего этапа Крестьянской войны призывали к ликвидации

крепостнических отношений в стране, уничтожению дворянства, передаче земли

народу и в целом отражали требования крестьянства о земле и воле...

...Другая сторона идейной платформы движения, касающаяся перспектив борьбы

за создание нового общественного и политического строя, не получила в

манифестах Пугачева ясного и последовательного освещения. Руководители

движения имели весьма смутное представление об устройстве страны в случае

победы восстания и воцарения на престоле народного заступника — „Петра

III". Будущая Россия виделась им как государство народного благоденствия и

материального изобилия, где царят „тишина" и „спокойная жизнь", свобода и

вольность, где не будет необходимости взимать налоги с населения, ибо казна

будет пополняться за счет своих внутренних ресурсов, где граждане будут

освобождены от воинской обязанности, ибо армия будет полностью

укомплектована за счет „вольножелающих добровольцев". По смыслу некоторых

высказываний Пугачева и содержанию последних его манифестов на месте

феодальной России предполагалось создать казацкое государство (поскольку

большинство населения переводилось в казачье сословие) во главе со

справедливым и милостивым к народу монархом».

Овчинников Р. В. (25, с. 264-265)

«По народным преданиям, Пугачев „один управлял батареей из 12 орудий: он

успевал и заправлять, и наводить, и палить, и в то же время войску

приказания отдавать".

Точность действий его артиллерии приводила в восхищение даже специалистов.

Пугачев применял навесной огонь, и для этого были переделаны лафеты,

применял массированный артиллерийский огонь, маскировал артиллерию в бою.

Например, под Казанью — . пушки были подвезены к городу под прикрытием

обоза с сеном и соломой.

По его приказанию строились укрепления из снега и льда, что было новостью и

для Европы. Пугачев ставил пушки на полозья, передавал письма при помощи

воздушных змеев. Смелость, предприимчивость, личная удаль и отвага Пугачева

удивляли даже заклятых врагов крестьянской войны.

Пугачев обладал большим природным умом, кипучей энергией, могучей волей,

позволившими ему стать подлинным народным вождем крупнейшего крестьянского

движения феодально-крепостной России.

Даже Фридрих II говорил, что Пугачев „умел привлечь к себе народы, начиная

от живущих на берегах Дуная до обитающих в окрестностях Москвы".

Как одаренный человек Пугачев с умением и тактом пользовался своим глубоким

знанием народной души, настроений, нужд и желаний угнетенных масс различных

народностей.

„Женевский журнал" писал о Пугачеве: „Нужно обладать известным талантом,

чтобы прельстить большое количество людей, их объединить, удержать и ими

предводительствовать"».

Петров С. П. (28, с. 40)

2. 2 Лжедмитрий I

Кем был человек, вошедший в русскую историю под именем Лжедмитрия I? Много

копий сломали и еще сломают в научной полемике о его личности. Одна из

загадок прошлого обусловлена противоречиями и недоговоренностями источников

того времени. Это позволяет разным авторам выдвигать и разных претендентов

на роль сокрушителя устоев Московского царства. Наибольшее количество

историков отождествляют с Лжедмитрием I монаха-расстригу Григория Отрепьева

(Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, Р. Г. Скрынников) или, по крайней мере,

признают это тождество вполне вероятным (В. О. Ключевский, В. Б. Кобрин).

Н. И. Костомаров и С. Ф. Платонов не считали правильным ставить знак

равенства между Лжедмитрием и Отрепьевым, а некоторые авторы (В. С.

Иконников, С. Д. Шереметев) даже утверждали, что под именем Дмитрия

Ивановича действовал настоящий царевич. Свою лепту в попытки разрешить

загадку наряду с историками внесли старые и новые популяризаторы, начиная с

К. Валишевского (Смутное время. Репринт. изд. М., 1989. С. 97—121) и кончая

Ф. Шахмагоновым (Парадоксы Смутного времени//Дорогами тысячелетий: Сб.

историч. очерков. Кн. 1. М., 1987 . С. 130—149).

Автор этих очерков в общем солидарен с В. О. Ключевским, который писал, что

в вопросе о Лжедмитрии «важна не личность самозванца, а его личина, роль им

сыгранная». В то же время, как нам представляется, версию тождества

самозванца и Отрепьева никак нельзя сбрасывать со счетов, несмотря на

некоторые ее слабые места. Нельзя, во-первых, в силу элементарного уважения

к источникам, довольно единодушно называющим именно Отрепьева в качестве

самозванца, и, во-вторых, еще и оттого, что другие решения проблемы

личности самозванца основаны на еще большем количестве натяжек и допущений.

Принимая, таким образом, достаточно традиционную версию личности

Лжедмитрия, мы строим очерк жизни самозванца до занятия им царского

престола в основном на реконструкциях Р. Г. Скрынникова в его книге

«Самозванцы в России в начале XVII века» и других работах.

Человек, сыгравший столь неординарную роль в русской истории, родился в

довольно обыкновенном провинциальном городке Галиче, в не менее

обыкновенной и заурядной дворянской семье, где-то на рубеже 70—80-х гг. XVI

в. Его нарекли именем Юрий. Вскоре он лишился отца, стрелецкого сотника

Богдана Отрепьева, зарезанного в Москве, в Немецкой слободе, вероятно, в

пьяной драке. Мать научила Юшку читать Библию и Псалтирь; затем он

продолжил образование в Москве, где жили дед и дядя мальчика, а также свояк

семьи дьяк Семейка Ефимьев. За непродолжительное время Юшка стал «зело

грамоте горазд» и овладел каллиграфическим почерком. Этого достоинства

вполне хватило бы для продвижения небогатого дворянина на приказной службе.

Но не таково оказалось самолюбие юноши, жаждавшего быстрой карьеры.

Свободной службе в приказе или стрельцах он предпочел положение слуги

двоюродного брата царя Федора — Михаила Никитича Романова. Царские наказы

называют Отрепьева боярским холопом, и, возможно, он и вправду дал на себя

кабальную запись: уложение о холопах 1597 г. требовало всем господам

принудительно составить кабальные грамоты на своих добровольных слуг.

Почему дворянин пошел в услужение, да еще в холопство, мы поймем, если

вспомним, что Романовы были реальными претендентами на престол.

После ареста Романовых Годуновым Юшка, верно, сумевший встать достаточно

близко к боярам, опасался за свою свободу и жизнь, а потому счел за благо в

20 лет покинуть свет и забыть свое мирское имя. Он стал чернецом Григорием.

Поначалу новоявленный инок скрывался в провинции в суздальском Спасо-

Евфимие-вом и галичском Иоанно-Предтеченском монастырях, а когда буря

улеглась, вернулся в столицу. Здесь он поступил в придворный Чудов

монастырь по протекции протопопа кремлевского Успенского собора Евфимия,

оказанной, очевидно, по просьбе деда Отрепьева Елизария Замятии. Келейником

деда Григорий и жил первое время, пока его не забрал в свою келью

архимандрит обители Пафнутий. Вскоре его рукоположили в дьяконы. Молодому

иноку поручили сложить похвалу московским чудотворцам Петру, Алексию и

Ионе. Видимо, он справился с поручением хорошо, так как сам патриарх Иов

заметил юношу и взял на свой двор «для книжного письма». Вместе с другими

дьяконами и писцами патриарха Отрепьев сопровождал архипастыря в царскую

Думу. Это давало возможность молодому честолюбцу соприкоснуться с

придворной жизнью и возмечтать о большем, чем иноческая келья.

Головокружительная карьера, которую он сделал всего за год, став из

рядового чернеца патриаршим дьяконом, не устраивала Отрепьева. Он в мечтах

примерял на себя шапку Мономаха. Кто подсказал ему назваться царевичем

Димитрием, неизвестно. С. Ф. Платонов считал самозванца орудием интриги

бояр Романовых против ненавистного им Годунова. Р. Г. Скрынников полагает

это маловероятным, поскольку Романовы сами претендовали на престол, а

значит, вряд ли стали бы им рисковать. По мнению историка, самозванческая

интрига родилась не на подворье Романовых, где служил Юшка, а в стенах

Чудова монастыря. Возможным советчиком и вдохновителем самозванца он

называет монаха Варлаама Яцкого, за которым, вероятно, действительно стояла

какая-то боярская партия. Недаром опытный в политических делах Борис

Годунов, узнав о появлении самозванца, упрекнул бояр, что это их рук дело.

В начале 1602 г. Отрепьев начал смертельно опасную игру, сделав в ней

ставкой собственную голову. Вместе с двумя иноками — уже знакомым нам

Варлаамом и Мисаилом — он бежал в Литву и «открылся» игумену Киево-

Печерской лавры, что он царский сын. Игумен, дороживший отношениями с

Москвой, показал авантюристу и его спутникам на дверь. История повторилась

весной 1602 г., когда бродячие монахи отправились к князю Василию

Острожскому. Тогда Григорий переместился в Гощу. Здесь он оставил своих

сообщников, скинул с себя иноческое платье и «учинился» мирянином. Гоща

была центром секты ариан, и самозванец примкнул к сектантам. Он стал

учиться в арианской школе, где овладел, впрочем не слишком успешно,

латинским и польским языками. Видимо, ариане рассчитывали с помощью

самозванца насадить свою веру в России, но сам Отрепьев хорошо понимал, что

в качестве еретика-арианина он не имеет шансов сделаться царем православной

Руси. Поэтому весной 1603 г. расстрига пропал из Гощи, чтобы объявиться

вскоре в Брачине у православного магната Адама Вишневецкого. Вишневецкие

враждовали с московским царем из-за спорных земель, и князь Адам мог

использовать самозванца для давления на русское правительство. Впервые

Отрепьев добился желаемого успеха. Магнат велел оказывать «царевичу»

полагавшиеся ему почести, дал штат слуг и карету для выездов.

Единственным способом занять московский престол для самозванца был военный

поход. Он вступил в переговоры с казаками Запорожской Сечи, вербуя их в

свои сторонники, но получил отказ. Донцы, испытывавшие сильное давление

Годунова, напротив, обещали поддержать «царевича» и прислать ему

двухтысячный отряд, но письмо их к Отрепьеву не дошло, перехваченное людьми

князя Яноша Острожского. Не получив поддержки Сечи и не имея вестей с Дона,

самозванец решает до времени сбросить личину поборника Православия и

опереться на крайне враждебные России католические круги. Из имения

Вишневецкого он перебирается в Самбор, к сенатору Юрию Мнишеку. Здесь он

делает предложение дочери сенатора Марине и принимает католичество.

Мнишек хотел посадить будущего зятя в Москве с помощью коронной армии. В

этом намерении его поддержал польский король Сигизмунд III, которому

Лжедмитрий I обязался отдать в качестве платы Чернигово-Северскую землю.

Невесте Марине были обещаны в удел Новгород и Псков, тестю—часть

Смоленщины. Своим новым родственникам самозванец также пообещал в течение

года (в крайнем случае—двух) обратить в католичество всю православную Русь.

Но вопрос о войне и мире решил отнюдь не король или тем более сенатор, а

командовавший коронной армией гетман Ян Замойский. Он не желал воевать с

Россией, как, впрочем, и многие другие польские магнаты. Польская армия в

авантюре не участвовала. В Россию самозванец вторгся 13 октября 1604 г. с

навербованным им и его сторонниками отрядом наемников, насчитывавшим около

двух с половиной тысяч человек. На помощь «царевичу» вскоре двинулись

донцы. Жители Чернигова и Путивля сдали войску самозванца свои города без

боя, арестовав воевод; Путивль с его каменной крепостью был ключевым

пунктом обороны Чернигово-Северской земли. К тому же здесь самозванец

получил от дьяка Б. Сутупова сбереженную им воеводскую казну, где хранились

немалые суммы денег для выплаты жалованья служилым людям. А вскоре их

примеру последовали Рыльск и Севск, Комарицкая волость. К началу декабря

власть Лжедмитрия признали Курск и Кромы. Но войско самозванца никак не

могло овладеть Новгоррд-Северским, где против вора успешно отбивался

гарнизон во главе с окольничим П. Ф. Басмановым.

Борис Годунов поначалу сосредоточил всю свою армию в Брянске, поскольку

верил воинственным заявлениям короля Сигиз-мунда III и ждал польского

наступления на Смоленск. Но когда стало ясно, что Речь Посполитая не

собирается нападать на Россию, войско во главе с боярином Мстиславским

двинулось выручать из осады Новгород-Северский. Нерасторопность и

нерешительность русского главнокомандующего, имевшего перевес в силах,

привела к поражению у стен крепости 21 декабря 1604 г. Но это был частный

успех самозванца, поскольку Новгород продолжал защищаться, а русская рать,

слегка потрепанная, но далеко не разбитая, стояла в виду города. К тому же

наемники потребовали денег за одержанную победу. У самозванца, успевшего

истратить путивльскую казну, их не оказалось. И тогда «рыцарство», ограбив

обоз и грязно обругав Лжедмитрия, покинуло его лагерь. Отрепьеву пришлось 2

января 1605 г. снять осаду крепости и отступить

к Путивлю. Вскоре его покинул и главнокомандующий Юрий Мнишек. Теперь

Лжедмитрий был предоставлен себе самому. Хотя часть польских гусар осталась

с самозванцем, не они, а запорожские и донские казаки, да признавшие

«великого государя Дмитрия Ивановича» мужики Комарицкой волости составляли

ббльшую часть войска. Среди советников Отрепьева возобладали сторонники

решительных действий. Армия самозванца не стала отсиживаться в Путивле или

уходить к польской границе, а двинулась в глубь России. Под Добрыничами 21

января 1605 г. она была наголову разбита войском Мстиславского. Победители

захватили всю артиллерию и пятнадцать знамен. Самозванец был ранен, затем

под ним подстрелили лошадь, и он чудом сумел бежать с поля боя и скрыться в

Рыльске. Если бы воевода Мстиславский организовал энергичное преследование,

он имел бы шансы быстро занять Рыльск и Путивль, а главное — захватить

вора. Но правительственные силы подошли к Рыльску только на следующий день

после отъезда самозванца оттуда в Путивль. Несмотря на громадное

превосходство над небольшим гарнизоном Рыльска, во главе обороны которого

стоял местный воевода князь Г. Б. Долгорукий со стрельцами и казаками, их

штурм городка не удался, и Мстиславский отступил к Севску. Так же неудачно

проходила и осада царскими войсками Кром. Здесь душой обороны стал донской

атаман Андрей Карела (в литературе и источниках его прозвище нередко

пишется через «о»). Несмотря на то что в городе огнем артиллерии были

разрушены почти все укрепления, казаки не пали духом. Под земляным валом

они вырыли себе норы, а сам вал покрыли траншеями и окопами. При обстреле

они отсиживались в норах, а после прекращения канонады проворно бежали в

окопы и встречали атакующих градом пуль.

Пока сторонники Лжедмитрия сражались за него, сам он около трех месяцев жил

в Путивле, который стал своеобразной столицей самозванца. Он вербовал себе

новых союзников, рассылая письма в казачьи станицы, пограничные города,

саму столицу. В советской литературе в общем традиционной стала мысль о

том, что Отрепьев пришел к власти «на гребне крестьянской войны», а затем

обманул народные чаяния. Исследования, проведенные Р. Г. Скрынниковым,

ставят под сомнение версию «крестьянской войны». Правда, самозванца

поддержали крестьяне знаменитой Комарицкой волости, за что Годунов отдал

мятежную волость на поток и разграбление своим войскам. Не подлежит

сомнению, что восстание крестьян на Брянщине — это, говоря словами Р. Г.

Скрынникова, «первое массовое выступление крестьян в Смутное время», но,

как подчеркивает тот же автор, жили там дворцовые крестьяне, находящиеся в

лучшем положении, чем частновладельческие. К тому же большинство населения

Комарицкой волости составляли богатые мужики, далеко не испытавшие тех

бедствий, которые выпали на долю жителей других районов (см.: Р. Г.

Скрынников. Самозванцы в России в начале XVII в. Новосибирск, 1990. С. 90).

Отсюда следует, что поддержка самозванца в данном случае объясняется,

очевидно, не «антифеодальным протестом» и «классовой борьбой», а верой в

то, что перед ними воистину царевич Дмитрий Иоаннович. Это не исключало,

конечно, корыстных интересов и меркантильных соображений комарицких

мужиков.

И в «прелестных» письмах Лжедмитрия из Путивля, как отмечает Р. Г.

Скрынников, «трудно уловить какие-то социальные мотивы». Здесь лишь общие

слова, обещания быть добрым и справедливым к подданным, обличения

«изменника» Бориса Годунова.

Одной пропаганды для успеха было мало, и Лжедмитрий позаботился о

противодействии правительственным разоблачениям о нем как о расстриге-

самозванце. Он представил в Путивле, дабы отделаться от своего подлинного

имени, двойника — «истинного Гришку Отрепьева». Лжеотрепьев, по

свидетельству Маржарета, был лет 35—38, т. е. значительно старше

самозванца. Мистификация была шита белыми нитками: отец настоящего

Отрепьева был всего лишь на восемь лет старше Лжеотрепьева. Вероятно, этим

объясняется печальная судьба двойника, упрятанного самозванцем в тюрьму.

Много позже московские власти узнали, что роль Лжеотрепьева согласился

исполнять бродячий монах Леонид. Но тогда обман достиг цели: пропаганда

Годунова оказалась парализованной, а народ безоговорочно признал Дмитрия

Ивановича. Последний в Путивле стал именовать себя уже не просто царевичем

и великим князем всея Руси, а царем. В Путивле вокруг самозванца собрался и

двор. Самой видной фигурой при Отрепьеве стал князь Мосальский,

представитель хотя и древнего, но пришедшего в упадок рода. Рассказывали,

что именно Мосальский спас Лжедмитрию жизнь, отдав ему коня во время

бегства из-под Севска. Среди приближенных самозванца заметен был и дьяк

Богдан Сутупов, тот самый, что отдал Отрепьеву воеводскую казну. Он стал

канцлером — главным дьяком и хранителем царской печати.

Самозванец стоял в Путивле, а правительственные войска осаждали Кромы,

когда произошло событие, ускорившее, а может, и переломившее ход событий.

13 апреля 1605 г. от апоплексического удара умер Борис Годунов. Еще при

жизни этого государя не жаловали в народе, обвиняя то в убийстве Ивана

Грозного, то Федора Ивановича, то царевича Дмитрия. И теперь, уже умерший,

Годунов не избежал клеветы: по Москве ходили слухи, что будто бы он принял

яд в страхе перед воскресшим царевичем. Нареченный боярами на царство сын

Бориса Федор вместе с матерью Марией спешили привести знать, народ и войско

к присяге. Текст «подкрестной записи» царя Федора повторял содержание

присяги, составленной при воцарении Бориса Годунова с одним важным

отличием. Надо было хоть как-то защитить юного государя от самозванца. Уже

несколько лет Церковь предавала анафеме «вора» Гришку Отрепьева. Теперь,

смущенная фокусом с Лжеотрепьевым, вместо того чтобы следовать раз принятой

линии, царица решила вовсе не упоминать в «записи» имени Отрепьева.

Подданные, согласно тексту присяги, клятвенно обязывались лишь «к вору,

который называется Дмитрием Углицким, не приставать». Все это оказалось на

руку самозванцу. Наконец, последний просчет Годуновых состоял в

неоправданных надеждах на героя Нов-город-Северской обороны Петра

Басманова. Еще Борис обещал ему руку дочери — царевны Ксении, и горячий

воевода поклялся доставить самозванца в Москву или умереть. Басманов

формально получил пост помощника нового' главнокомандующего боярина князя

Михаила Катырева-Ростовского, а фактически встал во главе армии. Когда

Борис умер, Басманов вместе с Катыревым-Ростовским уже отправились к

войскам. Брат покойного, Семен Годунов, доверял воеводе гораздо меньше и

послал ему вдогонку на один из высших постов в армии своего зятя Андрея

Телятев-ского. Басманов так оскорбился этим назначением, что плакал с час,

а потом заявил: лучше ему умереть, чем быть у Телятевского в холопах. В

войске под Кромами в это время зрела измена. Во главе заговора встали

боярин князь Василий Голицын и рязанский дворянин Прокопий Ляпунов. Голицын

ловко сыграл на противоречиях между верными царю Федору воеводами. Он сумел

заручиться поддержкой приходившегося ему родней Басманова. 7 мая 1605 г. в

четыре часа утра, когда лагерь еще спал, по сигналу заговорщиков казаки

Карелы напали на караулы и захватили мост, через который шла дорога в

Кромы. В тот же час сторонники Ляпунова зажгли лагерь в нескольких местах.

Началась паника и неразбериха. Только около тысячи немцев-наемников

построились под знаменами и были готовы к отпору. Их вступление в бой,

однако, ловко предотвратил Басманов. Осажденные жители Кром вместе с

казаками Карелы ворвались в стан правительственных войск. Верные Годуновым

бояре и воеводы бежали в Москву. Армия перестала существовать. Путь

самозванцу в столицу был открыт. Лжедмитрий занял Орел, а затем проследовал

в Тулу, где его встречал рязанский архиепископ Игнатий. Из Тулы на

завоевание Москвы Отрепьев отрядил Петра Басманова с его ратниками. Верные

Федору стрельцы, посланные в Серпухов, не дали Басманову переправиться за

Оку. Этот успех правительства, впрочем, был последним и ничего не изменил.

В народе уже заметна была «шатость». «Дмитрия» ждали со дня на день. Обойдя

Серпухов, 31 мая к стенам Москвы подошел Карела со своими казаками. В сам

город небольшой отряд вступить не мог: несколько сот казаков не

представляли опасности для хорошо укрепленной столицы. Зато появление

казаков «Дмитрия Ивановича» крайне возбуждало чернь. На следующий день, 1

июня, агенты самозванца Гаврила Пушкин и Наум Плещеев явились в пригород

Красное Село и оттуда повели толпы народа в самый центр Москвы, на Красную

площадь. Здесь с Лобного места они зачитали «прелестную» грамоту

самозванца, полную несбыточных обещаний всем слоям населения и обличении

Годунова. Затем распалившаяся толпа ворвалась Фроловскими воротами в

Кремль. Дворцовая стража разбежалась. Во дворце все перевернули вверх дном,

разгромили и старое подворье Бориса Годунова. Как водится в таких случаях,

чернь добралась до винных погребов. Исаак Масса утверждал, что напились до

смерти около пятидесяти, а английские источники — около ста человек. Это

были единственные жертвы мятежа. Во время разгрома дворца верные люди

спасли юного царя Федора и его семью. Арестовали их, вероятно, не в день

мятежа, а несколько позже. Самозванец в Туле объявил стране о своем

восшествии на престол и разослал текст присяги. В Серпухов на поклон к нему

явились бояре: глава думы князь Ф. И. Мстиславский, князь Д. И. Шуйский,

другие думные чины. В честь «Дмитрия Ивановича» поставили шатры, в которых

когда-то Борис Годунов потчевал дворян накануне коронации. Снаружи они

имели вид крепости с башнями, изнутри были украшены золотым шитьем. В них

разом на пиру в честь самозванца присутствовало пятьсот человек.

Перед вступлением в Москву самозванец спешил устранить последние преграды.

Его клевреты сначала низложили главу Церкви, верного Годуновым патриарха

Иова. Затем наступил черед и несчастному семейству. Казнью Годуновых

непосредственно руководили дворяне М. Молчанов и А. Шерефединов, имевшие за

спиной опыт опричной службы. Им помогал отряд стрельцов.

В III главе XI тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина на

полях книги против рассказа об убийстве Федора Борисовича стоит страшное

слово — «цареубийство». Вот как описывается эта сцена историографом: «10

июня (1605 г.— С. Б.) пришли в дом Борисов, увидели Феодора и Ксению,

сидящих спокойно подле матери в ожидании воли Божией; вырвали нежных детей

из объятий царицы, развели их по разным особым комнатам и велели стрельцам

действовать; они в ту же минуту удавили царицу Марию, но юный Феодор,

наделенный от природы силою необыкновенною, долго боролся с четырьмя

убийцами, которые едва могли одолеть и задушить его». В примечании мы

читаем, что согласно Ростовской и Никоновской летописям «царевича ж многие

часы давиша, яко ж не по младости в те поры дал ему Бог мужество; те ж

злодеи ужасошася яко един с четырьмя борящеса;

един же от них взят его за тайные уды (гениталии.— С. Б.) и раздави».

Таковы были отвратительные детали цареубийства, первого в истории России.

(Усобицы не в счет, в них убивали князей, гибель сыновей Ивана Грозного

царевичей Ивана и Дмитрия Угличского — также, ибо в данном случае впервые

убивали царя, пусть пока не венчанного в Успенском соборе, но фактически

уже правившего, царя, которому к тому же все присягнули.)

Из всей царской семьи в живых осталась одна Ксения: она взята была на двор

князя Мосальского и впоследствии стала наложницей самозванца.

Теперь, когда Годуновых уничтожили, самозванец мог торжественно вступить в

Москву. Для описания этого события вновь дадим слово Н. М. Карамзину. «20

июня,— пишет историк,— в прекрасный летний день, самозванец вступил в

Москву торжественно и пышно. Впереди поляки, литаврщики, трубачи, дружина

всадников с копьями, пищальники, колесницы, заложенные шестернями, и

верховые лошади царские, богато украшенные; далее барабанщики и полки

россиян, духовенство с крестами и Лжедмитрий на белом коне, в одежде

великолепной, в блестящем ожерелье, ценою в 150 000 червонных: вокруг его

60 бояр и князей, за ними дружина литовская, немцы, казаки и стрельцы.

Звонили во все колокола московские. Улицы были наполнены бесчисленным

множеством людей; кровли домов и церквей, башни и стены также усыпаны

зрителями. Видя Лжедмитрия, народ падал ниц с восклицанием: „Здравствуй,

отец наш, государь и великий князь Дмитрий Иоаннович, спасенный Богом для

нашего благоденствия! Сияй и красуйся, о солнце России!" Лжедмитрий всех

громко приветствовал и называл своими добрыми подданными, ведя им встать и

молиться за него Богу» (Карамзин Н. М. История государства Российского. Кн.

3. М.: Книга, 1989. С. 122—123, или любое издание, Т. XI, гл. IV).

Несмотря на столь трогательный въезд в столицу, православные москвичи,

видевшие встречу самозванца с духовенством на Лобном месте, насторожились.

Когда Лжедмитрий сошел с коня, чтобы приложиться к образам, литовские люди

играли на трубах и били в бубны так, что заглушали пение молебна. Странно

было и то, что, войдя в главную святыню России, Успенский собор, царь

пригласил с собой не только бояр, но и иноверцев. Зато новый взрыв восторга

вызвало целование Лжедмитрием надгробия своего мнимого отца, Ивана

Грозного, в Архангельском соборе... Далее самозванец прошествовал во дворец

вершить государственные дела.

Первым делом Отрепьев поставил во главе Церкви угодного себе патриарха

Игнатия. Грек по национальности, он к моменту вступления самозванца на трон

был архиепископом Рязанским и, как мы уже говорили, с почестью встречал

Лжедмитрия в Туле. Затем арестовали трех братьев Шуйских, старший из

которых, Василий, через верных людей распространял слухи о самозванстве

нового государя. Отрепьева, очевидно, пугала не столько агитация, сколько

угроза переворота со стороны Шуйских — одного из знатнейших княжеских

родов, не без оснований претендовавших после смерти Федора Ивановича на

российский престол. Для решения дела созвали особый соборный суд, который

приговорил князя Василия Ивановича к смертной казни. Он уже был возведен на

плаху палачом, но неожиданно получил помилование. Братья Шуйские, очевидно

пощаженные по ходатайству бояр, теперь должны были отправиться в ссылку.

Пробыли они там, однако, недолго: по просьбе опять-таки думных бояр их

возвратили в столицу, к прежним должностям. Этот эпизод достаточно ясно

показывает зависимость Лжедмитрия от Боярской думы уже в первые дни своего

царствования. Без согласия бояр новый царь не мог казнить даже заклятого

своего врага. Эта зависимость (а вовсе не государственный ум и гуманность,

как утверждают некоторые историки) побудили Лжедмитрия заявить вскоре после

коронации:

«Два способа у меня к удержанию царства: один способ быть тираном, а другой

— не жалеть кошту (расходов.— С. Б.), всех жаловать: лучше тот образец,

чтобы жаловать, а не тиранить» (цит. по: Р. Г. Скрынников. Смута в России в

начале XVII в. Иван Болотников. Л., 1988. С. 14).

Тем не менее, по необходимости считаясь со сложившимся государственным

укладом и политической традицией Московского царства, самозванец привнес в

них немало нового. «На престоле московских государей он был небывалым

явлением,— пишет В. О. Ключевский (42-я лекция «Курса русской истории»).—

Молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с

грустно-задумчивым выражением лица, он в своей наружности вовсе не отражал

своей духовной природы: богато одаренной, с бойким умом, легко разрешавшим

в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом,

в опасные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на

увлечения, он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные

знания. Он совершенно изменил чопорный порядок жизни старых московских

государей и их тяжелое, угнетательное отношение к людям, нарушал заветные

обычаи священной московской старины, не спал после обеда, не ходил в баню,

со всеми обращался просто, обходительно, не по-царски. Он тотчас показал

себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый

день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей. Своим образом действий

он приобрел широкую и сильную привязанность в народе, хотя в Москве кое-кто

подозревал и открыто обличал его в самозванстве. Лучший и преданнейший его

слуга П. Ф. Басманов под рукой признавался иностранцам, что царь — не сын

Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому

еще, что лучшего царя теперь и не найти». В приведенном отрывке перед нами

предстает в общем довольно симпатичный и дахе обаятельный правитель России,

выгодно отличающийся от Ивана Грозного и вполне сопоставимый с Борисом

Годуновым. Еще в более выгодном свете выглядит самозванец в одной из

последних статей В. Б. Кобрина. «Раздумывая над возможной перспективой

утверждения Лжедмитрия на престоле, нет смысла учитывать его самозванство:

монархическая легитимность не может быть критерием для определения сути

политической линии,— пишет историк.— Думается, личность Лжедмитрия была

хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образованный в духе

русской средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу

западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинить Россию Речи

Посполитой. И вместе с тем этой возможности тоже не дано было

осуществиться. Беда Лжедмитрия в том, что он был авантюристом. В это

понятие у нас обычно вкладывается только отрицательный смысл. А может, и

зря? Ведь авантюрист — человек, который ставит перед собой цели,

превышающие те средства, которыми он располагает для их достижения. Без

доли авантюризма нельзя достичь успеха в политике. Просто того авантюриста,

который добился успеха, мы обычно называем выдающимся политиком». (В. Б.

Кобрин. Смута// Родина. 1991. № 3. С. 70).

Факты, приводимые в обеих характеристиках самозванца, верные. Да,

действительно, Отрепьев обладал и умом, и волей, и невиданной ранее

восприимчивостью к новому. Последним качеством он даже немного напоминал

Петра Великого. В политике он пытался играть самостоятельную роль: не

спешил выполнять обещания, данные семейству Мнишек и римскому папе об

окатоличи-вании России, и предлагал вместо этого коалиционную войну против

Османской империи, не уступал и обещанных в отдачу русских земель. Но нам

кажется, что всего этого еще мало для общей положительной (или хотя бы

благожелательной) оценки самозванца. Да, конечно, политик может себе

позволить авантюризм в достижении власти, но, раз ее достигнув, имеет ли

право проявлять авантюризм в политике, ставя на карту судьбы подданных?

Что, как не авантюра, планы войны с Турцией, игры с иезуитами или

территориальные обещания польскому королю? И так ли безобидно все это было

для России? С другой стороны, нравственность — не единственное требование к

политику, но можно ли положительно оценить политика откровенно

безнравственного, возведшего ложь в принцип? А ведь именно таков был

самозванец. «Отрепьев привык лгать на каждом шагу»,— пишет Р. Г. Скрынников

в книге «Самозванцы в России...». Эта привычка стала его второй натурой. Но

ложь слишком часто всплывала на поверхность, и это приводило к неприятным

эксцессам в Думе. Красочное описание их можно найти в дневнике поляка С.

Немоевского. Бояре не раз обличали «Дмитрия» в мелкой лжи, говоря ему:

«Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал». Ожидая прибытия в

Москву семейства Мнишек, царь («стыдясь наших» — прибавляет от себя автор

дневника) воспретил боярам такое обращение. Тогда сановники с завидной

простотой задали ему вопрос: «Ну как же говорить тебе, государь, царь и

великий князь всея Руси, когда ты солжешь?» Поставленный в тупик самозванец

обещал Думе, что больше лгать не будет. «Но мне кажется,— замечает С.

Немоевский,— что слова своего перед ними недодержал.

Все сказанное — пока общие рассуждения и свидетельство иностранца. Но

только представьте, что должны были думать о самозванце природные русские

люди, знавшие его раньше, как, например, его родственники в Галиче,

святитель Иов или иноки Чудова монастыря? Во-первых, Юшка Отрепьев

отказался от самого своего-крестного имени (наблюдение А. М. Панченко), тем

самым отказавшись и от благодати, данной в святом крещении. Ведь он стал

называться Дмитрием. Во-вторых, попрал святые обеты монашества, став

расстригой. В-третьих, попрал самое священное после Бога и Церкви для

средневекового человека — монархическую власть. Стоит ли удивляться, что

русские источники довольно единодушно называют Отрепьева «льстивым

антихристом». Ведь антихрист тоже должен прельстить многих своими талантами

и способностями, но обращены эти таланты и способности будут для уловления

и погибели простодушных христиан... И книжник, и малограмотный москвич

узнавали в самозванце одни жуткие черты. Недаром, когда мещанина Федора

Калачника, обличавшего Лжедмитрия, вели на казнь, тот вопил всему народу:

«Приняли вы вместо Христа антихриста и поклоняетесь посланному от сатаны,

тогда опомнитесь, когда все погибнете». Опамятование пришло позже, много

позже, когда подобное мнение стало общепринятым. И нам кажется, что в этой

«наивной» оценке средневековых людей первого самозванца куда больше правды,

смысла и даже самой «научной объективности», чем в парадоксальных, но

безосновательных рассуждениях почтенных историков.

Есть и еще немало черт самозванца, обличающих в нем обманщика и плута,

калифа на час, а вовсе не «хороший шанс для страны». Так, несмотря на

улучшение общего экономического положения в России, преодолевшей страшные

последствия году-новских голодных лет, самозванец сумел привести в полное

расстройство государственные финансы и растратить царскую казну. Часть

средств пошла на выплату денег своим приспешникам от польских гусар до

казаков, часть была уплачена кредиторам. Кроме этого, царь щедро жаловал

верных ему дворян и знать. Но львиная доля денег пошла на всевозможные пиры

и развлечения, на покупку драгоценностей (которые он не стеснялся в

огромных количествах приобретать лично). По оценке Р. Г. Скрынникова,

самозванец истратил около полумиллиона рублей: по тем временам сумма

огромная. Прознав о его страсти к покупкам, в Москву слетелось множество

иноземных купцов, которым самозванец, уже не имевший денег, давал векселя.

Казенный приказ перестал принимать эти долговые обязательства к оплате.

Лжедмитрий нередко попадал в унизительное положение.

Пока самозванец стоял во главе наемных и казачьих отрядов, ему казалось,

что он управляет событиями. Теперь, в Москве, когда верные ему войска были

распущены, оказалось, что события управляют им. Рядом с царем на Руси

всегда были бояре, разделявшие с ним власть. Как замечает Р. Г. Скрынников,

«... бояре не только решали с царем государственные дела, но и сопровождали

его повсюду. Государь не мог перейти из одного дворцового помещения в

другое без бояр, поддерживающих его под руки. Младшие члены Думы оставались

в постельных хоромах царя до утра. Несмотря на все усилия, Отрепьеву не

удалось разрушить традиции, которые связывали его с боярским кругом подобно

паутине. На рассвете в день боярского мятежа князь Василий Шуйский

руководил заговорщиками, а его брат князь Дмитрий находился во внутренних

покоях дворца, подле царя. Именно он помешал Отрепьеву принять

своевременные меры для подавления мятежа» (Самозванцы в России... С. 180).

Чувствуя, как почва уходит у него из-под ног, самозванец жил одним днем. Он

то устраивал воинские потехи, в которых сам стрелял из пушки, то искал

утешения в балах, где, скрывая свой маленький рост, щеголял в высоких

меховых шапках и сапогах с огромными каблуками. Во время пиров он то и дело

менял платье, демонстрируя богатые наряды. Нередко выезжал на охоту на

лисиц или волков или смотрел на медвежьи потехи, когда в специальном загоне

медведя травили собаками или одной рогатиной лесного исполина убивал

опытный охотник. По ночам расстрига в компании с Басмановым и Михаилом

Молчановым предавался безудержному разврату. «Царь не щадил ни замужних

женщин, ни пригожих девиц и монахинь, приглянувшихся ему,— пишет Р. Г.

Скрынников.— Его клевреты не жалели денег. Когда же деньги не помогали, они

пускали в ход угрозы и насилие. Женщин приводили под покровом ночи, и они

исчезали в неведомых лабиринтах дворца» (Указ. соч. С. 189).

Пока самозванец чередовал столь же широкие, сколь неисполнимые замыслы

государственных начинаний с удовольствиями, бояре плели сеть заговора

против него. Во главе мятежа встали князья Шуйские, бояре братья Голицыны,

Михаил Скопин, дети боярские Валуев и Воейков, московские купцы Мыльниковы.

Среди заговорщиков оказался и друг детских игр Отрепьева Иван Безобразов.

Противники Лжедмитрия сумели поссорить с ним польского короля Сигизмунда

III, повели в народе широкую агитацию против царя, организовали несколько

покушений на его жизнь. Самозванец чувствовал себя во дворце как птица в

золотой клетке. Один, без верных друзей, он отводил душу в беседах с

иезуитами, которые постоянно находились при его особе, да торопил Юрия

Мнишека выдать за него Марину, надеясь не столько обрести верную подругу

жизни, сколько получить от тестя военную помощь. 2 мая 1606 г. царская

невеста со свитой прибыла в Москву. С нею в Россию явилось целое войско:

пехота, польские гусары, те самые, что сопровождали самозванца в московском

походе, вооруженная челядь, обоз. Поляки вели себя в Москве точно в

завоеванном городе, чиня многие насилия и непотребства и приближая тем

развязку затянувшегося спектакля первой самозванщины.

Заговорщики сочли поднявшееся в Москве недовольство поляками весьма

благоприятным фактором, который должен облегчить их дело. 8 мая 1606 г.

Лжедмитрий отпраздновал свадьбу. Венчание и последовавшая за ним коронация

в Успенском соборе возмутили православных москвичей. Невеста, ревностная

католичка, отказалась принять православное причастие. К тому же и день был

выбран самый неподходящий: память святителя Николая, столь почитаемого на

Руси, строгий пост. И в этот день был свадебный пир. На этом пиру

самозванец последний раз лицедействовал и куражился. Пара новобрачных была

хоть куда. Низкорослые молодые не могли даже дотянуться до икон: им

подставили под ноги скамеечки. Облик новобрачных не соответствовал их

высокому социальному положению. «Отрепьев обладал характерной, хотя и

малопривлекательной, внешностью,— пишет Р. Г. Скрынников в книге

„Самозванцы в России...".— Приземистый, гораздо ниже среднего роста, он был

непропорционально широк в плечах, почти без талии, с короткой шеей. Руки

его отличались редкой силой и имели неодинаковую длину. В чертах лица

сквозили грубость и сила. Признаком мужества русские считали бороду. На

круглом лице Отрепьева не росли ни усы, ни борода. Волосы на голове были

светлые с рыжиной, нос напоминал башмак, подле носа росли две большие

бородавки. Тяжелый взгляд маленьких глаз дополнял гнетущее впечатление» (С.

75). Под стать жениху была и невеста. «Тонкие губы, обличавшие гордость и

мстительность, вытянутое лицо, слишком длинный нос, не очень густые черные

волосы, тщедушное тело и крошечный рост очень мало отвечали тогдашним

представлениям о красоте. Подобно отцу, Марина Мнишек была склонна к

авантюре, а в своей страсти к роскоши и мотовству она даже превзошла отца.

Никто не может судить о подлинных чувствах невесты. Она умела писать, но за

долгую разлуку с суженым ни разу не взяла в руки пера, чтобы излить ему

свою душу» (С. 197).

Семейство Мнишек, стоявшее у истоков карьеры Отрепьева, стало и.-последней

соломинкой, за которую схватился самозванец. Дни его были сочтены. Уже

однажды неосторожно интриговавший против Лжедмитрия Василий Шуйский едва не

лишился головы и на этот раз действовал гораздо хитроумнее. Вместе с

Голицыными князья Шуйские заручились поддержкой новгородских дворян,

которые прибыли в Москву для похода против крымцев. Им были, вероятно,

известны настоящие планы заговорщиков. В то же время среди народа, в целом

сохранившего веру в доброго царя, распространили слух: «Поляки бьют

государя»,— чтобы спровоцировать уличные беспорядки и парализовать верные

самозванцу отряды польских наемников.

На рассвете 15 мая Шуйские собрали у себя на подворье участников заговора и

двинулись к Кремлю. Время выбрали не случайно: в это время как раз

сменялись караулы. Начальник личной охраны самозванца Яков Маржерет, то ли

посвященный в планы заговорщиков, то ли почувствовавший неладное, отвел от

царских покоев внешнюю охрану из иноземцев и сам сказался больным. Во

внутренних помещениях оставалось не более 30 стражников.

Стрельцы, несшие охрану стен и башен, нисколько не удивились, когда перед

ними явились во Фроловских воротах хорошо известные бояре — братья Шуйские

и Голицын. Последовала команда, и за боярами в ворота ворвались вооруженные

заговорщики. Главный вход в Кремль был захвачен. Овладев воротами,

заговорщики ударили в набат, чтобы поднять на ноги посад. Горожане,

вообразив, будто в Кремле пожар, спешили на Красную площадь. Здесь бояре

звали народ побивать «латынян» и постоять за православную веру. Поляки

пытались прийти на помощь самозванцу, но были остановлены бушующими

москвичами, перегородившими улицы баррикадами. Тогда наемники ретировались

в свои казармы.

Тем временем на площади перед дворцом собралась толпа, возглавляемая

заговорщиками. Лжедмитрий послал Басманова узнать, в чем дело. Тот сообщил,

что народ требует к себе царя. Самозванец высунулся из окна и, потрясая

бердышом, крикнул:

«Я вам не Борис!» С площади грянуло несколько выстрелов, и Отрепьев

проворно отскочил.

Басманов вышел на Красное крыльцо, где собрались бояре, и именем царя

просил народ разойтись. Его речь произвела сильное впечатление на народ,

поверивший, что государя надо спасать от поляков, и на стрельцов, готовых

послушать своего командира. Тогда один из заговорщиков, Татищев, подошел к

Басманову сзади и ударил его кинжалом. Дергающееся в агонии тело сбросили с

крыльца на площадь. Толпа ринулась в сени и разоружила копейщиков. Отрепьев

бросился бежать, успев крикнуть подле покоев Марины: «Сердце мое, измена!»

Тайным ходом выбрался он из дворца в Каменные палаты на «взрубе» и прыгнул

из окошка с высоты локтей в двадцать на землю. Прыжок оказался неудачным.

Отрепьев вывихнул ногу и ушиб грудь. По счастью, на его крики пришли верные

ему стрельцы. Они отнесли самозванца в помещение. Там Лжедмитрия нашли

заговорщики, но были отогнаны огнем стрельцов. Тогда бояре пригрозили им,

что разорят Стрелецкую слободу и побьют стрелецких жен и детей. Стрельцы

сложили оружие.

Песенка самозванца была спета. Он, правда, еще просил отнести себя на

Лобное место, якобы чтобы покаяться перед народом, требовал встречи со

своей мнимой матерью Марией Нагой. Но все тщетно. Бояре сорвали с

поверженного самозванца царское платье. Те дворяне, что были ближе к

Гришке, пинали его ногами, осыпая бранью: «Таких царей у меня хватает дома

на конюшне! Кто ты такой, сукин сын?» Василий Голицын наслаждался зрелищем,

а Василий Шуйский, опасаясь популярности царя в народе, разъезжал по

площади и кричал черни, чтобы она потешилась над вором.

Остерегаясь, как бы народ не заступился за «Дмитрия Ивановича», заговорщики

поспешили пристрелить его. В качестве убийцы разные источники называют то

дворянина Ивана Воейкова, то боярского сына Григория Валуева, то

московского купца Мыльника. Кто бы первый ни выстрелил в самозванца,

заговорщики еще долго рубили его бездыханное тело и стреляли в него. Затем

обнаженный труп выволокли из Кремля и бросили в грязь посреди рынка. Чтобы

собравшаяся толпа могла лучше рассмотреть царя, бояре положили его на

прилавок. Под прилавком валялось тело боярина Басманова. Исаак Масса

насчитал на трупе самозванца двадцать ран. Тело предали посмертно торговой

казни. Выехавшие из Кремля дворяне хлестали труп кнутом, приговаривая, что

убитый вор и изменник — Гришка Отрепьев. На вспоротый живот Лжедмитрия

бросили безобразную маску, приготовленную самозванцу для маскарада. В рот

сунули дудку. Потешившись несколько дней, бояре велели привязать труп к

лошади, выволочь в поле и закопать у обочины дороги. Вскоре покатились

слухи о зловещих знамениях. Рассказывали, что, когда труп везли через

крепостные ворота, буря сорвала с них верх, потом не ко времени грянули

холода, по ночам над могилой люди видели голубые огни. Тогда труп вырыли,

сожгли, а пепел зарядили в пушку и выстрелили им в ту сторону, откуда

пришел Лжедмитрий.

Так закончилась первая самозванщина. Лжедмитрий был вытащен боярами —

противниками Годунова, точно козырная карта из колоды, в игре против царя

Бориса Федоровича. Но теперь, когда старший Годунов умер, а младший был

убит, и самозванец стал не нужен. Его отбросили, как отбрасывают козырного

валета, побившего неприятельского короля. Теперь в ходу оказались совсем

другие карты. Бояре готовились признать царем Василия Шуйского.

Заключение

Совершенно очевидно, что для понимания сущности и причин возникновения

самозванчества нужно прежде всего изучить идейно-психологические

особенности русского народного сознания. Большое внимание этому факту было

уделено в первой части работы

Понятием «самозванство» определяются прежде всего действия конкретного

человека, решившего объявить себя царем или Мессией, а также факторы,

управлявшие поведением самозванца, пока он не получил поддержки в народе.

Изучение самозванства подразумевает углубление в психологию самозванцев, в

тот круг представлений, который непосредственно мотивировал их действия.

Термин «самозванчество» относится к области социальной психологии.

Самозванчество начинается тогда, когда лжецарь или псевдомессия открывается

окружающим, формирует группу соратников или становится во главе какого-либо

движения социального протеста. Изучая природу самозванчества, в работе

акцентируется внимание прежде всего на народной реакции на появление

самозванца.

В работе также приведены исторические портреты Емельяна Пугачева и

Лжедмитрия I.

Таким образом, закат эпохи самозванчества напрямую связан с угасанием

средневекового мировоззрения в целом, с утверждением новых взглядов на мир

и человеческую личность. Развитие капитализма в России и отмена крепостного

права окончательно вытеснили самозванцев с исторической арены, которую

заняли новые герои и «властители народных дум».

Список использованной литературы

1. Мавродин В. В. Крестьянская война под руководством Пугачева.— М.:

Знание, 1973.— 64 с.— (Новое в жизни, науке, технике... «История»; 6).

2. Лимонов Ю. А. Емельян Иванович Пугачев // Лимонов Ю. А. Емельян Пугачев

и его соратники.— Л., 1975.— С. 5—12.

3. Крестьянская война в России в 1773—1775 годах: Восстание Пугачева / В.

В. Мавродин,

4. Буганов В. И. Емельян Пугачев: Кн. для учащихся сред. и ст. классов.—

М.: Просвещение, 1990.— 191 с.

5. Александров А. А., Садаков М. А. Гнев народа: К 200-летию Пугачевского

восстания.— Ижевск: Удмуртия, 1974.— 55 с.: 2 л. ил.

6. Скрынников Р. Г. Смута в России в начале XVII в.: Иван Болотников.

7. Сивков К. В. Самозванчество в России в последней трети XVIII в.//

Исторические записки. 1950.Т.31.

Страницы: 1, 2