Кутузов - стратег и дипломат

Кутузов - стратег и дипломат

Генерал-фельдмаршал, светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-

Кутузов-Смоленский - выдающийся полководец, талантливый дипломат,

незаурядный администратор, умелый воспитатель.

Вступление

Анализ громадной, очень сложной исторической фигуры Кутузова иной раз

тонет в пестрой массе фактов, рисующих войну 1812 г. в целом. Фигура

Кутузова при этом если и не скрадывается вовсе, то иногда бледнеет, черты

его как бы расплываются. Кутузов был русским героем, великим патриотом,

великим полководцем, что известно всем, и великим дипломатом, что известно

далеко не всем.

Историческая заслуга Кутузова, который против воли царя, против воли

даже части своего штаба, отметая клеветнические выпады вмешивавшихся в его

дела иностранцев вроде Вильсона, Вольцогена, Винценгероде, провел и

осуществил свою идею, вырисовывается особенно отчетливо. Ценные новые

материалы побудили историков, занимающихся 1812 годом, приступить к

выявлению своих недочетов и ошибок, пропусков и неточностей, к пересмотру

сложившихся прежде мнений о стратегии Кутузова, о значении его

контрнаступления, о Тарутине, Малоярославце, Красном, а также о начале

заграничного похода 1813 г., о котором у нас знают очень мало, в чем

виновна почти вся литература о 1812 годе, в том числе и моя старая книга,

где этому походу посвящено лишь очень немного беглых замечаний. Между тем

первые четыре месяца 1813 г. немало дают для характеристики стратегии

Кутузова и показывают, как контрнаступление перешло в прямое наступление с

точно поставленной целью уничтожения агрессора и в дальнейшем низвержения

наполеоновской грандиозной хищнической «мировой монархии». Следует отметить

одно очень любопытное наблюдение.

Иностранные историки, пишущие о 1812 годе в России, меньше и реже

пускают в ход метод опорочивания, злостной и не-добросовестной критики, чем

метод полного замалчивания. Приведу типичный случай. Берем четырехтомную

новейшую «Историю военного искусства в рамках политической истории»,

написанную проф. Гансом Дельбрюком. Раскрываем четвертый, увесистый,

посвященный XIX в. том, особенно главу «Стратегия Наполеона». Ищем в очень

хорошо составленном указателе фамилию Кутузова, но не находим ее вовсе. О

1812 годе на стр. 386 читаем: «Настоящую проблему наполеоновской стратегии

представляет кампания 1812 г. Наполеон разбил русских под Бородином, взял

Москву, был вынужден отступить и во время отступления потерял почти всю

свою армию». Оказывается, будь на месте Наполеона тайный советник проф. Г.

Дельбрюк, России пришел бы конец: «Не лучше ли поступил бы Наполеон, если

бы в 1812 г. он обратился к стратегии измора и повел бы войну по методу

Фридриха?».[1]

В моей работе я хочу показать роль, которую Кутузов сыграл в истории

России, а так же главные этапы всего его жизненного пути до принесшего ему

бессмертие 1812 года.

Кутузов-дипломат

Ум и воинская доблесть Кутузова были признаны и товарищами и

начальством уже в первые годы его военной службы, которую он начал 19 лет.

Он воевал в войсках Румянцева, под Ларгой, под Кагулом, и тогда уже своей

неслыханной храбростью заставил о себе говорить. Он первым бросался в атаку

и последним прекращал преследование неприятеля, В конце первой турецкой

войны он был опасно ранен и лишь каким-то чудом (так считали и русские и

немецкие врачи, лечившие его) отделался только потерей глаза.[2] Екатерина

велела отправить его на казенный счет для лечения за границу. Эта довольно

длительная поездка сыграла свою роль в его жизни. Кутузов с жадностью

набросился на чтение и очень пополнил свое образование. Вернувшись в

Россию, он явился к императрице благодарить ее. И тут Екатерина дала ему

необычайно подходившее к его природным способностям поручение: она

отправила его в Крым в помощь Суворову, который исполнял тогда не очень

свойственное ему дело: вел дипломатические переговоры с крымскими татарами.

Нужно было поддержать Шагин-Гирея против Девлет-Гирея и дипломатически

довершить утверждение русского владычества в Крыму. Суворов, откровенно

говоривший, что он дипломатией заниматься не любит, сейчас же предоставил

Кутузову все эти щекотливые политические дела, которые тот выполнил в

совершенстве. Тут впервые Кутузов обнаружил такое умение обходиться с

людьми, разгадывать их намерения, бороться против интриг противника, не

доводя спора до кровавой развязки, и, главное, достигать полного успеха,

оставаясь с противником лично в самых «дружелюбных» отношениях, что Суворов

был от него в восторге.

В течение нескольких лет, вплоть до присоединения Крыма и конца

происходивших там волнений, Кутузов был причастен к политическому освоению

Крыма. Соединение в Кутузове безудержной, часто просто безумной храбрости с

качествами осторожного, сдержанного, внешне обаятельного, тонкого дипломата

было замечено Екатериной. Когда она в 1787 г. была в Крыму, Кутузов — тогда

уже генерал — показал ей такие опыты верховой езды, что императрица

публично сделала ему суровый выговор: «Вы должны беречь себя, запрещаю вам

ездить на бешеных лошадях и никогда вам не прощу, если услышу, что вы не

исполняете моего приказания». Но выговор подействовал мало. 18 августа 1788

г. под Очаковом Кутузов, помчавшийся на неприятеля, опередил своих солдат.

Австрийский генерал, принц де Линь, известил об этом императора Иосифа в

таких выражениях: «Вчера опять прострелили голову Кутузову. Думаю, что

сегодня или завтра умрет». Рана была страшная и, главное, почти в том же

месте, где и в первый раз, но Кутузов снова избежал смерти. Едва

оправившись, через три с половиной месяца Кутузов уже участвовал в штурме и

взятии Очакова[3] и не пропустил ни одного большого боя в 1789 — 1790 гг.

Конечно, он принял непосредственное личное участие и в штурме Измаила. Под

Измаилом Кутузов командовал шестой колонной левого крыла штурмующей армии.

Преодолев «весь жестокий огонь картечных и ружейных выстрелов», эта

колонна, «скоро спустясь в ров, взошла по лестницам на вал, несмотря на все

трудности, и овладела бастионом; достойный и храбрый генерал-майор и

кавалер Голенищев-Кутузов мужеством своим был примером подчиненным и

сражался с неприятелем». Приняв участие в этом рукопашном бою, Кутузов

вызвал из резервов Херсонский полк, отбил неприятеля, и его колонна с двумя

другими, за ней последовавшими, «положили основание победы».

Суворов так кончает донесение о Кутузове: «Генерал-майор и кавалер

Голенищев-Кутузов оказал новые опыты искусства и храбрости своей, преодолев

под сильным огнем неприятеля все трудности, взлез на вал, овладел бастионом

и, когда превосходный неприятель принудил его остановиться, он, служа

примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился

в крепости и продолжал потом поражать врагов».[4]

В своем донесении Суворов не сообщает о том, что когда Кутузов

остановился и был тесним турками, то он послал просить у главнокомандующего

подкреплений, а тот никаких подкреплений не прислал, но велел объявить

Кутузову, что назначает его комендантом Измаила. Главнокомандующий знал

наперед, что Кутузов и без подкреплений ворвется со своей колонной в город.

После Измаила Кутузов участвовал с отличием и в польской войне. Ему

уже было в то время около 50 лет. Однако ни разу ему не давали вполне

самостоятельного поста, где бы он в самом деле мог полностью показать свои

силы. Екатерина, впрочем, уже не упускала Кутузова из виду, и 25 октября

1792 г. он неожиданно был назначен посланником в Константинополь. По дороге

в Константинополь, умышленно не очень спеша прибыть к месту назначения,

Кутузов зорко наблюдал турецкое население, собирал различные справки о

народе и усмотрел в нем вовсе не воинственность, которой пугали турецкие

власти, а, «напротив, теплое желание к миру».[5]

26 сентября 1793 г., то есть через 11 месяцев после рескрипта 25

октября 1792 г. о назначении его посланником, Кутузов въехал в

Константинополь. В звании посланника Кутузов пробыл до указа Екатерины от

30 ноября 1793 г. о передаче всех дел посольства новому посланнику, В. П.

Кочубею. Фактически Кутузов покинул Константинополь только в март те 1794

г.

Задачи его дипломатической миссии в Константинополе были ограниченны,

но нелегки. Необходимо было предупредить заключение союза между Францией и

Турцией и устранить этим опасность проникновения французского флота в

Черное море. Одновременно нужно было собрать сведения о славянских и

греческих подданных Турции, а главное, обеспечить сохранение мира с

турками. Все эти цели были достигнуты в течение его фактического пребывания

в турецкой столице (от сентября 1793 г. до марта 1794 г.).

После Константинопольской миссии наступил некоторый перерыв в военной

карьере и дипломатической деятельности Кутузова. Он побывал на

ответственных должностях: был казанским и вятским генерал-губернатором,

командующим сухопутными войсками, командующим флотилией в Финляндии, а в

1798 г. ездил в Берлин в помощь князю Репнину, который был послан

ликвидировать или хотя бы ослабить опасные для России последствия

сепаратного мира Пруссии с Францией. Он, собственно, сделал за Репнина всю

требовавшуюся дипломатическую работу и достиг некоторых немаловажных

результатов: союза с Францией Пруссия не заключила. Павел так ему доверял,

что 14 декабря 1800 г. назначил его на важный пост: Кутузов должен был

командовать украинской, брестской и днестровской «инспекциями» в случае

войны против Австрии. Но Павла не стало; при Александре политическое

положение постепенно стало меняться, и столь же значительно изменилось

служебное положение Кутузова. Александр, сначала назначивший Кутузова

петербургским военным губернатором, вдруг совершенно неожиданно 29 августа

1802 г. уволил его от этой должности, и Кутузов 3 года просидел в деревне,

вдали от дел. Заметим, что царь невзлюбил его уже тогда, вопреки ложному

взгляду, будто опала постигла Кутузова только после Аустерлица. Но, как

увидим, в карьере Кутузова при Александре I в довольно правильном порядке

чередовались опалы; когда Кутузова отстраняли от дел или давали ему иногда

все же значительные гражданские должности, а затем столь же неожиданно

призывали на самый высокий военный пост. Александр мог не любить Кутузова,

но он нуждался в уме и таланте Кутузова и в его репутации в армии, где его

считали прямым наследником Суворова.

В 1805 г. началась война третьей коалиции против Наполеона, и в

деревню к Кутузову был послан экстренный курьер от царя. Кутузову

предложили быть главнокомандующим на решающем участке фронта против

французской армии, состоявшей под начальством самого Наполеона.

Если из всех веденных Кутузовым войн была война, которая могла бы

назваться ярким образчиком преступного вмешательства двух коронованных

бездарностей в распоряжения высокоталантливого стратега, вмешательства

бесцеремонного, настойчивого и предельно вредоносного, то это была война

1805 г., война третьей коалиции против Наполеона, которую Александр I и

Франц I, совершенно не считаясь с прямыми указаниями и планами Кутузова,

позорно проиграли. Молниеносным маневром окружив и взяв в плен в Ульме едва

ли не лучшую армию, когда-либо имевшуюся до той поры у австрийцев, Наполеон

тотчас же приступил к действиям против Кутузова. Кутузов знал (и доносил

Александру), что у Наполеона после Ульма руки совершенно свободны и что у

него втрое больше войск. Единственным средством избегнуть ульмской

катастрофы было поспешно уйти на восток, к Вене, а если понадобится, то и

за Вену. Но, по мнению Франца, к которому всецело присоединился Александр,

Кутузов со своими солдатами должен был любой ценой защищать Вену. К

счастью, Кутузов не исполнял бессмысленных и гибельных советов, если только

ему представлялась эта возможность, т. е. если отсутствовал в данный момент

высочайший советник.

Кутузов вышел из отчаянного положения. Во-первых, он, совершенно

неожиданно для Наполеона, оказал наступающей армии крутой отпор: разбил

передовой корпус Наполеона при Амштеттене, и пока маршал Мортье оправлялся,

стал на его пути у Кремса и здесь уже нанес Мортье очень сильный удар.

Наполеон, находясь на другом берегу Дуная, не успел оказать помощь Мортье.

Поражение французов было полным. Но опасность не миновала. Наполеон без боя

взял Вену и вновь погнался за Кутузовым. Никогда русская армия не была так

близка к опасности подвергнуться разгрому или капитуляции, как в этот

момент. Но русскими командовал не ульмский Макк, а измаильский Кутузов, под

командованием которого находился измаильский Багратион. За Кутузовым гнался

Мюрат, которому нужно было каким угодно способом задержать, хоть на самое

короткое время, русских, чтобы они не успели присоединиться к стоявшей в

Ольмюце русской армии. Мюрат затеял мнимые переговоры о мире.

Но мало быть лихим кавалерийским генералом и рубакой, чтобы обмануть

Кутузова. Кутузов с первого же момента разгадал хитрость Мюрата и, сейчас

же согласившись на «переговоры», сам еще более ускорил движение своей армии

к востоку, на Ольмюц. Кутузов, конечно, понимал, что через день — другой

французы догадаются, что никаких переговоров нет и не будет, и нападут на

русских. Но он знал, кому он поручил тяжкое дело служить заслоном от

напиравшей французской армии. Между Голлабруном и Шенграбеном уже стоял

Багратион. У Багратиона был корпус в 6 тысяч человек, у Мюрата — в четыре,

если не в пять раз больше, и Багратион целый день задерживал яростно

дравшегося неприятеля, и хотя положил немало своих, но и немало французов и

ушел, не тревожимый ими. Кутузов за это время отошел уже к Ольмюцу, за ним

поспел туда же и Багратион.

Вот тут-то в полной мере и выявились преступная игра против Кутузова и

истинно вредительская роль Александра и другого божьей милостью

произведшего себя в полководцы монарха — Франца.

Ни в чем так ярко не сказывалась богатейшая и разносторонняя

одаренность Кутузова, как в умении не только ясно разбираться в общей

политической обстановке, в которой ему приходилось вести войну, но и

подчинять общей политической цели все иные стратегические и тактические

соображения. В этом была не слабость Кутузова, которую в нем хотели видеть

как открытые враги, так и жалившие в пяту тайные завистники. В этом была,

напротив, его могучая сила.

Достаточно вспомнить именно эту трагедию 1805 г.— аустерлицкую

кампанию. Ведь когда открылись военные действия и когда, несмотря на все

ласковые уговоры, а затем и довольно прозрачные угрозы, несмотря на всю

пошлую комедию клятвы в вечной русско-прусской дружбе над гробом Фридриха

Великого, так часто и так больно битого русскими войсками, Фридрих-

Вильгельм III все-таки отказался вступить немедленно в коалицию, то

Александр I и его тогдашний министр Адам Чарторыйский, и тупоумный от

рождения Франц I посмотрели на это как на несколько досадную

дипломатическую неудачу, но и только. А Кутузов, как это тотчас же вполне

выяснилось по всем его действиям, усмотрел в этом угрозу проигрыша всей

кампании. Он тогда знал и высказывал это неоднократно, что без немедленного

присоединения прусской армии к коалиции союзникам остался единственный

разумный выход: отступить в Рудные горы, перезимовать там в безопасности и

затянуть войну, т. е. сделать именно то, чего боялся Наполеон.

При возобновлении военных действий весной обстоятельства могли либо

остаться без существенных перемен, либо стать лучше, если бы за это время

Пруссия решилась наконец покончить с колебаниями и войти в коалицию. Но уж,

во всяком случае, решение Кутузова было предпочтительней, чем решение

отважиться немедленно идти на Наполеона, что означало бы идти почти на

верную катастрофу. Дипломатическая чуткость Кутузова заставляла его верить,

что при затяжке войны Пруссия может наконец сообразить, насколько ей

выгоднее вступить в коалицию, чем сохранять гибельный для нее нейтралитет.

Почему же все-таки сражение было дано, несмотря на все увещания

Кутузова? Да прежде всего потому, что оппоненты Кутузова на военных

совещаниях в Ольмюце — Александр I, фаворит царя, самонадеянный вертопрах

Петр Долгоруков, бездарный военный австрийский теоретик Вейротер — страдали

той опаснейшей болезнью, которая называется недооценкой сил и способностей

противника. Наполеон в течение нескольких дней в конце ноября 1805 г.

выбивался из сил, чтобы внушить союзникам впечатление, будто он имеет

истощенную в предшествующих боях армию и поэтому оробел и всячески избегает

решающего столкновения. Вейротер глубокомысленно изрекал, что нужно делать

то, что противник считает нежелательным. А посему, получив столь

авторитетную поддержку от представителя западноевропейской военной науки,

Александр уже окончательно уверовал, что здесь, на Моравских полях, ему

суждено пожать свои первые военные лавры. Один только Кутузов не соглашался

с этими фанфаронами и разъяснял им, что Наполеон явно ломает комедию, что

он нисколько не трусит и если в самом деле чего-нибудь боится, то только

отступления союзной армии в горы и затяжки войны.

Но усилия Кутузова удержать союзную армию от сражения не помогли.

Сражение было дано, и последовал полный разгром союзной армии под

Аустерлицем 2 декабря 1805 г.

Именно после Аустерлица ненависть Александра I к Кутузову неизмеримо

возросла. Царь не мог не понимать, конечно, что все страшные усилия как его

самого, так и окружавших его придворных прихлебателей свалить вину за

поражение на Кутузова остаются тщетными, потому что Кутузов нисколько не

расположен был принять на себя тяжкий грех и вину за бесполезную гибель

тысяч людей и ужасающее поражение. А русские после Суворова к поражениям не

привыкли. Но вместе с тем подле царя не было ни одного военного человека,

который мог бы сравниться с Кутузовым своим умой и стратегическим талантом.

Не было прежде всего человека с таким громадным и прочным авторитетом в

армии, как Кутузов.

Разумеется, современники понимали — и это не могло не быть особенно

неприятно Александру I, — что и без того большой военный престиж Кутузова

еще возрос после Аустерлица, потому что решительно всем и в России и в

Европе, сколько-нибудь интересовавшимся происходившей дипломатической и

военной борьбой коалиции против Наполеона, было совершенно точно известно,

что аустерлицкая катастрофа произошла исключительно оттого, что возобладал

нелепый план Вейротера и что Александр преступно пренебрег советами

Кутузова, не посчитаться с которыми он не имел никакого права, не только

морального, но и формального, потому что официальным главнокомандующим

союзной армии в роковую аустерлицкую годину был именно Кутузов. Но,

конечно, австрийцы были более всех виновны в катастрофе.

После Аустерлица Кутузов был в полной опале, и только чтобы неприятель

не мог усмотреть в этой опале признания поражения, бывший главнокомандующий

был все-таки назначен (в октябре 1806 г.) киевским военным губернатором.

Друзья Кутузова были оскорблены за него. Это им казалось хуже полной

отставки.

Но недолго пришлось ему губернаторствовать. В 1806 — 1807 гг. во время

очень тяжелой войны с Наполеоном, когда после полного разгрома Пруссии

Наполеон одержал победу под Фридландом и добился невыгодного для России

Тильзитского мира, Александр на горьком опыте убедился, что без Кутузова

ему не обойтись. И Кутузова, забытого во время войны 1806 — 1807 гг. с

французами, вызвали из Киева, чтобы он поправил дела в другой войне,

которую Россия продолжала вести и после Тильзита, — в войне против Турции.

Начавшаяся еще в 1806 г. война России против Турции оказалась войной

трудной и мало успешной. За это время России пришлось пережить тяжелое

положение, создавшееся в 1806 г. после Аустерлица, когда Россия не

заключила мира с Наполеоном и осталась без союзников, а затем в конце 1806

г. опять должна была начать военные действия, ознаменовавшиеся большими

битвами (Пултуск, Прейсиш-Эйлау, фридланд) и кончившиеся Тильзитом. Турки

мира не заключали, надеясь на открытую, а после Тильзита на тайную помощь

новоявленного «союзника» России — Наполеона.

Положение было сложное. Главнокомандующий Дунайской армией

Прозоровский решительно нечего не мог поделать и с беспокойством ждал с

начала весны наступления турок. Война с Турцией затягивалась, и, как всегда

в затруднительных случаях, обратились за помощью к Кутузову, и он из

киевского губернатора превратился в помощника главнокомандующего Дунайской

армией, а фактически в преемника Прозоровского. В Яссах весной 1808 г.

Кутузов встретился с посланником Наполеона генералом Себастиани, ехавшим в

Константинополь. Кутузов очаровал французского генералу и, опираясь на

«союзные» тогдашние отношения России и Франции, успел получить

подтверждение серьезнейшей дипломатической тайны, которая, впрочем, для

Кутузова не была новостью, — что Наполеон ведет в Константинополе двойную

игру и вопреки тильзитским обещаниям, данным России, не оставит Турцию без

помощи.

Кутузов очень скоро поссорился с Прозоровским, бездарным полководцем,

который вопреки советам Кутузова дал большой бой с целью овладеть Браиловом

и проиграл его, После этого обозленный не на себя, а на Кутузова

Прозоровский постарался отделаться от Кутузова, и Александр, всегда с

полной готовностью внимавший всякой клевете на Кутузова, удалил его с Дуная

и назначил литовским военным губернатором. Характерно, что, прощаясь с

Кутузовым, солдаты плакали.

Но они простились с ним сравнительно ненадолго. Неудачи на Дунае

продолжались, и снова пришлось просить Кутузова поправить дело. 15 марта

1811 г. Кутузов был назначен главнокомандующим Дунайской армией. Положение

было трудное, вконец испорченное его непосредственным предшественником,

графом Н. М. Каменским, который оказался еще хуже смещенного перед этим

Прозоровского.

Военные критики, писавшие историю войны на Дунае, единогласно сходятся

на том, что яркий стратегический талант-Кутузова именно в этой кампании

развернулся во всю ширь. У него было меньше 46 тысяч человек, у турок

— больше 70 тысяч. Долго и старательно готовился Кутузов к нападению на

главные силы турок. Он должен был при этом учитывать, изменившееся

положение в Европе. Наполеон уже не был только ненадежным союзником,

каким он был в 1808 г. Теперь, в 1811 г., это уже определенно был враг,

готовый не сегодня-завтра сбросить маску. После долгих приготовлений и

переговоров, искусно веденных с целью выиграть время, Кутузов 22 июня 1811

г. нанес турецкому визирю снова под Рущуком тяжкое поражение. Положение

русских войск стало лучше, но все-таки продолжало оставаться еще

критическим. Турки, подстрекаемые французским посланником Себастиани,

намеревались воевать и воевать. Только мир с Турцией мог освободить.

Дунайскую армию для предстоявшей войны с Наполеоном, а после умышленно

грубой сцены, устроенной Наполеоном послу Куракину 15 августа 1811 г., уже

никаких сомнений в близости войны ни у кого в Европе не оставалось.

И вот тут-то Кутузову удалось то, что при подобных условиях никогда и

никому не удавалось и что, безусловно, ставит Кутузова в первый ряд людей,

прославленных в истории дипломатического искусства. На протяжении всей

истории императорской России, безусловно, не было дипломата более

талантливого, чем Кутузов. То, что сделал Кутузов весной 1812г. после

долгих и труднейших переговоров, было бы не под силу даже наиболее

выдающемуся профессиональному дипломату, вроде, например, А. М. Горчакова,

не говоря уже об Александре I, дипломате-дилетанте. «Теперь коллежский он

асессор по части иностранных дел» — таким скромным чином наградил царя А.

С. Пушкин.

Наполеон располагал в Турции хорошо поставленным дипломатическим и

военным шпионажем и тратил на эту организацию большие суммы. Он не раз

высказывал мнение, что когда нанимаешь хорошего шпиона, то нечего с ним

торговаться о вознаграждении. У Кутузова в Молдавии в этом отношении в

распоряжении не было ничего, что можно было бы серьезно сравнивать со

средствами, отпускавшимися Наполеоном на это дело. Однако точные факты

говорят о том, что Кутузов гораздо лучше, чем Наполеон, знал обстановку, в

которой ему приходилось воевать на Дунае.[6] Никогда не совершал Кутузов

таких поистине чудовищных ошибок в своих расчетах, какие делал французский

император, который совершенно серьезно надеялся на то, что стотысячная

армия турок не только победоносно отбросит Кутузова от Дуная, от Днестра,

от верховьев Днепра, но и приблизится к Западной Двине и здесь вступит в

состав его армии. Документов от военных осведомителей поступало в

распоряжение Кутузова гораздо меньше, чем их поступало в распоряжение

Наполеона, но читать-то их и разбираться в них Кутузов умел гораздо лучше.

За 5 лет, прошедших от начала русско-турецкой войны, несмотря на

частичные успехи русских, принудить турок к миру все-таки не удалось. Но

то, что не удалось всем его предшественникам, начиная от Михельсона и

кончая Каменским, удалось Кутузову.

Его план был таков. Война будет кончена и может быть кончена, но

только после полной победы над большой армией великого «верховного» визиря.

У визиря Ахмет-бея было около 75 тысяч человек: в Шумле — 50 тысяч и близ

Софии — 25 тысяч; у Кутузова в молдавской армии — немногим более 46 тысяч

человек. Турки начали переговоры, но Кутузов понимал очень хорошо, что дело

идет лишь об оттяжке военных действий. Шантажируя Кутузова, визирь и Гамид-

эффенди очень рассчитывали на уступчивость русских ввиду близости войны

России с Наполеоном и требовали, чтобы границей между Россией и Турцией

была река Днестр. Ответом Кутузова был, как сказано, большой бой под

Рущуком, увенчанный полной победой русских войск 22 июня 1811 г. Вслед за

тем Кутузов приказал, покидая Рущук, взорвать укрепления. Но турки еще

продолжали войну. Кутузов умышленно позволил им переправиться через Дунай.

«Пусть переправляются, только перешло бы их на наш берег поболее», — сказал

Кутузов, по свидетельству его сподвижника и затем историка Михай ловского-

Данилевского. Кутузов осадил лагерь визиря, и осажденные, узнав, что

русские пока, не снимая осады, взяли Туртукай и Силистрию (10 и 11

октября), сообразили, что им грозит полное истребление, если они не

сдадутся. Визирь тайком бежал из своего лагеря и начал переговоры. А 26

ноября 1811 г. остатки умирающей от голода турецкой армии сдались русским.

Наполеон не знал меры своему негодованию. «Поймите вы этих собак, этих

болванов турок! У них есть дарование быть битыми. Кто мог ожидать и

предвидеть такие глупости?» — так кричал вне себя французский император. Он

не предвидел тогда, что пройдет всего несколько месяцев, и тот же Кутузов

истребит «великую армию», которая будет состоять под водительством кое-кого

посильнее великого визиря...

И тотчас же, выполнив с полнейшим успехом военную часть своей

программы, Кутузов-дипломат довершил дело, начатое Кутузовым-полководцем.

Переговоры, открывшиеся в середине октября, как и следовало ожидать,

непомерно затянулись. Ведь именно возможно большая затяжка переговоров о

мире и была главным шансом турок на смягчение русских условий. Наполеон

делал решительно все от него зависящее, чтобы убедить султана не

подписывать мирных условий, потому что не сегодня-завтра французы нагрянут

на Россию и русские пойдут на все уступки, лишь бы освободить молдавскую

армию. Прошел октябрь, ноябрь, декабрь, а мирные переговоры оставались на

точке замерзания. Турки предлагали в качестве русско-турецкой границы уже,

правда, не Днестр, а Прут, но Кутузов и об этом не желал слышать.

Из Петербурга шли проекты произвести демонстрацию против

Константинополя, и 16 февраля 1812 г. Александр даже подписал рескрипт

Кутузову о том, что, по его мнению, следует «произвести сильный удар под

стенами Царяграда совокупно морскими и сухопутными силами». Из этого

проекта, впрочем, ничего не вышло. Кутузов считал более реальным тревожить

турок небольшими сухопутными экспедициями.

Наступила весна, которая осложнила положение. Во-первых, вспыхнула

местами в Турции чума, а во-вторых, наполеоновские армии стали постепенно

уже проходить на территорию между Одером и Вислой. Царь уже шел на то,

чтобы согласиться признать Прут границей, но требовал, чтобы Кутузов

настоял на подписании союзного договора между Турцией и Россией. Кутузов

знал, что на это турки не пойдут, но он убедил турецких уполномоченных, что

для Турции наступил момент, когда решается для них вопрос жизни или смерти:

если турки не подпишут немедленно мира с Россией, то Наполеон в случае его

успехов в России все равно обратится против Турецкой империи и при

заключении мира с Александром получит от России согласие на занятие Турции.

Если же Наполеон предложит России примирение, то, естественно, Турция будет

разделена между Россией и Францией. На турок эта аргументация очень сильно

подействовала, и они уже соглашались признать границей Прут до слияния его

с Дунаем и чтобы дальше граница шла по левому берегу Дуная до впадения в

Черное море. Однако Кутузов решил до конца использовать настроение турок и

потребовал, чтобы турки уступили России на вечные времена Бессарабию с

крепостями Измаилом, Бендерами, Хотином, Килией и Аккерманом. В Азии

границы оставались, как были до войны, но по секретной статье Россия

удерживала все закавказские земли, добровольно к ней присоединившиеся, а

также полосу побережья в 40 километров. Таким образом, замечательный

дипломат, каким всегда был Кутузов, не только освобождал молдавскую армию

для предстоящей войны с Наполеоном, но и приобретал для России обширную и

богатую территорию.

Кутузов пустил в ход все усилия своего громадного ума и

дипломатической тонкости. Ему удалось уверить турок, что война между

Наполеоном и Россией вовсе еще окончательно не решена, но что если Турция

вовремя не примирится с Россией, то Наполеон опять возобновит с Александром

дружеские отношения, и тогда оба императора разделят Турцию пополам. И то,

что впоследствии в Европе определяли как дипломатический «парадокс»,

свершилось. 16 мая 1812 г. после длившихся долгие месяцы переговоров, мир в

Бухаресте был заключен: Россия не только освобождала для войны против

Наполеона всю свою Дунайскую армию, но сверх того она получала от Турции в

вечное владение всю Бессарабию. Но и это не все: Россия фактически получала

почти весь морской берег от устьев Риона до Анапы.

Узнав о том, что турки 16 (28) мая 1812 г. подписали в Бухаресте

мирный договор, Наполеон окончательно истощил словарь французских

ругательств. Он понять не мог, как удалось Кутузову склонить султана на

такой неслыханно выгодный для русских мир в самый опасный для России

момент, когда именно им, а не туркам, было совершенно необходимо спешить с

окончанием войны.

Таков был первый по времени удар, который нанес Наполеону Кутузов-

дипломат почти за три с половиной месяца до-того, как ему на Бородинском

поле нанес второй удар Кутузов-стратег.

Кутузов-стратег

Впоследствии князь Вяземский, вспоминая об этом времени, говаривал,

что тот, кто не жил в эти годы невозбранного владычества Наполеона над

Европой, не мог вполне представить, как трудно и тревожно жилось в России в

те годы, о которых друг его, А. С. Пушкин, писал: «Гроза двенадцатого года

еще спала, еще Наполеон не испытал великого народа, еще грозил и колебался

он».

Кутузов яснее, чем кто-либо, представлял себе опасность, угрожавшую

русскому народу. И когда ему пришлось в это критическое, предгрозовое время

вести войну на Дунае, высокий талант стратега позволил ему последовательно

разрешать один за другим те вопросы, перед которыми в течение 6 лет

становились в тупик все его предшественники, а широта его политического

кругозора охватывала не только Дунай, но и Неман, и Вислу, и Днестр. Он

распознал не только вполне уже выясненного врага — Наполеона, но и не

вполне еще выяснившихся «друзей» вроде Франца австрийского, короля

прусского Фридриха-Вильгельма III, лорда Ливерпуля и Кэстльри.

Впоследствии Наполеон говорил, что если бы он предвидел, как поведут

себя турки в Бухаресте и шведы в Стокгольме, то он не выступил бы против

России в 1812 г. Но теперь было поздно каяться.

Война грянула. Неприятель вошел в Смоленск и двинулся оттуда прямо на

Москву. Волнение в народе, беспокойство и раздражение в дворянстве, нелепое

поведение потерявшей голову Марии Федоровны и царедворцев, бредивших

эвакуацией Петербурга, — все это в течение первых дней августа 1812 г.

сеяло тревогу, которая возрастала все больше и больше. Отовсюду шел один и

тот же несмолкаемый крик: «Кутузова!»

«Оправдываясь» перед своей сестрой, Екатериной Павловной, которая

точно так же не понимала Кутузова, не любила и не ценила его, как и ее

брат, Александр писал, что он «противился» назначению Кутузова, но вынужден

был уступить напору общественного мнения и «остановить свой выбор на том,

на кого указывал общий глас».[7]

О том, что творилось в народе, в армии при одном только слухе о

назначении Кутузова, а потом при его прибытии в армию, у нас есть много

известий. Неточно и неуместно было бы употреблять в данном случае слово

«популярность». Несокрушимая вера людей, глубоко потрясенных грозной

опасностью, в то, что внезапно явился спаситель, — вот как можно назвать

это чувство, непреодолимо овладевшее народной массой. «Говорят, что народ

встречает его повсюду с неизъяснимым восторгом. Все жители городов выходят

навстречу, отпрягают лошадей, везут на себе карету; древние старцы

заставляют внуков лобызать стопы его; матери выносят грудных младенцев,

падают на колени и подымают их к небу! Весь народ называет его

спасителем».[8]

8 августа 1812 г. Александр принужден был подписать указ о назначении

Кутузова главнокомандующим российских армий, действующих против неприятеля,

на чем повелительно настаивало общее мнение армии и народа. А ровно через 6

дней, 14 августа, остановившись на станции Яжембицы по дороге в действующую

армию, Кутузов написал П. В. Чичагову, главному командиру Дунайской армии,

необыкновенно характерное для Кутузова письмо. Это письмо — одно из

замечательных свидетельств всей широты орлиного кругозора и всегдашней

тесной связи между стратегическим планом и действиями этого полководца,

каким бы фронтом, главным или второстепенным, он ни командовал. Кутузов

писал Чичагову, что неприятель уже около Дорогобужа, и делал отсюда прямой

вывод: «Из сих обстоятельств вы легко усмотреть изволите, что невозможно

ныне думать об каких-либо диверсиях, но все то, что мы имеем, кроме первой

и второй армии, должно бы действовать на правый фланг неприятеля, дабы тем

единственно остановить его стремление. Чем долее будут переменяться

обстоятельства в таком роде, как они были по ныне, тем сближение Дунайской

армии с главными силами делается нужнее».[9] Но ведь все усилия Кутузова в

апреле и все условия заключенного Кутузовым 16 мая 1812 г. мира и клонились

к тому, чтобы тот, кому суждена грозная встреча с Наполеоном, имел право и

возможность рассчитывать на Дунайскую армию. Письмо Чичагову вместе с тем

обличает беспокойство: как бы этот всегда снедаемый честолюбием и завистью

человек не вздумал пустить освобожденную Кутузовым Дунайскую армию на какие-

либо рискованные, а главное, ненужные авантюры против Шварценберга. Стратег

Кутузов твердо знал, что Дунайская армия скорее сможет влиться в состав

русских войск, действующих между Дорогобужем и Можайском, чем Шварценберг —

дойти до армии Наполеона. А дипломат Кутузов предвидел, что хотя «союз»

Наполеона со своим тестем был выгоден французскому императору тем, что

заставит Александра отвлечь на юго-запад часть русских сил, но что

фактически никакой реальной роли ни в каких боевых столкновениях австрийцы

играть не будут.

Вот почему Кутузову нужна была, и притом как можно скорее, Дунайская

армия на его левом фланге, на который, как он предвидел еще за несколько

дней до прибытий на театр военных действий, непременно будет направлен

самый страшный удар правого фланга Наполеона.

Приближался момент, когда главнокомандующий должен был

удостовериться, что царский любимец Чичагов ни малейшего внимания не

обратит на просьбу своего предшественника по командованию Дунайской армией

и что если можно ждать сколько-нибудь существенной помощи и увеличения

численного состава защищавшей московскую дорогу армии, то почти

исключительно от московского и смоленского ополчений.

Как бы мне не хотелось дать здесь лишь самую сжатую, самую общую

характеристику полководческих достижений Кутузова, но, говоря о Бородине,

мы допустили бы совсем непозволительное упущение, если бы не обратили

внимание на следующее. На авансцене истории в этот грозный момент стояли

друг против друга два противника, оба отдававшие себе отчет в неимоверном

значении того, что поставлено на карту. Оба делали все усилия, чтобы в

решающий момент получить численное превосходство. Но один из них —

Наполеон, которому достаточно приказать, чтобы все, что зависит от людской

воли, было немедленно и беспрекословно исполнено. А другой — Кутузов,

которого, правда, царь «всемилостивейше» назначил якобы неограниченным

повелителем, и распорядителем всех действующих против Наполеона русских

вооруженных сил, оказывался на каждом шагу скованным, затрудненным и

стесненным именно в этом гнетуще важном вопросе о численности армии. Он

требует, чтобы ему как можно скорее дали новоформируемые полки, и получает

от Александра следующее: «Касательно упоминаемого вами распоряжения о

присоединении от, князя Лобанова-Ростовского новоформируемых полков, я

нахожу оное к исполнению невозможным».

Кутузов знал, что, кроме двух армий, Багратиона и Барклая, которые

поступили под его личное непосредственное командование 19 августа в Цареве-

Займище, у него имеются еще три армии: Тормасова, Чичагова и Витгенштейна,

— которые формально обязаны ему повиноваться столь же беспрекословно и

безотлагательно, как, например, повиновались Наполеону его маршалы. Да,

формально, но не фактически. Кутузов, знал, что повелевать ими может и

будет царь, а он сам может не приказывать им, но только увещевать и

уговаривать, чтобы они поскорее шли к нему спасать Москву и Россию. Вот что

он пишет Тормасову: «Вы согласиться со мной изволите, что в настоящие

критические для России минуты, тогда как неприятель находится в сердце

России, в предмет действий ваших не может уже входить защищение и

сохранение отдаленных наших Польских провинций». Этот призыв остался гласом

вопиющего в пустыне: армию Тормасова сбедйнйли с армией Чичагова и отдали

под начальство Чичагова. Чичагову Кутузов писал: «Прибыв в армию, я нашел

неприятеля в сердце древней России, так сказать под Москвою. Настоящий мой

предмет есть спасение Москвы самой, а потому не имею нужды изъяснять, что

сохранение некоторых отдаленных польских провинций ни в какое сравнение с

спасением древней столицы Москвы и самих внутренних губерний не входит».

Чичагов и не подумал немедленно откликнуться на призыв. Интереснее

всего вышло с третьей (из этих бывших «на отлете» от главных кутузовских

сил) армией — Витгенштейна. «Данного Кутузовым графу Витгенштейну повеления

в делах не отыскалось», — деликатно замечает решительно ни в чем и никогда

не укоряющий Александра Михайловский-Данилевский.[10]

Нужна была бородинская победа, нужно было победоносное, истребляющее

французскую армию непрерывное контрнаступление с четырехдневным ужасающим

разгромом лучших наполеоновских корпусов под Красным, нужен был гигантски

возросший авторитет первого и уж совсем бесспорного победителя Наполеона,

чтобы Кутузов получил фактическую возможность взять под свою властную руку

все без исключения «западные» русские войска и чтобы Александр убедился,

что он уже не может вполне свободно мешать Чичагову и Витгенштейну

выполнять повеления главнокомандующего. Тормасов, лишившись командования

своей (3-й обсервационной) армией, прибыл в главную квартиру и доблестно

служил и помогал Кутузову.

Путы, препятствия, западни и интриги всякого рода, бесцеремонное,

дерзкое вмешательство царя в военные распоряжения, поощрявшееся сверху

непослушание генералов — все это превозмогли две могучие силы:

беспредельная вера народа и армии в Кутузова и несравненные дарования этого

истинного корифея русской стратегии и тактики. Русская армия отходила на

восток, но она отходила с боями, нанося противнику тяжелые потери.

Но до лучезарных дней полного торжества армии пришлось - пережить еще

очень много: нужно было простоять долгий августовский день по колена в

крови на Бородинском поле, шагать прочь от столицы, оглядываясь на далекую

пылающую Москву, нужно было в самых суровых условиях в долгом

контрнаступлении провожать незваных гостей штыком и пулей.

Цифровые показания, дающиеся в материалах Военно-ученого архива

(«Отечественная война 1812 г.», т. XVI. Боевые действия в 1812 г., № 129),

таковы: «В сей день российская армия имела под ружьем: линейного войска с

артиллериею 95 тысяч, казаков — 7 тыс., московского ополчения — 7 тыс. и

смоленского — 3 тыс. Всего под ружьем 112 тысяч человек». При этой армии

было 640 артиллерийских орудий. У Наполеона числилось в день Бородина

войска с артиллерией более 185 тысяч. Но как молодая гвардия (20 тысяч

человек), так и старая гвардия с ее кавалерией (10 тысяч человек)

находились все время в резерве и в сражении непосредственно участия не

принимали.

Во французских источниках признают, что непосредственное участие в

бою, если даже совсем не считать старую и молодую гвардию, с французской

стороны принимало около 135 — 140 тысяч человек.

Следует заметить, что сам Кутузов в своем первом же донесении царю

после прибытия в Царево-Займише считал, что у Наполеона не то, что 185

тысяч, но даже и 165 тысяч быть не могло, а численность русской армии в

этот момент он исчислял в 95 734 человека. Но уже за несколько дней,

прошедших от Царева-Займища до Бородина, к русской армии присоединились из

резервного корпуса Милорадовича 15589 человек и еще «собранных из разных

мест 2000 человек», так что русская армия возросла до 113323 человек. Сверх

того, как извещал Александр Кутузова, должно было прибыть еще около 7 тысяч

человек.

Фактически, однако, готовых к бою, вполне обученных вооруженных

регулярных сил у Кутузова под Бородином некоторые исследователи считают,

едва ли точно, не 120, а в лучшем случае около 105 тысяч человек, если

совсем не принимать во внимание в этом подсчете ополченцев и вспомнить, что

казачий отряд в 7 тысяч человек вовсе не был введен в бой. Но ополченцы

1812 г. показали себя людьми, боеспособность которых оказалась выше всяких

похвал.

Когда еще слабо обученные ополченцы подошли, то в непосредственном

распоряжении Кутузова оказалось до 120 тысяч, а по некоторым, правда, не

очень убедительным, подсчетам, даже несколько больше. Документы вообще

расходятся в показаниях. Конечно, Кутузов отдавал себе полный отчет в

Страницы: 1, 2