Февральская Буржуазно-Демократическая Революция 1905 года

Февральская Буржуазно-Демократическая Революция 1905 года

солдат. Под охраной вооруженных рабочих демонстрации с Сампсониевского и

Безбородкинского проспектов потянулись к Финляндскому вокзалу. Вскоре

вокзал, прилегающие к нему улицы и площадь перед вокзалом оказались

забитыми десятками тысяч рабочих. Так Выборгская сторона превратилась во

второй центр восстания 27 февраля 1917 года. Лишь подступы к

Александровскому мосту охранялись усиленными нарядами конной полиции и

мощной заставой солдат запасного батальона гвардии Московского полка с

пулеметами. На Петроградской стороне большая толпа жителей города собралась

у входа на Троицкий мост. Но тут их сдерживала сильная воинская застава.

Как и у Александровского моста, толпа опасалась напирать на заставы, так

как участники демонстраций по опыту вчерашнего дня не хотели нести

напрасные жертвы. Вышли на улицы также рабочие Нарвского, Петергофского,

Александро-Невского, Невского и других пролетарских районов столицы.

Революция продолжалась.

Солдаты и рабочие Орудийного и Патронного заводов, увлеченные речами

партийных агитаторов, двинулись плотной массой от Шпалерной улицы к

Александровскому мосту. Полицейская застава, которая наблюдала за

происходящим с левого берега реки, разбежалась. Солдаты и рабочие

беспрепятственно взошли на мост. Вот пройдено сто метров, двести. Стали

видны солдаты Московского полка. Донеслись звуки какой-то команды, и

передние демонстранты увидели, как улеглись пулеметчики. Но замедлить свой

ход огромная масса демонстрантов уже не могла. По крайней мере, 30–35 тысяч

людей шли в этой колонне, сжатой перилами моста. Расстояние между еловой

колонны и заставой неумолимо сокращалось с каждым шагом. Вдруг пулеметчики

вскочили с земли и стали растаскивать пулеметы в стороны, освобождая

проход. Офицеры надрывались, кричали, размахивали обнаженными шашками. Но

солдаты-московцы не слышали их. Они смотрели на колонну демонстрантов,

подошедшую совсем близко, на петлицы волынцев, грозно наступавших в первых

рядах прямо на них. Солдаты разбежались, и под крики “ура!” огромная толпа

врезалась, как утюг, в заставу Московского полка, прижала ее к перилам и

захватила с собой. Путь на Выборгскую сторону был открыт!

У Финляндского вокзала и прилегающих к нему улиц ядро восставших

солдат Волынского и Литовского полков, запасного саперного батальона

соединилось с рабочими Выборгской стороны, находившимися под значительным

влиянием большевиков. При поддержке волынцев рабочие по призыву М. И.

Калинина установили полный контроль над Финляндским вокзалом. На Выборгской

среди рабочих были И. Д. Чугурин, Ф. З. Евсеев, И. А, Рахья, А. П. Тайми и

многие другие большевики. Солдаты приветствовали лозунги “Долой

самодержавие!”, “Да здравствует демократическая республика!”, написанные на

маленьких, наспех сделанных знаменах. Но они сдержанно относились к

выставленному большевиками лозунгу “Долой войну”, поскольку он казался им

противоречащим данной уже воинской присяге. С присоединением солдат

общедемократический, всенародный характер движения постепенно стал более

заметным. Многие участники событий 27 февраля, захваченные стихийной

ненавистью к угнетателям, к царскому строю, не имели четкого понятия о том,

чем заменять правительство, если его удастся свергнуть.

Лишь большевики по-прежнему принципиально проводили свою линию по

всем этим вопросам. Утром 27 февраля на собрании членов ПК на Петроградской

стороне был составлен текст листовки к рабочим с призывом продолжать

борьбу. “Необходимо свергнуть эту власть, – говорилось в листовке, –

настало время решительной борьбы! Всеобщая всероссийская стачка – наше

главное оружие. Для борьбы с конными и пешими палачами народа нам должны

помочь наши друзья всех родов оружия. Пусть солдаты, наши братья и дети,

идут в наши ряды с оружием в руках!”. Большевики правильно указывали на

необходимость присоединения армии к рабочему движению как следующий этап

революции. Но когда эта листовка вышла, переход огромной массы солдат на

сторону революции стал уже фактом.

Большевики старались закрепиться на Финляндском вокзале, сделать его

центром восставшего народа. Часть солдат осталась на вокзале. Но большая

часть гораздо активнее отозвалась на призыв развивать восстание дальше:

захватывать здания, идти к казармам других воинских частей. Поэтому

разделились на два потока. Один из них двинулся по Арсенальной набережной к

тюрьме “Кресты”, а другой – по Нижегородской, Боткинской и на

Сампсониевский проспект в направлении казарм гвардии Московского полка.

Солдатам особенно не терпелось присоединить к себе московцев, застава

которых встречала их на Литейном проспекте. Этот поток, в котором по мере

продвижения становилось все больше рабочих, так как шли они по главной

пролетарской артерии 1-го Выборгского участка, достиг местного

полицейского участка, который 25 февраля уже брали один раз молодые

рабочие и солдаты-волынцы. В участке было обнаружено несколько десятков

револьверов, патроны, несколько винтовок. Это оружие пошло на вооружение

дружинников.

Вскоре забастовщики были у казарм Московского полка, широким

прямоугольником из десятков зданий раскинувшихся между Сампсониевским

проспектом, Литовской улицей и Лесным проспектом. Восставшие взломали

ворота, и все находившиеся в казармах солдаты-московцы с оружием в руках

присоединились к ним. Дальше демонстранты двинулись по проспекту, но у

казарм 1-го Самокатного батальона наткнулись на вооруженный отпор. Оставив

наблюдателей, толпа отхлынула и повернула на Гренадерский мост через

большую Неву. Сразу же за мостом находились казармы Гренадерского полка.

Солдаты-гренадеры с восторгом присоединились к восставшим. Теперь

революционные силы неудержимо растеклись по Петроградской стороне. В их

составе были солдаты шести воинских частей, перешедших на сторону народа, а

также много рабочих заводов 1-го Выборгского участка, к которым примкнули

теперь и десятки тысяч рабочих Петроградского района. Постепенно они вышли

к Каменноостровскому проспекту и по нему двинулись к Троицкому мосту. Там

они во второй половине дня смяли заставу у моста и открыли движение в

центральную часть города и по Троицкому мосту. Лишь Петропавловская

крепость безмолвно стояла с закрытыми воротами. Солдаты крепостного

гарнизона пока отказывались вступать в контакты с восставшими.

Другой поток солдат и рабочих двинулся к тюрьме “Кресты”. Вскоре

около 20 тысяч рабочих и солдат расположились вдоль красного кирпичного

забора тюрьмы. Основные силы, естественно, были у ворот. Стража

отказывалась открыть ворота тюрьмы, где в это время находилось 2400

человек. Солдаты настойчиво барабанили в ворота. Оттуда послышались

выстрелы. Это взвинтило настроение толпы. Слегка отступив, солдаты стали

стрелять по воротам из винтовок, стремясь попасть в замки и сбить их.

Послышались вопли и стоны раненых. Ворота медленно открылись, и людской

поток устремился вперед. Восставшие заполнили тюремные дворы и заставляли

надзирателей открывать двери корпусов и камер. Через несколько минут все

две тысячи с лишним заключенных оказались на свободе. Послышались крики

“ура!”. Солдаты обнимали и целовали всех без разбора. Но если уголовники

старались поскорее улизнуть, то освобожденные политические заключенные тут

же устроили митинг.

Но получилось так, что инициативу в этом митинге захватили меньшевики-

оборонцы, члены Рабочей группы при ЦВПК, арестованные еще в конце января

1917 года. И раньше они плелись в хвосте либеральной буржуазии. Да и

теперь, не поняв перемен, которые произошли, стали агитировать за поддержку

Государственной думы. Кузьма Гвоздев, посаженный в “кресты” только 26

февраля, обращался к народу, собравшемуся у тюрьмы:

– Товарищи! Большое русское спасибо вам, воины, защитники нашего

отечества, за то, что вы освободили нас. Спасибо и вам, дорогие мои братцы

рабочие, что вы не оставили нас, своих братьев, гнить в царской тюрьме. То,

что вы делаете, будет способствовать возрождению нашей родины, которая

напрягает все силы в борьбе со страшным врагом, германским хищником,

германским милитаризмом! Но берегитесь остаться одинокими, остаться

изолированными. В этой борьбе у нас есть добрый союзник, который

представляет хоть и цензовую общественность, но вместе с нами борется

против отжившего режима Николая Кровавого. Этот союзник, товарищи,

Государственная дума! Только что мне сказали, что царские опричники

распустили Государственную думу с сегодняшнего дня. Даже в ней

правительство видит своего врага. В этом учреждении, где заседают

представители всех слоев и классов земли русской. Я призываю вас, дорогие

товарищи, проявить солидарность с Государственной думой перед лицом

защитников царского строя. Давайте все вместе пойдем прямо сейчас к

Таврическому дворцу. Давайте дружно скажем вместе все: будьте с нами,

народные избранники! Мы за вас, будьте и вы за нас. Все вместе добьемся

победы. В единении сила!

Солдатам понравился и сам Гвоздев, и его призыв. Хотя в толпе

слышались протестующие возгласы большевиков, общее настроение митинга, на

котором преобладали солдаты, повернулось в сторону поддержки предложения

лидеров Рабочей группы при ЦВПК. Ведомые К. А. Гвоздевым и Б. О.

Богдановым, а также другими меньшевиками, членами Рабочей группы при ЦВПК,

солдаты повернули от “Крестов” к Литейному мосту обратно. За ними,

увлеченные общим потоком, потянулись и другие участники этого митинга, в

том числе рабочие. Вскоре двадцатитысячная толпа вытянулась по всей

Арсенальной набережной, затем перешла Александровский мост и завернула на

Шпалерную, направляясь к Таврическому дворцу. Они шли, занимая всю ширину

улицы, в восторженном и радостном настроении. Полиции уже не было видно.

Весь Литейный проспект был запружен народом. Десятки тысяч людей, как

завороженные, смотрели на пылающий окружной суд. Здание теперь горело на

все свои три этажа. Огромный столб черного дыма подымался к небу. Хлопья

сажи и сгоревшей бумаги плавали в нагретом воздухе. Снег на тротуарах около

здания стаял, и грязная вода стекала на проезжую часть. С треском

обрушивались сгоревшие балки перекрытий, снопы искр вылетали из оконных

проемов.

Солдаты радостно хохотали, глядя на пожар, в свою очередь, тысячи

людей из толпы, стоявшей близ окружного суда, увидев процессию с

меньшевиками-оборонцами во главе, присоединялись к ней. Реяли над толпой

красные флаги, слышались революционные песни. Оборонцам казалось, что с

запозданием на две недели исполнился их замысел привести к Государственной

думе шествие рабочих для демонстрации солидарности с буржуазными либералами

из Государственной думы. А тут еще и солдаты! Те были очень довольны.

Теперь у них будет влиятельный защитник. Оказывается, они Думу защищали, с

ней были солидарны. Поэтому военное начальство их тронуть не посмеет и

никакого наказания за “бунт” не будет.

После 10 часов утра собрались руководители фракций, члены совета

старейшин Думы, рядовые депутаты. Все они были встревожены слухами с улицы,

сбиты с толку, терялись в догадках. Лишь немногие, например, Львов, видели

что-то собственными глазами. Милюков, скажем, буквально проспал начало

событий, хотя жил прямо рядом с казармами Волынского полка. О том, что полк

“взбунтовался”, лидер Прогрессивного блока узнал от дворника, который счел

своим долгом сообщить ему столь важную новость и разбудил. Подойдя к окну,

Милюков увидел открытые ворота казарм, около них солдат без папах, в

расстегнутых шинелях, приветствующую их небольшую толпу. Значительная часть

солдат уже давно покинула казармы и находилась на Литейном проспекте.

Милюков быстро оделся и в сопровождении жены пошел в Таврический дворец.

Парадная улица, по которой три часа назад прошли восставшие волынцы, теперь

была пуста, но со стороны Литейного доносились отдельные выстрелы.

Малолюдно было и на Кирочной, и на Таврической. По пути Милюков все время

мучился сомнениями: что происходит? Чьих рук это дело? Все казалось ему

странным и нереальным. То ли это германские агенты мутят воду? Но неужели

они добрались и до петроградского гарнизона? Это было бы ужасно! То ли это

агенты охранки? И все это затея Протопопова, чтобы уничтожить Прогрессивный

блок и его, Милюкова, в первую очередь? Он бы еще понял, если бы это

исходило от гучковского кружка, который планировал свой военный переворот.

Но нет, даже вчера ничего не было слышно о гучковской авантюре. Или все это

произошло стихийно? Во всяком случае, не надо торопиться, необходимо

выждать, пока ситуация не прояснится.

С Петроградской стороны, с Большой Дворянской шли в Думу Шульгин и

Шингарев. Они предъявили свои билеты командиру воинской заставы на Троицком

мосту, и он беспрепятственно пропустил их. Они уже знали, что вчера

подписан указ о перерыве в работе законодательных учреждений. – Знаете

что, Василий Витальевич, – говорил Шингарев, – я ведь до сегодняшнего

утра, до последней, можно сказать, минуты надеялся. Ну, вдруг просветит

господь бог. Ну, вдруг уступят, поймут. Так нет! Не осенило. Распустили

Думу. А ведь смотрите, это же был последний момент, последний срок.

Согласие с Думой, какая она ни на есть – это ведь была последняя

возможность избежать революции.

Собравшиеся члены Думы обменивались тревожными новостями: знали уже,

что на Выборгской стороне восставшими рабочими. Занят вокзал, что там идут

какие-то “выборы”, что “взбунтовались” четыре полка, что ловят и убивают

полицейских, начались пожары. Еще до 11 часов состоялось заседание бюро

Прогрессивного блока, но ввиду разногласий никаких решений не было принято.

Тогда Родзянко созвал совет старейшин. На нем также проявились острые

разногласия. Масонское ядро – Некрасов, Ефремов, Чхеидзе, Керенский –

предлагало, чтобы Дума не подчинилась царскому указу о перерыве в ее

работе до апреля, а официально продолжала бы свою сессию. Но для

большинства представителей фракций и для самого Родзянко такое предложение

было неприемлемо и невыполнимо. В результате было принято компромиссное

решение, по которому совет старейшин предлагал Государственной думе не

расходиться, а всем депутатам оставаться на своих местах. Основным

лозунгом момента, говорилось далее, “является упразднение старой власти и

замена ее новой”. В осуществлении этой задачи Государственная дума должна

была принять живейшее участие. Но “для этого, прежде всего, необходимы

порядок и спокойствие”. Таким образом, даже здесь Дума протягивала руку

старой власти и обещала восстановить спокойствие и порядок. Резолюция,

принятая советом старейшин, могла иметь силу лишь после ее официального

одобрения членами Думы на своем официальном заседании.

Около 12 часов дня Родзянко принесли телеграммы от главнокомандующих

Юго-западного фронта А. А. Брусилова и Северного фронта Н. В. Русского, в

которых говорилось, что они присоединились к предыдущей телеграмме Родзянко

от 26 февраля и “свой долг перед Родиной и Царем” исполнили. Это означало,

что, по крайней мере, два высших военных начальника присоединились к

просьбе председателя Государственной думы о смене старого правительства и о

призыве к власти “лица, облеченного доверием страны”, то есть Родзянко.

Затем пришло известие, что к восставшим рабочим и солдатам присоединился

запасный батальон гвардии Кексгольмского полка. Это говорило о том, что

очаг восстания перебросился в другую часть центра. И действительно, вскоре

кексгольмцы вместе с подошедшими рабочими Путиловского завода взяли штурмом

еще одну мрачную Петроградскую тюрьму – Литовский замок на берегу Крюкова

канала. Все заключенные были выпущены, а само здание подожжено. Казармы

Кексгольмского полка располагались рядом с Центральным телеграфом и

почтамтом. Недалеко было от них и до Мариинского дворца, резиденции

царского совета министров. Это еще больше обострило обстановку. Из

“Крестов” в Думу сообщили, что солдаты взяли приступом эту самую большую

Петроградскую тюрьму и сейчас освобождают всех заключенных. Затем сообщили

и о том, что выпущенные политзаключенные призывают толпу идти к

Таврическому дворцу.

Тогда Родзянко после краткого раздумья решил послать царю в ставку

вторую телеграмму. В ней он сообщал Николаю II, что правительство

совершенно бессильно подавить беспорядки и “на войска гарнизона надежды

нет”. Запасные батальоны гвардейских полков “охвачены бунтом”, убивают

офицеров и присоединяются “к толпе и народному движению”. Председатель Думы

делал вывод о том, что “гражданская война горит и разгорается”. Он умолял

отменить указ о перерыве в работе законодательных учреждений я созвать их

немедленно снова.

Около часу дня Родзянко сообщили, что его желает видеть “делегация

солдат восставших полков”. Кто организовал эту делегацию, кого она

представляла, историки пока не выяснили. Во всяком случае, это были не те

солдаты, которые восстали утром и сейчас находились в разных местах города.

Делегация пришла, чтобы осведомиться о “позиции, занятой народными

представителями”. Родзянко дал им текст резолюции совета старейших Думы,

копию своих телеграмм в ставку, ответы генералов Брусилова и Русского. И

хотя последняя телеграмма царю была передана солдатам в несколько

отредактированном виде (“Положение ухудшается. Надо принять немедленно

меры, ибо завтра будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба

Родины и династии”), они могли сделать вывод, что Дума требует от царя

только смены правительства. Члены Думы хотели отставки старого

правительства и назначения нового, “правительства доверия страны”. Вопрос о

монархии, о свержении Николая II этими документами не ставился. Более того,

Дума умоляла царя немедленно сменить правительство именно для того, чтобы

сохранить монархию и самого Николая II на троне.

Едва делегация ушла, как Родзянко позвали к телефону. Звонил глава

царского правительства, князь Голицын. Он сказал председателю Думы, что

подал в отставку. А совсем скоро распространился в кулуарах Таврического

дворца слух, что все министры уже подали в отставку, кроме Протопопова. Во

фракциях Думы шла лихорадочная работа. Обсуждали постановление совета

старейших, предлагали свои проекты. В эти же минуты огромная масса солдат,

рабочих и горожан подходила к Таврическому дворцу.

Воинский караул высыпал перед дворцом. Взяв винтовки наперевес,

солдаты не пускали прибывших в Думу. К толпе вышли “левые” депутаты –

Чхеидзе, Керенский, Скобелев. На ступенях дворца начался митинг. Меньшевики

и эсеры воздавали должное восставшим солдатам, но тут же призывали к

организованности, порядку и дисциплине. Они обещали Думе, что будут

защищать интересы рабочих и солдат. Но огромная масса волновалась. Солдаты

и рабочие, уже ощущавшие себя хозяевами положения, теперь пожелали сами

посмотреть на то, что делается в Государственной думе, раз уж они сюда

пришли. Они стали требовать, чтобы их пустили внутрь. Караул отказывался.

Назревал взрыв.

Тогда Керенский выступил вперед. Обращаясь к первым двум десяткам

волынцев во главе с Кирпичниковым.

Послышался рев восторга. Огромная масса солдат и рабочих “влилась” во

дворец. Вместе с ними вошли и меньшевики, члены Рабочей группы ЦВПК, сотни

журналистов, тысячи любопытных. “Левые” депутаты Думы и прибывшие члены

“социалистических” партий заняли почту и телеграф Думы, поставив посты

революционных солдат, установили контроль за телефонными аппаратами.

Таврический дворец перешел под контроль восставших. Это стало еще одной

победой восстания.

УСПЕХ

Таврический дворец был занят восставшими 27 февраля около двух часов

дня. Буквально с каждой минутой стечение многих обстоятельств, случайных и

закономерных, поставило Таврический дворец в центр всей Февральской

революции. В утренние часы в качестве такого центра большевики справедливо

выдвинули Финляндский вокзал. И он действительно сыграл такую роль в

начале восстания. Здесь соединились рабочие Выборгской стороны и восставшие

солдаты из центра города, проходил огромный митинг, звучали призывы к

продолжению борьбы, шла бойкая агитация среди солдат. Большевики хотели

создать там Совет рабочих и солдатских депутатов. Но призыв к расширению

восстания был воспринят как более подходящий и настоятельный, чем призыв

оставаться на вокзале в качестве оплота революционного центра. И десятки

тысяч солдат и рабочих покинули Финляндский вонзал. Ушли вместе с массами

многие большевики – организаторы и агитаторы. Когда же стало известно, что

после взятия “Крестов” меньшевикам-оборонцам удалось повернуть огромную

массу народа для похода к Государственной думе, часть большевиков была

вынуждена присоединиться к этой колонне, чтобы не остаться за бортом

движения. Финляндский вокзал, оставшийся под защитой караула, опустел.

Значение Таврического дворца как центра революции быстро возрастало.

Сюда пришло огромное количество солдат, которые сразу же стали

рассматривать залы и коридоры огромного помещения как свое временное

пристанище, поскольку о возвращении в казармы они не хотели и думать. Здесь

собрались известные в те дни руководители мелкобуржуазных партий эсеров и

меньшевиков, как находившиеся на легальном положении, так и только что

выпущенные из тюрьмы. Поминутно росло и число журналистов и служащих,

считавших себя революционерами в душе или даже состоявших когда-то в

революционных партиях, но потом прекративших эту деятельность.

Солдаты при прямой поддержке вооруженных рабочих захватили средства

связи Государственной думы – почту, телеграф, телефон, служащие которых

восторженно объявили о своем переходе на сторону революции. Вскоре был

захвачен и “министерский павильон”. Он также имел дополнительные средства

связи. Революционеры получили множительную технику Государственной думы:

пишущие машины, ротаторы, шапирографы и прочее.

Наконец, нельзя забывать и о значении самой Государственной думы,

которая, во всяком случае с 1915 года, завоевала в глазах весьма широких

слоев народа, не только буржуазии и городского населения, но и в глазах

мелкобуржуазной части населения – крестьян, солдат, городских лисов и даже

части рабочих – определенный авторитет своей критикой правительства. Свою

роль сыграло и то, что тех солдат и рабочих, которые заняли Государственную

думу в силу случая, возглавили не большевики, а меньшевики-оборонцы, сами

по себе склонные к оглядке на Думу, к проведению политики соглашательства с

вождями буржуазии. Все это предопределило образование в Таврическом дворце

двух центров по руководству переворотом и революционным движением, которые

были организованы в первые же часы после занятия его восставшими солдатами

и рабочими, заполнившими фойе и коридоры дворца, Екатерининский зал, хоры.

Но Белый зал заседаний и находившийся за ним Полуциркульный зал, а

также кабинет председателя Думы оставались свободными. Родзянко решил, что

больше уклоняться от вмешательства в события у Государственной думы просто

нет возможности. Подчеркивая неофициальный характер своего предложения,

он созвал присутствующих депутатов на “частное совещание” в Полуциркульный

зал. Оно началось под председательством Родзянко в половине третьего дня 27

февраля.

Не желая отрезать путь для возможного компромисса с Николаем II,

Родзянко призвал участников совещания проявлять осторожность в

“династическом вопросе”, так как соотношение сил, по мнению председателя

Думы, еще не известно. Первым взял слово Некрасов. Кивнув в сторону

Родзянко, он сказал, что далек от того, чтобы предлагать создание

принципиально новой власти. Но он считает, что ввиду явной растерянности и

неспособности царского правительства справиться с положением необходимо

тотчас передать власть какому-либо пользующемуся доверием человеку и в

помощь ему дать несколько членов Думы. Они должны немедленно восстановить

порядок в городе обещанием быстрых и решительных реформ. В качестве

кандидата на пост своеобразного диктатора Некрасов выдвинул генерала А. А.

Маниковского. Генерал не был известен своей боевой деятельностью. Он ведал

артиллерийским снабжением русской армии. Но зато он был рядом – в Главном

штабе. А главное, как потом рассказал сам Некрасов, еще в конце 1916 года

установил отношения с ним и Гучковым в связи с планами военного переворота.

На Маниковского, таким образом, радикально-масонские круги русской

буржуазии могли вполне положиться.

Идею Некрасова поддержал и лидер фракции октябристов Думы Н. В. Савич.

Однако он предложил на этот пост еще и военного министра генерала А. А.

Поливанова. Последний тоже мог устроить многих, так как всем была также

известна его многолетняя дружба с Гучковым. Кроме того, еще летом 1915

года, в момент своего назначения министром, Поливанов готов был

сотрудничать с Государственной думой и “правительством доверия”, если бы

оно было создано. Прогрессист М. А. Караулов, сам военный, предлагал вместо

генерала создать исполнительную комиссию Думы, которой и поручить все

организационные вопросы момента. Другой прогрессист, А. П. Сидоров,

предлагал вызвать сюда трудовиков и меньшевиков и выслушать их мнение как

“демократических депутатов”. Прогрессист В. А. Ржевский возражал против

приглашения “генерала из старого правительства” и тоже предложил выбрать

комитет для сношения с армией и народом. В. И. Дзюбинский от имени

трудовиков заявил протест против затягивания решения вопроса о власти:

совет старейшин Государственной думы должен немедленно взять власть в свои

руки и объявить об этом народу. Некрасов обратил внимание собравшихся на

то, что аппарат власти все еще находится “в старых руках” и поэтому надо

найти какой-нибудь компромисс. Приглашенный на совещание лидер

меньшевистской фракции Чхеидзе резко возражал против этого, называл план

Некрасова “ложным путем” и требовал создания “народной власти”.

В это время в Полуциркульном зале появился Керенский. Многие участники

совещания были ему благодарны за то, что он разрешил конфликт на ступеньках

дворца перед лицом вооруженной толпы и избавил Думу от затруднений. В

глазах буржуазно-помещичьих депутатов Думы значение его сразу возросло. Для

них стала несомненной мифическая связь между народным движением и его

таинственными руководителями и Керенским. Ведь послушались же его перед

дворцом рабочие и солдаты. “Он у них диктатор!” – шептали депутаты один

другому.

– Господа! – с завыванием начал Керенский. – Все подтверждает, что

медлить нельзя! Никак нельзя. Я постоянно получаю сведения, что войска

продолжают волноваться! И оставшиеся полки могут выйти на улицу. Господа! Я

еду сейчас по полкам! Что я им скажу от вашего имени? Что я могу им

сказать?? Могу ли я сказать им от имени вас, от всех вас, что

Государственная дума с ними? Что она берет на себя ответственность и что

именно она становится во главе движения?

Раздался разноголосый шум, возгласы и одобрения и отрицания. Все

закричали одновременно, а Керенский, не дождавшись формальных полномочий,

исчез. Кое-как успокоившись, депутаты продолжали свое частное совещание.

Кадеты Н. К. Волков и М. С. Аджемов предложили создать особый комитет Думы

и передать ему власть. Затем выступил Милюков. Лидер Прогрессивного блока

все еще выжидал. Он не верил в основательность начавшегося движения, не

видел в нем настоящей революции. Он все гадал – кто вызвал это движение,

кому оно выгодно? Во всяком случае, не кадетам и не Государственной думе.

Некрасовский план он отверг сразу: какой генерал против императора пойдет?

Против присяги? Нельзя даже ставить военных перед такой дилеммой.

Меньшевистский план создания абсолютно новой власти также невозможен. Надо

искать что-то реальное. Надо разделить власть между представителями

династии и Думой. Так лидер российской буржуазии отказывался сделать даже

полшага навстречу народной революции в момент, когда уже наметился ее

успех.

Милюков лишь разозлил левых. Дзюбинский, выступая во второй раз,

предложил немедленно объявить Государственную думу Учредительным собранием,

чтобы от имени народа создать именно новую власть. Его поддержал трудовик

Н. О. Янушкевич и даже кадет князь С. П. Мансырев. С другой стороны, В. В.

Шульгин призывал сохранять осторожность и утверждал, что члены Думы не

могут быть во всем солидарны с восставшей частью населения. “Разве вы не

видели, – говорил он, – что они носили плакаты “Долой войну!”, “Да

здравствует демократическая республика!””

На голосование Родзянко поставил четыре предложения: передать власть

совету старейшин, образовать особый комитет, объявить Думу Учредительным

собранием, выбрать комиссию, которой передать организацию власти.

Большинство высказалось за то, чтобы совет старейшин избрал особый комитет.

Милюков и Родзянко надеялись, что через этот комитет им удастся вести

переговоры со старой властью. Через 20 минут был избран “Комитет

Государственной думы для водворения порядка в Петрограде и для сношений с

учреждениями и лицами”. Ничто в его названии не указывало на желание Думы

взять власть в свои руки. При любом повороте событий Дума могла не

опасаться репрессий. Ближайшей же задачей объявлялось водворение порядка в

столице, то есть как раз то, чем пытались с 23 февраля заниматься и царские

власти. Все это показывает, насколько далеки были восторженные надежды

малосознательной части мелкобуржуазного населения России на Государственную

думу от реальности, насколько пропитались руководители буржуазной оппозиции

духом соглашательства с самодержавием. В состав комитета вошли Родзянко,

Некрасов, Коновалов, Дмитрюков, Керенский, Чхеидзе, Шульгин, Шидловский,

Милюков, Караулов, В. Н. Львов и Ржевский. Фактически это было бюро

Прогрессивного блока, в которое теперь входили еще и главы фракций

трудовиков и меньшевиков. Но так или иначе, во второй половине дня

Государственная дума создала свой политический командный центр, который

получил полномочия для вступления в контакт как с представителями старой

власти, так и с революционерами, что закрепляло за Таврическим дворцом

место одного из центров всей революции.

Окончательно оно было установлено после создания во дворце еще одного

центра – Петроградского Совета рабочих депутатов. Память о Петербургском

Совете рабочих депутатов 1905 года, фактически проявившем себя как один из

органов революционной власти, жила в сознании пролетариата столицы.

Разговоры о необходимости возрождения Совета возникали в любой момент

обострения политической ситуации в столице. Так было и в момент июльских

боев 1914 года, и осенью 1915 года, и в 1916-м. Большевики по совету Ленина

всякий раз разъясняли массам, что создание Совета целесообразно только в

момент вооруженного восстания против царизма.

Идея об образовании Совета вновь возникла в первые дни Февральской

революции. Зачатками его были временные стачечные комитеты, созданные на

предприятиях 24–25 февраля большевиками и членами других социалистических

партий. 25 февраля разговор о необходимости выбирать депутатов в

Петроградский общегородской Совет шел и на информационных собраниях

представителей подпольных организаций. Но полицейские аресты, расстрел

демонстраций 26 февраля прервали эти попытки. Снова вопрос об организации

Совета встал уже только в момент восстания 27 февраля 1917 года.

Большевики верно оценили задачу создания Совета в утренние часы этого

дня. Об этом свидетельствует приводившаяся выше листовка, призывавшая

посылать депутатов для организации Совета на Финляндский вокзал. Но

события повернулись независимо от волн большевистских организаторов так,

что Финляндский вокзал весьма быстро утратил роль центра восставших солдат

и рабочих. Этим центром стал, как мы знаем, Таврический дворец. В то время

как большевики сражались на улицах, вместе с восставшим народом захватывали

опорные пункты царизма, меньшевики, заняв комнаты в Таврическом дворце,

провозгласили создание Петроградского Совета. Там между двумя и тремя

часами дня была сделана практическая попытка создания Петроградского

Совета. Исходила она от меньшевиков.

Когда дворец был захвачен народом, лидеры меньшевистской фракции

Государственной думы вместе с гвоздевцами-оборонцами, солдатами и рабочими

захватили большие комнаты Таврического дворца (помещения финансовой и

бюджетной комиссий Думы). Вместе с “социалистами” и журналистами,

самостоятельно проникшими во дворец, они предложили немедленно создать из

присутствовавших Временный исполнительный комитет Петроградского Совета

рабочих депутатов. Это предложение было с энтузиазмом принято. Во временный

Исполком Совета вошли К. А. Гвоздев, Б. О. Богданов, Н. С. Чхеидзе, М. И.

Скобелев, меньшевики, меньшевик-интернационалист К. С. Гриневич,

внепартийные “социалисты” Н. Ю. Капелинский и франко-русский,

внефракционный социал-демократ Н. Д. Соколов, бундовец Г. М. Эрлих. Сразу

же решено было выпустить воззвание к рабочим с призывом выбирать депутатов

и направлять их в Таврический дворец. Создав организационную ячейку Совета,

меньшевики, а они преобладали во Временном исполкоме, сумели перехватить

инициативу в организации Петроградского Совета из рук большевиков, истинных

руководителей рабочего движения. В сотнях экземпляров да ротаторе была

размножена листовка, которую вскоре читали во многих районах города.

Двукратное упоминание в этой листовке Государственной думы должно было

закрепить в сознании революционных масс связь между революцией и Думой,

между революцией и Таврическим дворцом. В соответствии с листовкой на

многих предприятиях или прямо на улицах в колоннах рабочих проводились 27

февраля во второй половине дня выборы в Петроградский Совет. Для многих

большевиков, увлеченных уличной борьбой, листовка о выборах, подписанная

Временным исполнительным комитетом, оказалась полной неожиданностью, как и

сами выборы. А. Г. Шляпников позднее вынужден был признать: “Наши товарищи

увлеклись боевыми задачами и упустили выборы”. Все это сказалось в

последствии на политической позиции Совета, и особенно его руководства.

Во второй половине дня и вечером 27 февраля в городе шло восстание на

Петроградской стороне. Хотя гарнизон Петропавловской крепости еще хранил

верность царскому правительству, но по соседству с ним революционные силы

действовали весьма успешно. Присоединился к революции запасный

автобронедивизион, вернее, его автомастерские, располагавшиеся на Малой

Дворянской, 19. Солдаты вывели несколько броневых машин на улицы, чем

значительно усилили мощь восставших. На огромных машинах, носивших имена

“Олег”, “Ярослав”, “Святослав”, краской написали крупные буквы: РСДРП.

Солдаты запасных автобронемастерских захватили особняк бывшей царской

фаворитки и морганатической супруги одного из великих князей балерины М. Ф.

Кшесинской. Рабочие потребовали также открыть ворота Кронверкского

арсенала, расположенного напротив Петропавловской крепости, на другом

берегу Заячьей протеки. Рабочие Петроградского, Выборгского и других

районов сумели вынести из “Арсенала” 40 тысяч винтовок и 30 тысяч армейских

револьверов. Оружие было немедленно роздано рабочим-дружинникам и

составило основу для вооружения рабочей милиции и Красной гвардии на весь

период мирного развития революции вплоть до июльских дней. Тут же на

Петроградской стороне рабочие и солдаты штурмовали полицейские участки,

Петроградский район, вслед за Выборгским и Литейным, стал третьим районом

города, перешедшим в руки восставших (за исключением Петропавловской

крепости). Среди зданий, захваченных рабочими и солдатами, было и

охранное отделение на Мытнинской набережной, где были освобождены из-под

ареста члены ПК А. К. Скороходов, А. Н. Винокуров и Э. К. Эйзеншмидт.

Василеостровский район находился еще под контролем царских властей.

Сильные заставы на Биржевом и Тучковом мостах изолировали остров от

Петроградской стороны. Под контролем находились и мести через Большую Неву.

180-й пехотный запасный полк и паласный батальон гвардии Финляндского

полка, дислоцировавшийся на Васильевском острове, сохраняли верность

правительству. Рабочие района вели агитацию среди солдат этих полков.

Происходили и стычки с полицией. В частности, вооруженные рабочие

разгромили 2-й Василеостровский участок. Адмиралтейская часть напротив

Васильевского острова на левом берегу Невы также в основном все еще

находилась под контролем правительства. Исключение составляли казармы

Кексгольмского полка. Но здесь под сильной охраной еще действовали и само

царское правительство в Мариинском дворце, штаб Петроградского военного

округа, градоначальство, Главный, генеральный и Морской генеральный штабы,

большинство министров. На рабочих окраинах: в Невском и Обуховском

районах, в Петергофском и Нарвском – практически контроль принадлежал

рабочим. Разнесся слух, что в Нарвских воротах находится полицейский

архив. Путиловцы подожгли внутренность ворот. Однако вскоре выяснилось,

что бумаги, хранившиеся внутри ворот, безобидны. Это был архив городской

думы с екатерининских времен. Но пожар потушить уже было нельзя. Запылали

полицейские участки. Большой пожар охватил полицейскую часть на углу

Гороховой улицы и Загородного проспекта как раз напротив того дома, где еще

недавно жил Распутин. Рабочие и солдаты захватили небольшую тюрьму в

Казачьем переулке и выпустили находившихся там заключенных. Была захвачена

около Нарвских ворот военная гауптвахта – солдаты-заключенные, многим из

которых грозил военно-полевой суд и расстрел, были освобождены.

К вечеру успех восстания стал очевиден, но чем ближе к центру города,

тем сильнее становилась неразбериха в расположении сил революции и

контрреволюции. Островами высились казармы воинских частей, еще сохранявших

верность правительству. Отсюда солдат уже не посылали в заставы, а наглухо

запирали за воротами, перед которыми стояли сильные караулы. А совсем рядом

рабочие открыто праздновали свою победу. Началась ловля полицейских, многие

из которых спешно переодевались в гражданское платье и пытались скрыться.

С наступлением темноты усилилась случайная стрельба. Кое-где воздух

разрывали пулеметные очереди. Это полицейские пытались устраивать засады. В

половине шестого вечера солдаты привели в Таврический дворец бывшего

министра юстиции Щегловитова, в это время являвшегося председателем

Государственного совета. Он был передан в руки Родзянко. Так председатель

низшей палаты российского “парламента” вынужден был взять под арест

председателя верхней палаты. Щегловитов, “Ванька-Каин”, как звали его за

жестокость в народе, стал первым узником Таврического дворца. Однако далеко

не последним. Скоро сюда стали приводить министров, генералов, чиновников,

полицейских. Так вопреки воле депутатов Государственной Думы Таврический

превращался в штаб настоящей народной революции.

Генерал Хабалов телеграфировал в ставку в 12 часов, что воинские части

гарнизона отказываются “выходить против бунтующих”. Но военный министр М.

А. Беляев в своей телеграмме, отправленной в 13 часов 15 минут, представлял

дело так, что волнениями охвачены только некоторые части и что он подавит

их “беспощадными мерами”. Князь Голицын забрал назад свою отставку, как

только к нему на квартиру приехали военный министр Беляев и Хабалов.

Правда, Хабалов был уже сломлен и подавлен событиями и, по свидетельствам

очевидцев, находился в тяжелом моральном состоянии. Беляев вынужден был

фактически назначить ему замену в лице генерала М. К. Занкевича. До четырех

часов дня отсюда Голицын, Беляев и Занкевич отдавали по телефону приказы

полиции и войскам. Но связь становилась еще более ненадежной.

Решено было в 17 часов собраться всем в Мариинском дворце. По пути

Беляев заехал в градоначальство на Гороховой, 2. Военные и полицейские

начальники, собравшиеся там, были в растерянности. Особое беспокойство

вызвало сообщение о том, что посланный еще Хабаловым довольно большой отряд

гвардейской пехоты, кавалерии и артиллерии, численностью до 2 тысяч

человек, сумел дойти только до Литейного проспекта. А там завяз в плотной

людской массе и вскоре буквально растаял. Командир его, полковник

Преображенского полка А. П. Кутепов чудом добрался до градоначальства. Сюда

же прибыл и командир гвардейского флотского экипажа великий князь Кирилл

Владимирович. Он посоветовал Беляеву для “успокоения” немедленно сообщить

об отставке министра внутренних дел Протопопова. Прибыв в Мариинский

дворец, Беляев незамедлительно поставил в известность об этом министров.

Прямо в присутствии Протопопова, которого многие из министров считали

виновным во всем, что происходило сегодня в столице, решили его сменить –

причиной выставить его внезапную “болезнь”. По приказу князя Голицына

генерал Тяжельников напечатал извещение о болезни Протопопова и о замене

его заместителем министра – “товарищем”, как тогда говорили. Протопопов

протестовал, но вынужден был смириться. Он поднялся и ушел, громко бормоча:

“Я застрелюсь, господа! Я сейчас же застрелюсь!” Никто не обращал больше на

него внимания. Протопопов уехал, намереваясь просить поддержки в Царском

Селе у императрицы.

В 18 часов из Мариинского дворца за подписью Голицына пошла телеграмма

в Могилев Николаю II ней содержалась просьба объявить Петроград на осадном

положении, назначить во главе “оставшихся верными войск” популярного

генерала из действующей армии. Правительство признавалось, что оно не в

силах справиться с создавшимся положением и предлагает самораспуститься, с

тем, чтобы царь назначил новым председателем “лицо, пользующееся общим

довернем”, и составил “ответственное министерство”. Таков был бесславный

конец царского правительства.

В 19 часов 22 минуты Беляев телеграфировал начальнику штаба верховного

главнокомандующего генералу Алексееву, что положение “весьма серьезное”,

военный мятеж оставшимися верными частями “погасить пока не удается”,

многие из них присоединяются к мятежникам. Военный министр спешно просил

прислать с фронта надежные части, притом в достаточном количестве. В это

время в Думе решено было направить делегацию комитета в составе Родзянко,

Некрасова, Савича и Дмитрюкова для переговоров с князем Голицыным и великим

князем Михаилом Александровичем. Последний, намечался и гучковскими

заговорщиками, и руководством Прогрессивного блока Государственной думы в

регенты при малолетнем Алексее Николаевиче в случае удачи переворота в

любой форме. Особенно прочные контакты имел младший брат Николая II с

председателем Думы Родзянко.

Собрались в доме военного министра Беляева на Мойке, 67. Там была и

делегация, и князь Голицын, приехавший из расположенного неподалеку

Мариинского дворца, и великий князь. Представители Думы требовали, чтобы

Михаил Александрович немедленно объявил себя диктатором в Петрограде (эту

идею высказывали на “частном совещании” Думы и Некрасов и Савич), уволил бы

своей властью старый совет министров и объявил бы о создании

“ответственного министерства”. Голицын согласен был уступить свое место

Страницы: 1, 2, 3, 4