Паустовский К.Г.

Паустовский К.Г.

Паустовский К.Г.

Коротко о себе

Родился я в 1892 году в Москве, в Гранатном переулке, в семье

жедезнодорожного статистика.

Отец мой, несмотря на профессию, требовавшую трезвого взгляда на

вещи, был неисправимым мечтателем. Он не выносил никаких тягостей и забот.

Очевидно, из-за этих своих свойств отец долго не уживался на одном месте.

После Москвы он служил в Пскове, в Вильно и, наконец, более или менее

прочно осел в Киеве, на Юго-Западной железной дороге.

Моя мать - дочь служащего на сахарном заводе - была женщиной властной

и неласковой. Всю жизнь она держалась “твердых взглядов”, сводившихся

преимущественно к задачам воспитания детей.

Неласковость ее была напускная. Мать была убеждена, что только при

строгом и суровом обращении с детьми можно вырастить из них “что - нибудь

путное”.

Семья наша была большая и разнообразная, склонная к занятиям

искусством. В семье много пели, играли на рояле, благоговейно любили театр.

До сих пор я хожу в театр, как на праздник.

Учился я в Киеве, в классической гимназии. Нашему выпуску повезло: у

нас были хорошие учителя так называемых “гуманитарных наук”- русской

словесности, истории и психологии. Литературу мы знали и любили и, конечно,

больше времени тратили на чтение книг, нежели на приготовление уроков.

Лучшим временем - порой безудержных мечтаний, увлечений и бессонных

ночей - была киевская весна, ослепительная и нежная весна Украины. Она

тонула в росистой сирени, в чуть липкой первой зелени киевских садов, в

запахе тополе и розовых свечах старых каштанов.

В такие весны нельзя было не влюбляться в гимназисток с тяжелыми

косами и не писать стихов. И я писал их без всякого удержу, по два-три

стихотворения в день.

В нашей семье, по тогдашнему времени считавшейся передовой и

либеральной, много говорили о народе, но подразумевали под ним

преимущественно крестьян. О рабочих, о пролетариате говорили редко. В то

время при слове “пролетариат” я представлял себе огромные и дымные заводы -

Путиловский, Обуховский и Ижорский,- как будто весь русский рабочий класс

был собран только в Петербурге и именно на этих заводах.

Когда я был в шестом классе, семья наша распалась, и с тех пор я сам

должен был зарабатывать себе на жизнь и ученье.

Перебивался я довольно тяжелым трудом, так называемым репетиторством.

В последнем классе гимназии я написал первый рассказ и напечатал его

в киевском литературном журнале “Огни”. Это было, насколько я помню, в 1911

году.

С тех пор решение стать писателем завладело мной так крепко, что я

начал подчинять свою жизнь этой единственной цели.

В 1912 году я окончил гимназию, два года пробыл в Киевском

университете и работал и зиму и лето все тем же репетитором, вернее,

домашним учителем.

К тому времени я уже довольно много поездил по стране (у отца были

бесплатные железнодорожные билеты).

В 1914 году я перевелся в Московский университет и переехал в Москву.

Началась первая мировая война. Меня как младшего сына в семье в армию

по тогдашним законам не взяли.

Шла война, и невозможно было сидеть на скучноватых университетских

лекциях. Я томился в унылой московской квартире и рвался наружу, в гущу

жизни, о которой так мало знал.

Я пристрастился в то время к московским трактирам. Там за пять копеек

можно было заказать “пару чая” и седеть весь день в людском гомоне, звоне

чашек и бряцающем грохоте “машины” - оркестриона.

Трактиры были народными сборищами. Кого только я там не встречал!

Извозчиков, Юродивых, крестьян, рабочих, толстовцев, молочниц, цыган,

белошвеек, ремесленников, студентов, проституток и бородатых солдат -

“ополченцев”.

Тогда у меня уже созрело решение оставить на время писание туманных

своих рассказов и “уйти в жизнь”.

Я воспользовался первой же возможностью вырваться из скудного своего

домашнего обихода и поступил вожатым на московский трамвай.

Поздней осенью 1914 года в Москве начали формировать несколько

тыловых санитарных поездов. Я ушел с трамвая и поступил санитаром на один

из этих поездов.

Мы брали раненых в Москве и развозили их по глубоким тыловым городам.

Тогда я впервые узнал и всем сердцем и навсегда полюбил среднюю полосу

России с ее низким и, как тогда мне казалось, сиротливыми, но милыми

небесами, с молочным дымком деревень, ленивым колокольным звоном, поземками

и скрипом розвальней, мелколесьем и унавоженными городами - Ярославлем,

Нижним Новгородом, Арзамасом, Тамбовом, Симбирском и Самарой.

Во время работы на санитарном поезде я слышал от раненых множество

замечательных рассказов и разговоров по всяческим поводам.

В 1915 году всю нашу студенческую команду перевели с тылового поезда

на полевой. Теперь мы брали раненых вблизи места боев, в Польше и Галиции,

и отвозили их в Гомель и Киев.

Осенью 1915 года я перешел с поезда в полевой санитарный отряд и

прошел с ним длинный путь отступления от Люблина в Польше до городка

Несвижа в Белоруссии.

В отряде из попавшегося мне засаленного обрывка газеты я узнал, что в

один и тот же день были убиты на разных фронтах два моих брата. Я остался у

матери совершенно один, кроме полуслепой и больной моей сестры.

Я вернулся к матери, но долго не смог высидеть в Москве и снова начал

свою скитальческую жизнь.

Февральская революция застала меня в глухом городке Ефремове бывшей

Тульской губернии.

Я тотчас уехал в Москву, где уже шли шумные митинги на всех

перекрестках, но главным образом около памятников Пушкину и Сковелеву.

Я начал работать репортером в газетах, не спал и не ел, носился по

митингам и впервые познакомился с двумя писателями - другом Чехова

Гиляровским, и начинающим писателем - волгарем Яковлевым.

После Октябрьской революции и переезда Советского правительства в

Москву я часто бывал на заседаниях ЦИКа, несколько раз слышал Ленина, был

свидетелем всех событий в Москве в то небывалое, молодое и бурное время.

Потом опять скитания по югу страны, снова Киев, служба в Красной

Армии в караульном полку, бои со всякими отпетыми атаманами.

Из Киева я уехал в Одессу, начал работать там в газете “Моряк” -

пожалуй, самой оригинальной из всех тогдашних советских газет. Она

печаталась на обороте разноцветных листов от чайных бандеролей.

В Одессе я впервые попал в среду молодых писателей. Среди сотрудников

“Моряка” были Катаев, Ильф, Багрицкий, Шенгели, Лев Славин, Бабель, Андрей

Соболь, Семен Кирсанов и даже престарелый писатель Юшкевич.

В Одессе я жил у самого моря, и много писал, но еще не печатался,

считая, что еще не добился умения овладевать любым материалом и жанром.

Вскоре мною снова овладела “муза дальних странствий”. Я уехал из

Одессы, жил в Сухуме, в Батуми, в Тбилиси, был в Эривани, Баку и Джульфе,

пока, наконец, не вернулся в Москву.

Несколько лет я работал в Москве редактором РОСТа и уже начал время

от времени печататься.

Первой моей книгой был сборник рассказов “Встречные корабли”.

Почти каждая моя книга - это поездка. Или, вернее, каждая поездка -

это книга.

После поездки в Поти я написал “Колхиду”, после изучения берегов

Черноморья - “Черное море”, после жизни в Карелии и в Петрозаводске -

“Судьбу Шарля Лонсевиля” и “Озерный фронт”.

Во время Великой Отечественной войны я был военным корреспондентом на

Южном фронте и тоже изъездил множество мест.

У каждого писателя своя манера жить и писать. Что касается меня, то

для плодотворной работы мне нужно две вещи: поездки по стране и

сосредоточенность.

В послевоенные годы я много ездил по Западу, - был в Польше,

Чехословакии, Болгарии, Турции, Италии - жил на острове Капри, в Турине,

Риме, в Париже и на юге Франции - в Авиньоне и Арле. Был в Англии, Бельгии

- в Брюсселе и Остенде, - Голландии, Швеции и мимоходом еще в других

странах.