Лермонтов Михаил Юрьевич

Лермонтов Михаил Юрьевич

Лермонтов Михаил Юрьевич родился в ночь на 3(15).10.1814 в Москве,

умер 15(27).7.1841 у подножия горы Машук, в 4 верстах от Пятигорска; в

апреле 1842 его прах был перевезен в фамильный склеп в Тарханы.

Сын армейского капитана Юрия Петровича Лермонтова (1787–1831) и

Марии Михайловны Лермонтовой (1795–1817), урожденной Арсеньевой,

единственной дочери и наследницы значительного состояния пензенской

помещицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой (1773–1845), принадлежавшей к

богатому и влиятельному роду Столыпиных. По линии Столыпиных Лермонтов был

в родстве или свойстве с Шах–Гиреями, Хастатовыми, Мещериновыми,

Евреиновыми, Философовыми и одним из своих ближайших друзей Алексеем

Аркадьевичем Столыпиным, по прозвищу Монго. Брак, заключенный против воли

Арсеньевой, был неравным и несчастливым; мальчик рос в обстановке семейных

несогласий. После ранней смерти матери поэта бабушка, женщина умная,

властная и твердая, перенесшая всю свою любовь на внука, сама занялась его

воспитанием, полностью отстранив отца.

Детские впечатления от семейной драмы отразились в творчестве

Лермонтова [драмы “Menschen und Leidenschaften” (“Люди и страсти”, 1830) и

“Странный человек” (1831), а также посвященные памяти отца стихотворения

“Ужасная судьба отца и сына” (1831) и “Эпитафия” (1832)], прямо или

косвенно отразились в нем и родовые предания.

Род Лермонтовых – основатель шотландский офицер Георг (Юрий)

Лермонт, 17 в., – согласно этим преданиям, восходит к полулегендарному

шотландскому поэту и прорицателю Томасу Рифмачу (13 в.), прозванному

“Learmonth” (“шотландские мотивы в “Желании” – “Зачем я не птица, не ворон

степной”, 1831).

Детство поэта проходило в имении Арсеньевой Тарханы Пензенской

губернии. Мальчик получил столичное домашнее образование (гувернер –

француз, бонна – немка, позднее преподаватель – англичанин), с детства

свободно владел французским и немецким языками. Уже ребенком Лермонтов

хорошо знал быт (в том числе и социальный) помещичьей усадьбы,

запечатленный в его автобиографических драмах. Летом 1825 бабушка повезла

мальчика на воды на Кавказ; детские впечатления от кавказской природы и

быта горских народов остались в его раннем творчестве (“Кавказ”, 1830;

“Синие горы Кавказа, приветствую вас!..”, 1832). В 1827 семья переезжает в

Москву, и 1 сент. 1828 Л. зачисляется полупансионером в 4–ый класс

Московского университетского благородного пансиона, где получает

систематическое гуманитарное образование, которое пополняет

систематическим чтением. Уже в Тарханах определился острый интерес

мальчика к литературе и поэтическому творчеству; в Москве его наставниками

становятся А.З.Зиновьев, А.Ф.Мерзляков (у которого он берет домашние

уроки) и С.Е.Раич, руководивший пансионским литературным кружком. В стихах

Л. 1828–30 есть следы воздействия “итальянской школы” Раича и воспринятой

через нее поэзии К.Н.Батюшкого, однако уже в пансионе определяется

преимущественная ориентация Лермонтова на А. С. Пушкина, байроническую

поэму (первоначально – в интерпретации Пушкина), а также на

литературно–философскую программу любомудров в “Московском вестнике”. В

ближайшие годы байроническая поэма становится доминантой раннего

творчества поэта. В 1828–29 он пишет поэмы “Корсар”, “Преступник”, “Олег”,

“Два брата”.

В марте 1830 вольные порядки Московского пансиона вызвали

недовольство Николая I (посетившего пансион весной), и по указу Сената он

был преобразован в гимназию. В 1830 Лермонтов уклоняется “по прошению” и

проводит лето в подмосковной усадьбе Столыпиных Середниково (апрель –

начало мая – июль 1830); в том же году после сдачи экзаменов зачислен на

нравственно–политическое отделение Московского университета. К этому

времени относится первое сильное юношеское увлечение поэта – Екатериной

Александровной Сушковой (1812–1868), с которой он познакомился у своей

приятельницы А.М.Верещагиной. С Сушковой связан лирический “цикл” 1830 [“К

Сушковой”, “Нищий”, “Стансы” (“Взгляни, как мой спокоен взор...”), “Ночь”,

“Подражание Байрону” (“У ног твоих не забывал...”), “Я не люблю тебя:

страстей...” и др.]. По–видимому, несколько позднее Лермонтов переживает

еще более сильное, хотя и кратковременное чувство к Наталье Федоровне

Ивановой (1813–1875), дочери драматурга Ф.Ф.Иванова; стихи т.н.

ивановского цикла [“Н.Ф.И...вой”, “Н.Ф.И.”, “Романс к И...”, “К*” (“Я не

унижусь пред тобою...”) и др.] отличаются повышенной драматичностью,

включая мотивы любовной измены, гибели и т.п.; общие контуры романа с

Ивановой отразились в драме “Странный человек”. Третьим по времени

адресатом лирических стихов Лермонтова начала 1830–х гг. была Варвара

Александровна Лопухина (1815–1851), в замужестве Бахметева, сестра его

товарища по университету. Чувство к ней Лермонтова оказалось самым сильным

и продолжительным; по мнению близкого к поэту А.П.Шан–Гирея, Лермонтов

“едва ли не сохранил... его до самой смерти своей”. Лопухина была

адресатом или прототипом как в ранних стихах [“К.Л.” (“У ног других не

забывал...”, 1831), “Она негордой красотою...”, 1832, и др.], так и

поздних произведений: “Валерик”, посвящение к VI редакции “Демона”; образе

проходит в стихотворениях “Нет, не тебя так пылко я люблю”, в “Княгине

Лиговской” (Вера) и др.

В 1832, разочарованный казенной рутиной преподавания, Лермонтов

оставляет Московский университет и переезжает в Петербург (июль–начало

августа), надеясь продолжить образование в Петербургском университете;

однако ему отказались зачесть прослушанные в Москве курсы. Чтобы не

начинать обучение заново, поэт не без колебаний принимает совет родных

избрать военное поприще; в ноябре 1832 сдает экзамены в Школу гвардейских

прапорщиков и кавалерийских юнкеров и проводит два “страшных года” в

закрытом военном учебном заведении, где строевая служба, дежурства, парады

почти не оставляли времени для творческой деятельности (быт школы в грубо

натуралистическом виде отразился в обсценных т.е. юнкерских поэмах –

“Петергофский праздник”, “Уланша”, “Гошпиталь” – все 1834). Она оживляется

в 1835, когда Лермонтов был выпущен корнетом в лейб–гвардейский Гусарский

полк (сентябрь 1834); в этом же году выходит поэма “Хаджи Абрек” [не

считая раннего стихотворения “Весна”], поэт отдает в цензуру первую

редакцию драмы “Маскарад”, работает над поэмами “Сашка”, “Боярин Орша”,

начинает роман “Княгиня Лиговская”. Он получает возможность общения с

литературными кругами Петербурга. Сведения об этих контактах скудны;

известно о знакомстве Лермонтова с А.Н.Муравьевым, И.И.Козловым и близким

к формирующихся славянофильским кружкам С.А.Раевским, что способствовало

укреплению уже определившегося интереса поэта к проблемам национальной

истории и культуры. Раевский, один из близких друзей Лермонтова (в 1837

пострадавший за распространение “Смерти Поэта”), был полностью посвящен в

процесс работы над романом “Княгиня Лиговская” (1836; не окончен;

опубликован в 1882), одна из сюжетных линий которого опирается на историю

возобновившегося романа поэта с Сушковой.

В 1835–1836 Лермонтов еще не входит в ближайший пушкинский круг; с

Пушкиным он также не знаком. Тем более принципиальный характер получает

его стихотворение “Смерть Поэта” (1837; опубликовано в 1858), написанное

сразу же после гибели Пушкина. Лермонтов говорил от лица целого поколения,

одушевляемого скорбью о гибели национального гения и негодованием против

его врагов. Стихотворение мгновенно распространилось в списках и принесло

Лермонтову широкую известность. Основную тяжесть вины Лермонтов перенес на

общество и его верхушку – “новую аристократию” (“надменные потомки/

Известной подлостью прославленных отцов”), не имеющую за собой опоры в

национальной исторической и культурной традиции и составлявшую в столице

ядро антипушкинской партии, сохранившей к поэту и посмертную ненависть.

Заключительные 16 строк стихотворения (написанные позднее, 7 февраля) были

истолкованы при дворе как “воззвание к революции”. 18 февраля 1837

Лермонтов был арестован; началось политическое дело о “непозволительных

стихах”. Под арестом поэт пишет несколько стихотворений: “Сосед” (“Кто б

ни был ты, печальный мой сосед”), “Узник”, положивших начало блестящему

“циклу” его “тюремной лирики”: “Соседка”, “Пленный рыцарь” (оба – 1840) и

др.

В феврале 1837 был отдан высочайший приказ о переводе Лермонтова

прапорщиком в Нижегородский драгунский полк на Кавказ; в марте он выехал

через Москву. Простудившись в дороге, был оставлен для лечения (в

Ставрополе, Пятигорске, Кисловодске, апрель–начало мая – 1–ая половина

сентября 1837); по пути следования в полк он “изъездил Линию всю вдоль, от

Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, В Кубе, в Шемахе, в Кахетии,

одетый по–черкесски, с ружьем за плечами, ночевал в чистом поле, засыпал

под крик шакалов...” (письмо Раевскому, 2–я половина ноября – начало

декабря 1837), в ноябре был в Тифлисе, где, по–видимому, возникли связи с

культурной средой, группировавшейся вокруг А.Чавчавадзе (тестя

Грибоедова), одного из наиболее значительных представителей грузинского

романтизма. Лермонтов близко соприкасается с народной жизнью, видит быт

казачьих станиц, русских солдат, многочисленных народностей Кавказа. Все

это проецируется в его творчество, в частности, утвердив в нем

фольклористические интересы; в 1837 он записывает сказку об Ашик–Керибе

(“Ашик–Кериб”), стремится передать колорит восточной речи и психологию

“турецкого” (тюркского, по–видимому, азербайджанского) сказителя; в “Дарах

Терека”, “Казачьей колыбельной песне”, “Беглеце” из фольклорной стихии

вырастает народный характер, с чертами этнической определенности. В

Пятигорске и Ставрополе он встречается с Н.М.Сатиным, знакомым ему по

Московскому пансиону, Белинским, доктором Н.В.Майером (прототип доктора

Вернера в “Княжне Мери”); знакомится с ссыльными декабристами

(В.М.Голицыным, В.Н.Лихаревым, М.А.Назимовым) и близко сходится с

А.И.Одоевским, памяти которого посвятил прочувственное стихотворение

(“Памяти А.И.Одоевского”).

Люди “поколения 1820–х”, в частности декабристы (Назимов, позднее

Лорер), ощущали в Лермонтове представителя иного поколения, зараженного

скептицизмом и социальным пессимизмом и скрывающего от окружающих свой

внутренний мир под маской иронии и общественного индифферизма. Внешне это

нередко выражалось у Лермонтова в стремлении уклониться от разговора на

серьезные темы, в ироническом отношении к восторженности и

исповедальности; такая манера держать себя оттолкнула в 1837 Белинского,

привыкшего к философским спорам в дружеских кружках. Между тем для самого

Лермонтова эти встречи и разговоры стали творческим материалом: он получал

возможность, по контрасту, осмыслить социально–психологические признаки

своего поколения. Результаты этих наблюдений будут обобщены в образе

Печорина и в “Думе”.

Во время ссылки и позднее особенно раскрылось художественное

дарование Лермонтова, с детства увлекавшегося живописью. Ему принадлежат

акварели, картины маслом, рисунки – пейзажи, жанровые сцены, портреты и

карикатуры; лучшие из них связаны с кавказской темой.

Кавказская ссылка была сокращена хлопотами бабушки через

А.Х.Бенкендорфа. В октябре 1837 был отдан приказ о переводе Лермонтова в

Гродненский гусарский (в Новгородской губернии), а затем в

лейб–гвардейский Гусарский полк, стоявший в Царском Селе. Во второй

половине января 1838 Лермонтов возвращается, а с середины мая 1838

обосновывается в Петербурге. 1838–1841 – годы его литературной славы. Он

сразу же попадает в пушкинский литературный круг, знакомится с Жуковским,

П.А.Вяземским, П.А.Плетневым, В.А.Сологубом, ближе с В.Ф.Одоевским, принят

в семействе Карамзиных, которое становится наиболее близкой ему культурной

средой: он принимает участие в домашних спектаклях и развлечениях,

устанавливает дружеские отношения с постоянными посетителями салона:

Смирновой–Россет, И.П.Мятлевым (с которым обменивается шуточными

макаронич. посланиями) Ростопчиной; у Карамзиных Лермонтов накануне

последней ссылки читал “Тучи”. В 1840 в Петербурге отдельными изданиями

выходят единственный прижизненный сборник “Стихотворения” и “Герой нашего

времени”.

Популярность Лермонтова открыла ему двери в великосветское общество,

в которое он стремился войти в целях психологического и социального

самоутверждения.

В 1838–1840 Лермонтов входит в “Кружок шестнадцати” –

аристократическое общество молодежи, частью из военной Среды

[К.В.Браницкий–Корчак, И.С.Гагарин, А.Н.Долгорукий, Столыпин (Монго) и

др.], объединенного законами корпоративного поведения и политической

оппозиционностью участников, и, по некоторым данным, играет в нем

первенствующую роль.

В феврале 1840 на балу у графини Лаваль у Лермонтова произошло

столкновение с сыном французского посланника Э.Барантом; непосредственным

поводом было светское соперничество – предпочтение, отданное Лермонтову

кн. М.А.Щербатовой [адресатом стихотворений “На светские цепи...”, 1840;

ей же посвящена “Молитва” (“В минуту жизни трудную”, и, возможно,

стихотворение “Отчего”], которой был увлечен Барант и в 1839–1940 увлечен

Лермонтов. Ссора, однако, переросла личные рамки и получила значение акта

защиты национального достоинства. 18 февраля состоялась дуэль,

окончившаяся примирением. Лермонтов тем не менее был предан военному суду;

под арестом (Ордонанс–гауз, Арсенальная гауптвахта) его навещают друзья и

литературные знакомые, в т.ч. Белинский, вынесший сильное впечатление от

разговора и самой личности Лермонтова (“ –

письмо Боткину 16–21 апреля 1840). Под арестом состоялось новое объяснение

Лермонтова с Барантом, ухудшившее ход дела. В апреле 1840 был отдан приказ

о переводе поэта в Тенгинский пехотный полк в действующую армию на Кавказ.

3–5 мая Лермонтов выехал из Петербурга; в Москве был на именинном обеде

Н.В.Гоголя (с А.И.Тургеневым, Вяземским, Е.А.Баратынским, Хомяковым,

Самариным; с последним сошелся ближе других); посещал дом Н.Ф. и

К.К.Павловых. В июне он прибывает в Ставрополь, в главную квартиру

командующего войсками Кавказской линии генерала П.Х.Граббе, а в июле уже

участвует в постоянных стычках с горцами и в кровопролитном сражении при

реке Валерик. Очевидцы сообщали об отчаянной храбрости Лермонтова,

удивлявшей кавказских ветеранов.

В начале февраля 1841, получив двухмесячный отпуск, Лермонтов

приезжает в Петербург. Его представляют к награде за храбрость, но Николай

I отклоняет представление. Поэт проводит столице 3 месяца, окруженный

вниманием; он полон творческих планов, рассчитывая получить отставку и

отдаться литературной деятельности. Его интересует духовная жизнь Востока,

с которой он соприкоснулся на Кавказе; в нескольких своих произведениях он

касается проблем “восточного миросозерцания” (“Тамара”, “Спор”).

14 апреля 1841, не получив отсрочки, Лермонтов возвращается на

Кавказ. В мае он прибывает в Пятигорск и получает разрешение задержаться

для лечения на минеральных водах. Он испытывает прилив творческой

активности; в его записной книжке, подаренной накануне отъезда

В.Ф.Одоевским, один за другим следуют автографы “Сна”, “Утеса”,

стихотворения “Они любили друг друга...”, “Тамара”, “Свиданье”, “Листок”,

“Выхожу один я на дорогу...”, “Морская царевна”, “Пророк” (к этим и многим

другим лермонтовским текстам обращались известные русские композиторы:

А.Л.Гурилев, Ц.А.Кюи, А.С.Даргомыжский, А.Е.Варламов, Н.А.Римский–Корсаков

и многие другие). Однако предписания из Петербурга категорически требуют,

чтобы он находился в полку.

В Пятигорске Лермонтов находит общество прежних знакомых, и в том

числе своего товарища по Школе юнкеров Мартынова. На одном из вечеров в

пятигорским семействе Верзилиных шутки Лермонтова задели Мартынова,

человека неумного и болезненно самолюбивого. Ссора повлекла за собой

вызов; не придавая значение размолвке, Лермонтов принял его, не

намереваясь стрелять в товарища, и был убит наповал. Неясность некоторых

обстоятельств дуэли позднее порождала в лермонтовской историографии версии

об организованном убийстве или заговоре, не имеющие достаточных оснований.

Гибель Лермонтова имела широкий общественный резонанс и была воспринята в

литературных кругах как непоправимая потеря для русской литературы.

Творчество Лермонтова, продолжавшееся неполных 13 лет (1828–1841) с

необыкновенной интенсивностью, явилось высшей точкой развития русской

поэзии в послепушкинский период и открыло новые пути русской прозе. С ним

связывается понятие “1830–е годы” (не в хронологическом, а в

историко–литературном смысле: середины 1820 – начало 1840–х годов),

характеризующееся нарастанием интереса к новейшим течением идеалистической

и религиозной философии (Ф.Шеллинг, Г.В.Ф.Гегель) и одновременно

углублением общественного самоанализа, диалектичности литературного

мышления, внимания к глубинным процессам исторического процесса.