Александр I

Александр I

ВЛАДИМИР ФЕДОРОВ

Старший сын Павла I и внук Екатерины II родился 12 декабря 1777 года.

Екатерина II нарекла его в честь Александра Невского — покровителя

Петербурга. Александр был ее любимым внуком, и она сама руководила его

воспитанием, пригласив лучших преподавателей. Русскую словесность и историю

преподавал ему М. Н. Муравьев — писатель, один из просвещеннейших людей

своего времени (отец будущих декабристов Никиты и Александра Муравьевых);

естественные науки — известный ученый и путешественник, академик П. С.

Паллас; законоучителем и духовником был протоиерей А. А. Самборский — по

отзывам современников, “человек светский, лишенный глубокого религиозного

чувства”, сумевший, однако же, внушить это чувство своему ученику.

Самборский долго жил в Англии, был страстным англоманом; ему было поручено,

помимо духовных наставлений, обучать Александра английскому языку.

По рекомендации широко известного в то время в Европе публициста и

дипломата Фридриха Гримма, с которым Екатерина вела дружескую переписку, в

1782 г. в Россию был приглашен швейцарец Фридрих-Цезарь Лагарп — человек

высокообразованный, приверженец идей Просвещения и республиканец по

взглядам — состоять “кавалером” при Александре и обучать его французскому

языку. В этой должности он находился 11 лет (1784 — 1795), имея полную

свободу внушать своему ученику те идеи, которые разделял. Знакомя

Александра с отвлеченными понятиями о естественном равенстве людей,

предпочтительности республиканской формы правления, о политической и

гражданской свободе, о “всеобщем благе”, к которому должен стремиться

правитель, Лагарп при этом тщательно обходил реальные язвы крепостнической

России. Более всего он занимался нравственным

воспитанием своего ученика. Рассказывают, что по совету Лагарпа

Александр вел журнал, куда записывал все свои проступки. Впоследствии он

говорил, что всем, что есть в нем хорошего, он обязан Лагарпу.

Общий надзор за воспитанием Александра и его младшего брата Константина

был вверен графу Н. И. Салтыкову, ограниченному, но ловкому придворному

интригану, главной обязанностью которого было доносить императрице о каждом

шаге Александра и Константина, равно как и их воспитателей.

Несмотря на подбор блестящих преподавателей, Александр не получил

основательного образования. Они отмечали в своем ученике нелюбовь к

серьезному учению, медлительность, леность, склонность к праздности. Он не

умел сосредоточиться. Мало читал; обладая незаурядным умом, быстро

схватывал всякую мысль, но потом так же быстро ее забывал. В 1793 г., когда

Александру еще не исполнилось и 16 лет, Екатерина II женила его на 14-

летней баденской принцессе Луизе, нареченной в православии Елизаветой

Алексеевной. Женитьба положила конец учебным занятиям Александра.

Действенной школой его воспитания была атмосфера враждующих между собою

“большого двора” Екатерины II в Петербурге и “малого” — Павла Петровича в

Гатчине. Необходимость лавировать между ними приучила Александра, по

выражению историка В. О. Ключевского, “жить на два ума, держать две

парадные физиономии”, развила в нем скрытность и лицемерие. Роскошь и

утонченные салонные разговоры не могли скрыть от него закулисную,

неприглядную жизнь двора его державной бабки. Он видел непривлекательность

грубых гатчинских порядков, презрение Екатерины и ее придворных к “малому

двору” в Гатчине, слышал недвусмысленные высказывания своего отца об

“узурпации” Екатериной его прав на престол. Тогда-то и сложилась личность

Александра, вызывавшая разноречивые оценки и суждения как современников,

так и позднее историков.

Уже в 1787 г. Екатерина II решила передать престол Александру, минуя

Павла, а в 1794 г. ознакомила с этим планом своих наиболее доверенных

сановников, ссылаясь на “нрав и неспособность” Павла. Утверждают, что

против выступил граф В. А. Мусин-Пушкин, влиятельный вельможа, и дело о

престолонаследии на время остановилось. В сентябре 1796 г., незадолго до

кончины, Екатерина вновь вернулась к этому вопросу, поставив Александра в

известность о своем решении, и начала составлять об этом манифест для

всенародного объявления, но не успела этого сделать. Намерения Екатерины не

были тайной для Павла. О них стало ему известно от самого Александра.

Уверяя отца о своем нежелании принять престол, он в присутствии А. А.

Аракчеева принес Павлу присягу как императору и еще при жизни Екатерины

называл его “императорским величеством”.

Чтобы погасить подозрительность отца, Александр во всеуслышание

заявлял, что желает вообще “отречься от сего неприглядного поприща”

(наследования престола). Об этом же он сообщал в письмах, несомненно

перлюстрируемых для Павла. В 1796 г. он писал Лагарпу (в то время уже

выехавшему из России) о своем желании “поселиться с женою на берегах Рейна”

и “жить спокойно частным человеком, полагая свое счастие в обществе друзей

и в изучении природы”.

По вступлении Павла на престол Александр получает ряд важных постов:

его назначают военным губернатором Петербурга, шефом лейб-гвардии

Семеновского полка, инспектором кавалерии и пехоты, а несколько позже и

председателем Военного департамента Сената. Каждое утро он обязан был

являться к отцу с рапортом, выслушивая от него строгие выговоры за малейшую

ошибку. Ряд крупных военных назначений получил и Константин, с которым

Павел обращался так же круто, как и с любым офицером. Как свидетельствуют

современники, Александр и Константин очень боялись своего деспотичного

отца.

В 1796 г. вокруг Александра сложился дружеский, “интимный” кружок

молодых аристократов — князь А. А. Чарторыйский, граф П. А. Строганов, Н.

Н. Новосильцев, граф В. П. Кочубей. Все они в то время увлекались идеями

Века Просвещения и даже были поклонниками “радикализма и якобинства”.

Наиболее одаренный и честолюбивый из этого кружка Петр Строганов стремился

подчинить своему влиянию Александра. Двоюродный брат Строганова Николай

Новосильцев, обладавший блестящим литературным слогом, задавал тон

изящества и непринужденности в кружке. Тонкий политик и наблюдатель,

выдающегося ума и дарований Адам Чарторыйский, будучи горячим патриотом

Польши, лелеял мысль о восстановлении ее государственности и возлагал в

этом надежду на Александра как на будущего императора. Умеренных взглядов

придерживался Виктор Кочубей — блестящий дипломат, воспитанный в Англии,

убежденный англоман. Собираясь тайно, члены кружка вели откровенные беседы

о необходимости отменить крепостничество, о вреде деспотизма, о

предпочтительности республиканского образа правления. При этом сам

Александр высказывал весьма радикальные взгляды. Он, -как вспоминал

Чарторыйский, говорил, “что ненавидит деспотизм повсюду, во всех его

проявлениях, что любит одну свободу, на которую имеют одинаковое право все

люди, что он с живым участием следил за французскою революциею, что,

осуждая ее ужасные крайности, он желает республике успехов и радуется им...

что желал бы всюду видеть республики и признает эту форму правления

единственно сообразною с правами человечества... что наследственная

монархия установление несправедливое и нелепое, что верховную власть должна

даровать не случайность рождения, а голосование народа, который сумеет

избрать наиболее способного к управлению государством”. Чарторыйский

уверяет, что Александр говорил это вполне искренне.

Во время коронации Павла I Чарторыйский по поручению Александра

подготовил проект “манифеста”, в котором указывалось на “неудобства”

неограниченной монархии и на выгоды той формы правления, которую Александр,

когда он станет императором, надеялся даровать, утвердив свободу и

правосудие. Далее говорилось, что Александр, “исполнив эту священную для

него обязанность”, намерен “отказаться от власти для того, чтобы признанный

наиболее достойным ее носить мог упрочить и усовершенствовать дело,

основание которого он положил”. Александр был весьма доволен составленным

проектом, благодарил за него Чарторыйского, а затем надежно спрятал проект

и никогда не заговаривал о нем. Это было вполне в духе Александра.

Впоследствии, уже будучи императором, он не раз заявлял о своем

намерении ввести в Россию конституцию, “законно-свободные учреждения”,

представительное правление, поручал составить проекты в этом духе, одобрял

их и неизменно прятал под сукно. Разрыв между словом и делом,

демагогическими заявлениями и реальной политикой был для него характерен и

находит свое объяснение в несомненном влиянии противоречивой политики

“просвещенного абсолютизма”: модные либеральные и просветительские идеи

прекрасно уживались в ней с реакционной абсолютистско-крепостнической

практикой.

“Ужасная четырехлетняя школа при Павле”, по словам Н. М. Карамзина, не

прошла для Александра бесследно. К скрытности и лицемерию прибавился и

страх перед деспотом-отцом, а впоследствии и боязнь заговора. Не только

“тень убитого отца” (Павла I), но и опасность самому стать жертвой

заговора, постоянно преследовали Александра. Правление Павла I вызвало

всеобщее недовольство, особенно дворянства, интересы которого были сильно

ущемлены (восстановление обязательной службы и телесных наказаний для

дворян, введение для них массы стеснений и ограничений). К тому же при

непредсказуемом поведении Павла никто не мог чувствовать себя в

безопасности. Не чувствовал себя в безопасности и Александр. Один из

современников свидетельствует, что Павел уже готовил приказ своим фаворитам

Аракчееву и Ф. И. Линденеру “заточить императрицу и двух ее сыновей и тем

избавиться от всех тех, которые казались ему подозрительными”. Императрицу

Марию Федоровну предполагалось сослать в Холмогоры, Александра посадить в

Шлиссельбург, а Константина в Петропавловскую крепость. Это и помогло

заговорщикам привлечь Александра на свою сторону.

Заговор против Павла I созрел уже к середине 1800 года. Вдохновителем

его был екатерининский вельможа, опытный политик и дипломат, граф Н. П.

Панин, а руководителем и исполнителем петербургский военный генерал-

губернатор граф П. А. Пален. К заговору был прича-стен и английский посол

Чарльз Витворт. Была вовлечена в него также большая группа офицеров. В

сентябре 1800 г. состоялся конфиденциальный разговор Панина с Александром,

в котором он “намекнул” на возможное насильственное устранение Павла. Далее

все переговоры с Александром вел Пален. Александр дал согласие при условии

сохранения жизни отца, даже заставил Палена в этом поклясться. “Я дал ему

это обещание, — говорил после Пален, — я не был так безрассуден, чтобы

ручаться за то, что было невозможно. Но нужно было успокоить

угрызения совести моего будущего государя. Я наружно согласился с его

намерением, хотя был убежден, что оно невыполнимо”. Впоследствии Александр

утверждал, что заговорщики его “обманули” и демонстративно удалил их всех в

деревни. Некоторые исследователи полагают, что Александр лишь на словах

потребовал от заговорщиков клятвы, хотя сам не рассчитывал на иной исход

дела.

В начале марта 1801 г. Павел прослышал о готовящемся заговоре и

поделился этим с Паленом. Медлить было нельзя. С Александром был согласован

срок выступления — ночь с 11 на 12 марта, когда караул должны были нести

солдаты Семеновского полка, шефом которого был Александр. В полночь 60

заговорщиков-офицеров пересекли Марсово поле, переправились через замерзшие

рвы, окружавшие только что выстроенный Михайловский замок, куда Павел

переселился как в наиболее “надежное” место. Разоружив не оказавшую

сопротивления охрану, заговорщики проникли в замок. В комнату Павла

заговорщики шли двумя путями, разбившись на группы. Когда они ворвались в

спальню императора, то, к своему ужасу, увидели, что она пуста. Мелькнула

мысль, что Павел бежал через потайную дверь, но вскоре заметили его

скорчившимся от страха за ширмой. Павел на коленях умолял заговорщиков

сохранить ему жизнь, обещая выполнить все их требования. Но события

развивались стремительно. Вторая партия заговорщиков своим шумным

приближением напугала первую, и та решила немедленно покончить с Павлом. В

суматохе некоторые даже бросились бежать, кто-то сбросил ночник, и в

темноте Павла прикончили. Говорят, что табакерка П. А. Зубова и шарф Я. Ф.

Скарятина были главными орудиями его убийства.

В первом часу ночи Пален принес весть Александру о “скоропостижной

кончине” его отца. Рассказывают, что Александр “залился слезами”. Пален

заставил его выйти к собранным во дворе Михайловского замка Семеновскому и

Преображенскому полкам. “Довольно ребячиться, ступайте царствовать и

покажитесь гвардии”, — сказал он. 12 марта 1801 г. был обнародован

манифест, в котором говорилось: “Судьбам Всевышнего угодно было прекратить

жизнь любезнейшего родителя нашего, государя императора Павла Петровича,

скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12-е

число сего месяца”.

При известии о смерти Павла I “столичное общество предалось

необузданной и ребяческой радости, восторг выходил даже из пределов

благопристойности”, — вспоминал один из современников. Дружный хор

торжественных од приветствовал восшествие на престол Александра I. Среди

них была и ода Г. Р. Державина “На всерадост-ное восшествие на престол

императора Александра Первого”. Правда, она не была пропущена в печать, ибо

в ней содержался недвусмысленный намек на дворцовый переворот, но Александр

пожаловал за нее поэту бриллиантовый перстень. День коронации нового царя,

состоявшейся 15 сентября 1801 г., приветствовал стихами и Н. М. Карамзин.

“После краткого и несчастливого царствования Павла вступление на престол

Александра было встречено восторженными возгласами, — писал декабрист А. М.

Муравьев. — Никогда еще большие чаяния не возлагались у нас на наследника

власти. Спешили забыть безумное царствование. Все надеялись на ученика

Лагарпа и Муравьева”.

Сам Александр своим поведением и даже внешним видом производил

благоприятное впечатление на публику. Скромно одетый император “запросто”

разъезжал или гулял пешком по улицам Петербурга, и толпа восторженно

приветствовала его, а он милостиво отвечал на эту дань почтения. Самые его

слова и поступки, по выражению Муравьева, “дышали желанием быть любимым”.

В августе 1801 г. в Петербурге появился вызванный Александром из Женевы

Лагарп. Но это был уже не тот республиканец и “якобинец”, некогда смущавший

придворные круги. Теперь он предостерегает своего воспитанника от

“призрачной свободы народных собраний и либеральных увлечений вообще”,

указывает на пример Пруссии, “соединившей с законами порядок”, — твердую

монархическую власть. “Не дайте себя увлечь тем отвращением, какое внушает

вам абсолютная власть, сохраните ее в целости и нераздельно”, — наставлял

Лагарп. Он давал совет: “Надо приучать своих министров к мысли, что они —

только уполномоченные”, обязанные докладывать монарху все дела “во всей

полноте и отчетливости”; царю следует “выслушивать внимательно их мнения,

но решения принимать самому и без них, так что им остается лишь

исполнение”. Наконец, он требовал от Александра покарать убийц Павла, дабы

впредь не было подобных покушений. Лагарп хотя и понимал вред

крепостничества, но советовал Александру вести дело к отмене крепостного

права постепенно, “без шума и тревоги” и без малейшего посягательства на

права собственности дворянства.

Александр вступил на престол со сложившимися взглядами и намерениями, с

определенной “тактикой” поведения и управления государством. Современники

говорили о таких чертах его характера и поведения, как скрытность,

лицемерие, непостоянство: “сущий прельститель” (М. М. Сперанский),

“властитель слабый и лукавый” (А. С. Пушкин), “сфинкс, неразгаданный до

гроба” (П. А. Вяземский), “коронованный Гамлет, которого всю жизнь

преследовала тень убитого отца” (А. И. Герцен). Отмечали в нем и “странное

смешение философских поветрий века просвещения и самовластия”. Друг его

юности Адам Чарторыйский впоследствии отзывался о нем:

“Император любил внешние формы свободы, как можно любить

представление... но кроме форм и внешности, он ничего не хотел и ничуть не

был расположен терпеть, чтобы они обратились в действительность”. Генерал

П. А. Тучков отметил в воспоминаниях, что уже “при начале вступления на

престол” Александра “из некоторых его поступков виден был дух

неограниченного самовластия, мщения, злопамятности, недоверчивости,

непостоянства и обманов”. А. И. Тургенев (брат декабриста Н. И. Тургенева)

называл Александра I “республиканцем на словах и самодержцем на деле” и

считал, что “лучше деспотизм Павла, чем деспотизм скрытый и переменчивый

Александра”. А вот впечатления французского императора Наполеона от встреч

с Александром I: “Русский император — человек несомненно выдающийся; он

обладает умом, грацией, образованием; он легко вкрадывается в душу, но

доверять ему нельзя: у него нет искренности. Это настоящий грек древней

Византии. Он тонок, фальшив и ловок”.

Александр I отличался поистине виртуозней способностью строить свои

успехи на чужой доверчивости. Обладая “врожденным даром любезности”, он мог

ловко расположить к себе людей различных взглядов и убеждений:

с “либералами” говорить о “либерализме”, с ретроградами — о “незыблемых

устоях”, проливать обильные слезы с религиозной фанатичкой баронессой В. Ю.

Крю-денер, беседовать с английскими квакерами (представителями

реформатского религиозного течения) о спасении души и веротерпимости.

Говоря в указах, что человеческие заблуждения нельзя исправлять насилием, а

лишь кротостью и просвещением, Александр тут же негласно приказывал

расстрелять нескольких духоборов за отказ сражаться во время войны. Он

выслушивает проповеди скопца Кондратия Селиванова, но утвердит решение

военного суда о наказании солдат-скопцов батогами. За актерство

современники называли Александра I “северный Тальма” (знаменитый в то время

французский актер). “Такого артиста в жизни, — писал об Александре I

историк С. П. Мельгунов, — редко рождает мир не только среди венценосцев,

но и простых смертных”.

Крайне самолюбивый, недоверчивый и подозрительный, Александр ловко

пользовался людскими слабостями, умел играть в “откровенность” как надежное

средство управлять людьми, подчинять их своей воле. Он любил приближать к

себе лиц, неприязненно относившихся друг к другу, и ловко пользовался их

взаимной неприязнью и интригами, а однажды так и заявил управляющему

канцелярией Министерства полиции Я. И. де Санглену: “Интриганы так же нужны

в общем государственном деле, как и люди честные, иногда даже более”.

Лицейский товарищ Пушкина и близкий ко двору барон М. А. Корф

вспоминал, что Александр, подобно бабке своей Екатерине II, “в высшей

степени умел покорять себе умы и проникать в души других, утаивая

собственные ощущения и помыслы”. Известная французская писательница мадам

де Сталь, на которую Александр произвел большое впечатление при встрече с

ним в 1814 г. в Париже, отзывалась о нем как о “человеке замечательного ума

и сведений”. Александр говорил с ней о “вреде деспотизма” и заверял в своем

“искреннем желании” освободить крепостных крестьян в России. В том же году

во время визита в Англию он наговорил массу любезностей вигам —

представителям либеральной парламентской партии — и уверял их, что намерен

создать оппозицию в России, ибо она “правильнее помогает отнестись к делу”.

“Благодушие” и “приветливость” Александра покорили известного прусского

государственного деятеля и реформатора барона Генриха-Фридриха Штейна.

Однако от проницательного прусского министра не укрылась присущая

императору черта: “Он нередко прибегает к оружию лукавства и хитрости для

достижения своих целей”. Известно высказывание шведского посла в Петербурге

графа Лагербильке: “В политике Александр тонок, как кончик булавки, остер,

как бритва, фальшив, как пена морская”. “Изворотлив, как грек”, — отзывался

об Александре французский писатель Франсуа Шатобриан.

Александр не любил тех, кто “возвышался талантами”. Современники

отмечали, что “он любит только посредственность; настоящие гений, ум и

талант пугают его, и он только против воли и отворотясь употребляет их в

крайних случаях”. Конечно, он не мог обойтись без умных, талантливых

государственных и военных деятелей, таких, как Сперанский, Кутузов,

Мордвинов. Нельзя назвать бездарностями реакционных деятелей его

царствования, таких, как А. А. Аракчеев, А. С. Шишков, митрополит Филарет.

Но в большинстве своем его окружали беспринципные, без чести и совести,

царедворцы, вроде московского генерал-губернатора Ф. В. Ростопчина,

министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына, “гасителей

просвещения” Д. П. Рунича и М. Л. Магницкого, изувера-фанатика архимандрита

Фотия.

Александр и сам весьма нелестно отзывался о сановниках, которыми себя

окружил. В 1820 г. он жаловался прусскому королю Фридриху-Вильгельму III,

что “окружен негодяями” и “многих хотел прогнать, но на их место являлись

такие же”. Он старался приблизить к себе людей, не имевших прочных связей в

аристократических кругах, привлекал лиц, заведомо ничтожных и даже

презираемых в обществе, неохотно назначал на государственные посты

представителей родовой аристократии, которая вела себя независимо. Особенно

оскорбляло чувства обойденных “российских патриотов” “засилье иностранцев”

на русской службе, которым Александр демонстративно отдавал предпочтение.

“Чтобы понравиться властелину, нужно быть или иностранцем или носить

иностранную фамилию”, — сетовал А. М. Муравьев.

В салонах передавали друг другу остроту генерала А. П. Ермолова,

который на вопрос царя, какую награду он хотел бы получить за свои воинские

заслуги, ответил:

“Государь, произведите меня в немцы”. Декабрист

И. Д. Якушкин вспоминает: “До слуха всех беспрестанно доходили

изречения императора Александра, в которых выражалось явное презрение к

русским”. Во время смотра своих войск в 1814 г. близ французского городка

Вертю в ответ на похвалы герцога Веллингтона по поводу их хорошей

организации, Александр во всеуслышание заявил, что этим он обязан

иностранцам на русской службе, а однажды в Зимнем дворце, “говоря о русских

вообще, сказал, что каждый из них или плут или дурак”. Не случайно в числе

задач первой декабристской организации Союза спасения было “противодействие

иностранцам, находившимся на русской службе”.

Помимо неискренности, “изменчивости и двусмысленности его характера”, у

Александра отмечали упрямство, подозрительность, недоверчивость, большое

самолюбие и стремление “искать популярности по любому поводу”. В семейном

кругу его называли “кротким упрямцем”. Шведский посол барон Стединг

отзывался о нем: “Если его трудно было в чем-нибудь убедить, то еще труднее

заставить отказаться от мысли, которая в нем возобладала”. Особенное

упрямство и настойчивость он проявлял, когда дело касалось его самолюбия.

Упрямство вполне соединялось со слабой волей, как “либерализм” на словах —

с деспотизмом и даже жестокостью — на деле. “Он слишком слаб, чтобы

управлять, и слишком силен, чтобы быть управляемым”, — отзывался о нем

Сперанский, который отмечал и непоследовательность царя (“он все делает

наполовину”).

Александр никогда не забывал событий марта 1801 г. — не столько из-за

“угрызения своей совести”, сколько как предостережение. Подозрительность,

унаследованная от Павла I, с годами у Александра возрастала. Отсюда система

надзора и сыска, особенно развившаяся в последние годы его царствования.

Сам он охотно слушал доносы и даже поощрял их, требуя от своих сотрудников,

чтобы они следили друг за другом, и даже считал допустимым прочитывать

корреспонденцию своей жены.

У современников сложилось представление о крайней его ветрености и

непостоянстве. Для ближайшего окружения Александра не были тайной его

сложные семейные отношения, полные взаимной подозрительности и притворства.

Все прекрасно знали, в том числе и императрица Елизавета Алексеевна, о

продолжительной (более чем 20-летней) связи Александра с А. М. Нарышкиной,

которая в 1808 г. родила ему дочь Софью (смерть Софьи Нарышкиной в 1824 г.

Александр переживал как самую большую личную трагедию). Он особенно любил

“общество эффектных женщин”, выказывая им “рыцарское почтение, исполненное

изящества и милости”, как выражались его современницы. По свидетельству

графини Эд-линг, “отношение к женщинам у Александра не изменялось с летами,

и [его] благочестие отнюдь не препятствовало веселому времяпрепровождению”.

Полицейские донесения австрийскому канцлеру Мет-терниху во время

Венского конгресса 1815 г., куда съехались монархи-победители над

Наполеоном вершить судьбы Европы, пестрят сообщениями о волокитстве

русского царя. Но надо сказать, что “игра в любовь” у Александра

подчинялась дипломатической интриге. В салонах велась закулисная

дипломатическая игра, тон в которой задавали Александр, сам Меттерних и

французский министр иностранных дел Талейран.

Несколько слов о внешнем облике и некоторых чертах повседневной бытовой

жизни Александра I. Сохранилось немало его портретов, на которых он

изображен высоким и стройным молодым человеком, розовощеким и голубоглазым,

с приятной улыбкой. Хотя придворные художники, несомненно, идеализировали

облик Александра, но, судя по рассказам современников, основные черты его

переданы верно. Наиболее близким к натуре считается портрет, написанный

знаменитым английским художником Джорджем Доу. Здесь изображен задумавшийся

мужчина средних лет с небольшими бакенбардами и сильно поредевшими

волосами. С юности Александр был близорук, но предпочитал пользоваться не

очками, а лорнетом;

был глух на левое ухо, поврежденное еще в детстве, когда во время

стрельбы он оказался рядом с артиллерийской батареей. С юности закаливал

свое здоровье, ежедневно принимая холодные ванны. В повседневном быту сам

он жил относительно скромно. С весны до глубокой осени обычно проживал в

Царском Селе, занимая там малые комнаты дворца. Ранним утром, в любую

погоду прогуливался он по Царскосельскому парку. С 1816 г. постоянным

спутником его прогулок стал Карамзин. Император и придворный историограф

беседовали по самым острым политическим вопросам, при этом Карамзин смело

высказывал о них свои суждения. Зимой император переезжал в Петербург, где

по утрам бывал на разводе караула и воинских экзерцициях, затем принимал с

докладами министров и управляющих.

В первые годы царствования он редко покидал Царское Село или Петербург.

Частые и продолжительные разъезды приходятся в основном на последние 10 лет

его царствования. Подсчитано, что за это время им было проделано более 200

тыс. верст пути. Он путешествовал на Север и на Юг России, бывал на Урале,

Средней и Нижней Волге, в Финляндии, Варшаве, ездил в Лондон, несколько раз

в Париж, Вену, Берлин, посетил ряд других городов Западной Европы.

В манифесте 12 марта 1801 г. Александр I объявил, что будет управлять

“Богом врученным” ему народом “по законам и по сердцу в Бозе почивающей

августейшей бабки нашей государыни Екатерины Великия”, тем самым подчеркнув

приверженность политическому курсу этой императрицы, много сделавшей для

расширения дворянских привилегий. Он начал с того, что восстановил

отмененные Павлом I “Жалованные грамоты” дворянству и городам (1785),

дворянские выборные корпоративные органы — уездные и губернские дворянские

собрания, освободил дворян и духовенство от телесных наказаний (которые

ввел Павел), объявил амнистию всем бежавшим за границу от павловских

репрессий, вернул из ссылки до 12 тыс. опальных или репрессированных Павлом

по политическим и иным мотивам чиновников и военных. Среди них значились

возвращенный еще Павлом I из Сибири, но находившийся в ссылке в Калужской

губернии “бывший коллежский советник Радищев” и сосланный в Кострому за

участие в тайном политическом кружке “артиллерии подполковник Ермолов”.

Были отменены и другие раздражавшие дворянство павловские указы, вроде

запрета носить круглые французские шляпы, выписывать иностранные газеты и

журналы, выезжать за границу. В городах исчезли виселицы, к коим прибивали

доски с именами опальных. Была объявлена свобода торговли, поведено

распечатать частные типографии и дозволить их владельцам издавать книги и

журналы. Была упразднена вселявшая страх Тайная экспедиция, занимавшаяся

сыском и расправой. Пока это были еще не реформы, а отмена наиболее

тиранических распоряжений Павла I, вызывавших всеобщее недовольство, но

влияние этих мер на умы было исключительно велико и породило надежды на

дальнейшие перемены. В серьезность реформаторских намерений Александра I

верили не только в России: даже американский президент Томас Джефферсон

полагал, что новый русский царь всерьез готовится к реформам.

Хотя в манифесте о восшествии на престол Александр I и подчеркивал

преемственность своего правления с царствованием Екатерины, однако его

правление не было ни возвратом к “золотому веку” Екатерины, ни полным

отказом от политики, проводимой Павлом. Александр не любил, когда ему

напоминали о царствовании бабки, и недружелюбно относился к екатерининским

вельможам, на многое претендовавшим. Демонстративно подчеркивая свое

отрицание характера и методов павловского правления, он воспринял много

черт его царствования, причем в главной его направленности — к дальнейшей

бюрократизации управления, к укреплению самовластья. Да и сами “гатчинские

привычки” (приверженность к воинской муштре) глубоко укоренились в нем,

любовь к парадам и разводам осталась у него на всю жизнь. По натуре

Александр I не был реформатором. К такому заключению пришел и весьма

осведомленный его биограф великий князь Николай Михайлович Романов:

“Император Александр никогда не был реформатором, а в первые годы

царствования он был консерватором более всех окружавших его советников”.

Однако Александр не мог не считаться с “духом времени”, в первую

очередь с влиянием идей французской революции, и даже в какой-то мере

использовал эти идеи в своих интересах. Любопытно его заявление: “Самое

могучее оружие, каким пользовались французы и которым они еще грозят всем

странам, это общее убеждение, которое они сумели распространить, что их

дело есть дело свободы и счастья народов, поэтому “истинный интерес

законных властей требует, чтобы они вырвали из рук французов это страшное

оружие и, завладевши им, воспользовались им против их самих”. В русле этих

намерений и следует рассматривать широковещательные демагогические

заявления царя (особенно за границей) о его стремлении к преобразованиям, к

обеспечению “свободы и счастья народов”, о намерении отменить в России

крепостное право и ввести “законно-свободные' учреждения”, т. е.

конституционные порядки.

По сути дела Александр I стремился, не меняя основного направления

политики Екатерины II и Павла I, к укреплению абсолютизма, найти способы

укрепления своей власти, которые соответствовали бы “духу времени”. В этом

и заключалась суть его заигрывания с либерализмом, присущего, впрочем, не

только Александру I, но и другим российским монархам. Однако он не

чуждался, особенно в годы его откровенно реакционного политического курса,

применять и “палаческие методы управления”. Одна из характерных черт

российского самодержавия — его умение, в зависимости от конкретной

обстановки, проводить гибкую политику, идти на уступки, приспосабливаться к

новым явлениям и процессам в стране и использовать их в интересах

укрепления своих позиций. В значительной мере этим и объясняются

относительная самостоятельность, сила и живучесть российского самодержавия.

Вступая на престол, Александр I публично и торжественно провозгласил,

что отныне в основе политики будет не личная воля или каприз монарха, а

строгое соблюдение законов. В манифесте от 2 апреля 1801 г. об уничтожении

Тайной экспедиции говорилось, что отныне положен “надежный оплот

злоупотреблению”, что “в благоустроенном государстве все преступления

должны быть объемлемы, судимы и наказуемы общею силою закона”. При каждом

удобном случае Александр любил говорить о приоритете законности. Населению

были обещаны правовые гарантии от произвола.

Все эти заявления имели большой общественный резонанс. Идея законности,

утверждения “власти закона” была главнейшей у представителей различных

направлений общественной мысли: Сперанского, Карамзина, декабристов,

Пушкина (наиболее четко выражена эта идея в его оде “Вольность”). Для

разработки плана преобразований царь привлек своих “молодых друзей”

Строганова, Кочубея, Чарторыйского и Новосильцева, которые и составили его

“интимный кружок” или “Негласный комитет”. Хотя комитет и назывался

“негласным”, но о нем знали и говорили многие. Впрочем, и сам Александр не

делал из него тайны, опираясь на него в борьбе с сановной оппозицией.

“Молодые друзья”, однако, уже оставили былые республиканские увлечения и

придерживались весьма умеренных взглядов, были осторожны в своих проектах и

предположениях и, строя планы реформы государственного управления,

рассуждая о необходимости издать “Жалованную грамоту народу”, тем не менее

исходили из незыблемости основ абсолютизма и сохранения крепостничества.

С июня 1801 по май 1802 г. комитет собирался 35 раз, но в 1803 г. после

всего дишь четырех заседаний был закрыт. Александр I уже прочно чувствовал

себя на троне, и не было нужды в либеральных разговорах. Хотя все дело и

ограничивалось по существу этими разговорами, но они пугали аристократию

екатерининских времен, окрестившую комитет “якобинской шайкой” (слова поэта

Г. Р. Державина). Повод к такому нелестному эпитету подал и сам царь, в

шутку называвший свой “интимный комитет” “Комитетом общественного спасения”

(так назывался один из комитетов французского Конвента в период якобинской

диктатуры под главенством М. Робеспьера).

“Дух времени” выразился в проведенных Александром мерах, хотя и

второстепенных, по такому жгучему вопросу, как крестьянский. С самого

начала новый царь без какого-либо специального указа или манифеста

прекратил раздачу крестьян в частные руки. Уже во время коронации в

сентябре 1801 г. таких раздач не последовало (вопреки сложившейся

“традиции”) “к великому огорчению многих жаждавших сего отличия”. Когда

один из сановников (герцог Александр Виртембергский, родственник царя) в

1802 г. обратился к Александру I с просьбой о пожаловании ему имения, царь

ответил: “Русские крестьяне большею частию принадлежат помещикам; считаю

излишним доказывать унижение и бедствие такого состояния, и потому я дал

обет не увеличивать число этих несчастных и принял за правило не давать

никому в собственность крестьян”.

Это отнюдь не означало, что казенные крестьяне были вполне

гарантированы от перевода их на положение крепостных. В 1810 — 1817 гг. в

связи с тяжелым финансовым положением империи было продано в частные руки

свыше 10 тыс. душ мужского пола крестьян; широко практиковалась сдача

казенных крестьян в аренду частным лицам в Белоруссии и на Правобережной

Украине (к концу царствования Александра в аренде там числилось 350 тыс.

душ). Казенных крестьян закрепощали и другими путями: например, переводили

в удельное ведомство (в разряд удельных крестьян, принадлежавших царской

фамилии), приписывали к казенным заводам и фабрикам, наконец обращали в

создаваемые при Александре I военные поселения (последнее бьыо худшим видом

крепостной зависимости, о чем будет сказано ниже).

О характере мер к смягчению крепостной зависимости крестьян можно

судить и по указу 1801 г. о запрещении публиковать объявления о продаже

крепостных “без земли” (“на своз”), хотя практика таковой продажи не

запрещалась: в публикуемых в официальных изданиях объявлениях теперь

сообщалось, что такой-то крестьянин или крестьянка не “продается”, а

“отдается внаймы”. Указами 1808 — 1809 гг. помещикам запрещалось продавать

крестьян на ярмарках “в розницу” (“с раздроблением семейств”, т. е.

отдельно мужа от жены и детей от родителей), ссылать крестьян по своему

произволу в Сибирь “за маловажные проступки”; помещиков обязывали кормить

своих крестьян в голодные годы. Ничтожные результаты дал и указ 20 февраля

1803 г. о “вольных хлебопашцах”, предусматривавший выкуп крестьян на волю с

землей по обоюдному согласию их с помещиками. Выкупная сумма была настолько

высока и сделки обставлялись такими кабальными условиями, что к концу

царствования Александра дарованным им правом смогли воспользоваться лишь 54

тыс. душ крестьян, что составляло менее 0,5% их общего числа. В 1804 — 1805

гг. был проведен первый этап крестьянской реформы в Латвии и Эстонии. На

этом этапе реформа коснулась “крестьян-дворохозяев”. Они получали личную

свободу без земли, которую должны были арендовать у своих помещиков за

установленные законом феодальные повинности — барщину и оброк. Указом 12

декабря 1801 г. недворянские свободные сословия — купцы, мещане, казенные

крестьяне — получали право покупать землю. Все эти меры Александра I в

принципе не затрагивали прав и привилегий помещиков.

Многие меры Александра I касались просвещения, печати, центрального

управления. В 1804 г. был издан цензурный устав, который считается самым

“либеральным” в истории России XIX века. Устав гласил, что цензура вводится

“не для стеснения свободы мыслить и писать, а единственно для принятия

пристойных мер против злоупотребления оною”. Цензорам рекомендовалось

руководствоваться “благоразумным снисхождением для сочинителя и не быть

придирчивым, толковать места, имеющие двоякий смысл, выгоднейшим для

сочинителя образом, нежели преследовать”. Однако цензорская практика

сводила этя благородные пожелания на нет, а годы усиления реакционного

курса Александра I характеризуются настоящим цензурным террором. И все же

некоторые цензурные послабления в первые годы его царствования нельзя не

отметить; расширялась издательская деятельность, — появился ряд новых

журналов и альманахов, печатались многочисленные переводы.

По инициативе Александра за счет казны были переведены на русский язык

и изданы произведения известных западноевропейских просветителей —

философов, экономистов, социологов, юристов — Адама Смита, Джорджа Бентама,

Чезаре Беккария, Шарля Делольма, Шарля Монтескье. Позже декабристы на

следствии будут постоянно указывать на этих авторов, из произведений

которых они заимствовали “первые вольнодумнические и либеральные мысли”.

Реформа народного образования была проведена в 1803 — 1804 годах.

Отныне в учебные заведения могли быть приняты представители всех сословий.

На низших ступенях училищ обучение было бесплатным, на “казенном коште”

училась часть студентов в университетах. Вводилась преемственность учебных

программ. Низшей ступенью являлось одноклассное приходское училище, второй

— уездное трехклассное училище, третьей — шестиклассная гимназия в

губернском городе. Высшей ступенью был университет, который был поставлен

также во главе учебного округа и должен был обеспечивать гимназии и училища

учебными программами и кадрами учителей из числа воспитанников

университета. Помимо существовавшего с 1755 г. Московского университета, в

1802 — 1804 гг. были открыты еще Дерптский (ныне Тартуский), Виленский,

Казанский и Харьковский, а также на правах университета Петербургский

педагогический институт (преобразован в университет в 1819 г.).

Университеты призваны были готовить кроме учителей для гимназий кадры

чиновников для гражданской службы и специалистов-медиков. Университетам

предоставлялась широкая автономия. К университетам приравнивались

привилегированные средние учебные заведения — Царскосельский (учрежден в

1811 г.) и Демидовский (в 1803 г. в Ярославле) лицеи. Основанием в 1801 г.

Института путей сообщения и в 1804 г. Московского коммерческого училища

было положено начало высшему специальному образованию.

Еще большее значение имели преобразования органов центрального

управления. Все важные законы 1802 — 1812 гг. (а позже, при Николае I)

составлялись или редактировались М. М. Сперанским. Выходец из семьи бедного

сельского священника Владимирской губернии, Сперанский, благодаря своему

выдающемуся уму, энергии и необычайной работоспособности, быстро сделал

блестящую служебную карьеру. Все современники Сперанского и впоследствии

историки отмечали, что никто не мог с таким блеском и строгой логикой

составить доклад, проект закона. Он оказался наиболее подходящей

кандидатурой для разработки преобразований, которые в новых условиях, не

меняя основ феодально-абсолютистского строя, могли бы придать российскому

самодержавию внешние формы конституционной монархии. В конце 1808 г.

Александр I поручил Сперанскому разработку плана государственного

преобразования России, и к октябрю 1809 г. проект под названием “Введение к

уложению государственных законов” был им представлен царю

В своем проекте Сперанский теоретически оправдывает и закрепляет

неравенство сословий, привилегии дворянства и отсутствие политических и

гражданских прав у “народа рабочего”, куда им зачислялись помещичьи

крестьяне, рабочие по найму и домашние слуги. В “среднее состояние”

включались свободные, но непривилегированные сословия (купцы, мещане,

государственные крестьяне), которым предоставлялись “гражданские”, личные и

по имуществу, но не политические (участие в управлении) права. Проект

проводил принцип “разделения властей” — законодательной, исполнительной и

судебной, при независимости судебной власти и ответственности

исполнительной перед законодательной. Эта система давала доступ к

управлению страной дворянству и верхам нарождающейся буржуазии, нисколько

не нарушая абсолютной власти царя.

Александр I признал проект “удовлетворительным и полезным”, однако

проведение его в жизнь встретило сильное противодействие со стороны высших

сановников, считавших его слишком радикальным и “опасным”, и дело свелось к

учреждению в 1810 г. Государственного совета — законосовещательного органа

при императоре. Новый орган, централизуя законодательное дело, обеспечивал

единообразие юридических норм, предотвращая появление противоречий в

законодательных актах, но сама законодательная инициатива и окончательное

утверждение законов оставались всецело прерогативой царя. Члены

Государственного совета не избирались, а назначались императором Сперанский

получил важную должность государственного секретаря — начальника канцелярии

Государственного совета.

1807 — 1812гг. — вершина карьеры Сперанского: он занимал посты товарища

(заместителя) министра юстиции, директора Комиссии составления законов и

Комиссии финляндских дел, ведал подготовкой и проведением финансовых

реформ.

В 1811 г. было обнародовано подготовленное Сперанским “Общее учреждение

министерств”, которое увенчало министерскую реформу, начатую в 1802 г.,

когда старые петровские коллегии были заменены новой европейской формой

высшей исполнительной власти — министерствами. Теперь дела по каждому

Страницы: 1, 2